В статье, посвященной делу купца Елагина и роли в нем присяжного поверенного Сергея Андреевского, мы обещали остановиться поподробнее на другом случае из практики знаменитого адвоката. Дело московского нотариуса Назарова в свое время произвело немало шума и также было отнесено Анатолием Кони к сомнительным в нравственном отношении судебным защитам.
Молодая девушка, недавняя выпускница Смольного института благородных девиц, Елизавета Черемнова бредила сценой. 1880-е годы в истории русского драматического театра – в известном смысле переломные: на него постепенно переставали смотреть как на обычное развлекательное зрелище, но до отношения к театру как к «храму искусства» было еще довольно далеко. Актер воспринимался «приличной публикой» уже не как шут гороховый, но по-прежнему как обслуживающий персонал. Отсюда и отношение: на молодую женщину-актрису смотрели как на куртизанку. Вспомним горькие слова Нины Заречной из последнего акта «Чайки»: «Завтра рано утром ехать в Елец в третьем классе... с мужиками, а в Ельце образованные купцы будут приставать с любезностями. Груба жизнь!» Елизавета Черемнова о «грубости жизни» еще не подозревала, как не знала о ней до поступления на профессиональную сцену чеховская героиня.
Источник заимствования: https://im0-tub-ru.yandex.net/i?id=19fb11c9a04f6e7bdcb31b424c48ae75-l&n=13
Дебютом Елизаветы стала роль Ольги Павловны в пьесе Сологуба «Сотрудники». Пьеса, написанная в 1851 году в подражание Островскому и иронически изображавшая спор «западников» и «славянофилов», очень подходила для камерного исполнения, ее часто ставили любительские и полупрофессиональные труппы. Роль 17-летней девушки, недавней выпускницы пансиона, кокетливой, любящей театр и мечтающей о «взрослой» жизни, была как будто списана со «смолянки» Черемновой; судя по всему, она имела успех.
После того как отзвучали аплодисменты, начинающей актрисе представился московский нотариус Николай Назаров. Напирая на традицию «взрослых» театров отмечать премьеру кутежом, он пригласил Черемнову в ресторан «Эрмитаж», пообещав присутствие на ужине «узкого круга друзей». Однако никто на самом деле приглашен не был, ужин накрыли в отдельном номере, который был заранее обработан наркотическим веществом. Иными словами, Назаров действовал как циничный и опытный соблазнитель. План его вполне удался и сошел бы ему с рук, если бы он не возжелал «продолжения банкета». На следующий день Черемнова, понимавшая, сколь двусмысленной выглядит ситуация, и решившая не поднимать шум, получила анонимное (мерзавец был осторожен) письмо, в котором автор настаивал на продолжении «отношений» под угрозой огласки. Черемнова обратилась к властям с заявлением об изнасиловании.
Источник заимствования: https://www.vokrugsada.ru/wp-content/uploads/fotografiya-restorana-ermitazh.jpg
Назаров свою угрозу исполнил: через подставное лицо он опубликовал в только что начавшей выходить газете «Московский листок» (позже в ней будут печататься Плевако, Дорошевич, Чехов, Гиляровский) двусмысленное стихотворение о легкомысленных девушках, содержавшее прозрачные намеки, и потрудился разослать экземпляры знакомым Елизаветы. Дело было возбуждено, но девушку это не спасло: впоследствии она покончила с собой выстрелом из револьвера на паперти храма Христа Спасителя, оставив записку: «Я умру. Но вы, пожалуйста, не воображайте, что вы причина моего самоубийства. Вы презренное ничтожество и в силу своего ничтожества не можете быть причиной такого великого акта в жизни моей, как ее прекращение».
Ввиду большого общественного резонанса еще за полтора года до самоубийства следствие было поручено следователю по важнейшим делам Московского окружного суда Николаю Васильевичу Сахарову. Немолодой уже человек (ему шел 55-й год), он стал следователем в 1866-м одновременно с рождением нового суда. Это был опытный и неравнодушный судебный деятель, настоящий мастер своего дела, распутавший десятки преступных хитросплетений. Он прекрасно понимал, что сбор достаточных для предъявления обвинения доказательств в данном случае превращается в задачу крайне трудноразрешимую, и пошел по единственно возможному пути: реконструировать события того злосчастного вечера максимально полно с тем, чтобы убедить присяжных в изначальной злонамеренности Назарова, отвергающей возможность «добровольного согласия». С этой целью им были собраны характеристики подозреваемого, альфонса и картежника, и многочисленные свидетельские показания; кроме того, Сахаров назначил ряд экспертиз, одна из которых заслуживает отдельного рассказа.
Источник заимствования: https://im0-tub-ru.yandex.net/i?id=b3d28567fc659e4a973b268802249f12-l&n=13
Помимо прочего следователю важно было показать, что Назаров расчетливо воспользовался крайне возбужденным состоянием начинающей актрисы, переживающей первый сценический успех. С этой целью он обратился к двум уже знаменитым артисткам с тем, чтобы они помогли это состояние максимально точно описать. Его выбор пал на Марию Ермолову и Александру Глама-Мещерскую. «1884 года, 24 января, судебный следователь Московского окружного суда по важнейшим делам Сахаров, рассмотрев настоящее дело, нашел, что одной из существенных причин, обусловивших возможность Назарову овладеть Е.А. Черемновой в номерах «Эрмитажа», она ставит крайний упадок физических своих сил вследствие волнений, парализовавших нервную систему ее как в период ожидания момента первого выступления на сцену, так и в самый этот момент. Хотя не подлежит никакому сомнению тот психический факт, что продолжительное и притом напряженное ожидание важного или резкого момента в жизни, напрягая нервную систему, производит затем соответственный упадок сил организма, и поэтому приведенное показание Е.А. Черемновой об упадке ее физических сил по поводу ожидания спектакля и потом вследствие самого спектакля представляется вполне вероятным, но, так как означенный психический факт, несмотря на общеизвестность его, должен быть в данном случае констатирован удостоверением лиц, находившихся в одинаковом с Е.А. Черемновою психическом положении, что в видах установления вопроса о воздействии первого сценического дебюта на нервную систему, судебный следователь постановил: допросить о том артисток императорского московского театра М.Н. Ермолову и частного театра Лентовского А.Я. Глама-Мещерскую как лиц, по своим летам не утративших еще, вероятно, воспоминаний о впечатлениях их первых сценических дебютов»1.
Источник заимствования:
http://img0.liveinternet.ru/images/attach/c/5/86/176/
86176012_large_015.jpg
Мария Николаевна Ермолова оценила это состояние так: «Я помню, ожидания этого рокового в моей жизни момента так волновали меня, скажу больше – так страшили меня, что были моменты, когда я готова была даже отказаться от появления на сцену; таким ужасным мне представлялся этот момент! Затем, помню также и то, что, когда спектакль кончился, я вернулась домой в сильном изнеможении как вследствие пережитых волнений, так и вследствие сравнительно продолжительного пребывания на ногах, в движении, во время самого спектакля. От этих волнений и наступающей затем крайней усталости, особенно в тех случаях, когда приходится исполнять ответственную роль, я не могу освободиться и теперь, когда достаточно освоилась уже со сценой2. «Я живо помню, что когда, после первого появления моего на сцену, приехала я домой, – все предшествовавшие ожидания этого момента и волнения до того потрясли организм мой, что разрешились страшным нервным припадком, вследствие полного упадка сил. Я вернулась без сил, без ног, без голоса, с весьма слабым сознанием, словом, совсем больная, и мне нужно было некоторое время, чтобы силы снова вернулись ко мне. Если же ко всем этим волнениям прибавить танцы после спектакля, а к ним прибавить еще реакцию, которая, говорят, следует за возбуждением нервной системы вином, выпитым хотя и в незначительном количестве, что я, впрочем, не испытала сама, то я вполне понимаю, как ничтожны были физические силы той бедной особы, о которой вы говорите, для борьбы с напавшим на нее молодым и крепким мужчиной»3, – откликнулась Александра Яковлевна Глама-Мещерская.
Источник заимствования: https://im0-tub-ru.yandex.net/i?id=84f5d92dad96b33592e4eace2db37eb0-l&n=13
Разумеется, Назаров и Андреевский пожаловались, назвав экспертизу «эксцентрически-артистической». И Московская судебная палата с их доводами согласилась, поэтому в суде экспертиза оглашена не была. Хотя некоторые юристы и сочли ход Сахарова правильным, большинство профессионалов все-таки его не поддержали. Впрочем, присяжным вполне хватило всего остального, и Назаров был приговорен к лишению всех прав состояния и ссылке в отдаленнейшие места Сибири. Адвокат принес кассационную жалобу.
В Сенате Андреевский в весьма категоричной форме поставил под сомнение сам принцип доказательства «через личность». «В самом деле, пагубная односторонность судебных следователей, преимущественно – “по особо важным делам”; безграничные характеристики обвиняемого, исходящие из правила: подавай все, что есть дурного, лишь бы очернить человека, хотя бы он и не был виноват; фантазерство и неудержимая словоохотливость экспертов; гражданские истцы, не имеющие в процессе никакого гражданского дела и только возбуждающее присяжных против подсудимого, – разве все эти уклонения не составляют “злобы дня” и разве все они не соединились в этом деле с такою силою, что можно и даже следует призадуматься над практикою самого Правительствующего Сената и пересмотреть ее и еще раз взвесить вопрос: может ли все так продолжаться?..»4 Андреевский обрушился на следователя Сахарова всей мощью своего несомненного литературного таланта, обвиняя его в пристрастности, однобокости, превратном толковании закона и в конечном итоге – некомпетентности.
Заключение по жалобе давал обер-прокурор уголовного кассационного департамента Сената А.Ф. Кони. В предыдущей статье, посвященной Андреевскому, мы уже упоминали об их долгой и искренней дружбе, но товарищеские (как и любые другие) отношения в дела Анатолий Федорович никогда не примешивал. Его мнение вполне категорично: существенных нарушений судом допущено не было, оснований для отмены решения окружного суда не находится5. Сенат согласился с этой точкой зрения, приговор был оставлен в силе. Позже император по ходатайству Назарова смягчил его на 5 лет полицейского надзора и лишение особенных прав.
Источник заимствования: https://im0-tub-ru.yandex.net/i?id=e1aa166d5f9aa8c71b3e38bf0a43a996-sr&n=13
Что же касается необычной экспертизы, то Сахарову пришлось выслушать немало неприятных (и, по нашему мнению, справедливых) слов. В частности, один из судей, участвовавших в процессе, А. Постельников, в своем особом мнении высказался в пользу порицания следователя, который, по его словам, предпринял попытку «заменить врачей актрисами, сведения об организме Черемновой – рассуждениями актрис о том, чего они сами не знают»6. Сам А.Ф. Кони, через много лет вспоминая те события, писал: «Нельзя отказать такой экспертизе в оригинальности и нельзя не признать ее интересной. Но более чем сомнительно считать ее приемлемой вообще и в качестве судебного доказательства в особенности… Приходится признать, что артистки, в рассказе которых об их впечатлениях судебный следователь хотел найти мерило для оценки впечатлений другой артистки, полученных притом и в другой обстановке, никак не могут считаться экспертами в настоящем смысле слова»7.
Ну что тут скажешь? Юридическая правота Сахарова, равно как и нравственная – Андреевского, вполне могут оставаться и сегодня предметом спора, каковыми они были 130 с лишним лет тому назад. Оба они стремились выполнить свою работу наилучшим образом, оба действовали под влиянием глубокого убеждения в собственной правоте. Но из этого дела, как и из множества других, современных ему, неопровержимо следует, что в конце XIX века в России существовал суд, который мог не только делать ошибки, но и исправлять и анализировать их с тем, чтобы не повторять.
1 Цит. по: Крылов И.Ф. В мире криминалистики. Л., 1980. С. 37.
2 Там же. С. 38.
3 Там же. С. 38–39.
4 Андреевский С.А. Защитительные речи. СПб., 1898. С. 205–206.
5 Аргументацию см.: Кони А.Ф. Собрание сочинений. Т. 3. М., 1967. С. 427–447.
6 Цит. по: Кони А.Ф. Собрание сочинений. Т. 3. М., 1967. С. 513.
7 Кони А.Ф. Собрание сочинений. Т. 1. М., 1966. С. 236.
