Дмитрий Шабельников
Защитники,
которых никто
не защитил
Московские адвокаты, потерявшие жизнь или свободу
при советской власти

Около полутора лет назад я начал заниматься историей – точнее сказать, историями – московских адвокатов, ставших жертвами политических репрессий в годы советской власти (то есть в период с 1917 по 1953 г.).

На сегодняшний день в моей базе данных чуть больше четырехсот имен. Под московскими адвокатами я подразумеваю всех, кто когда-либо практиковал в Москве и на территории нынешней Московской области, – т.е. бывших присяжных поверенных, помощников присяжных поверенных и советских защитников, в том числе тех, кто уже перестал быть таковыми на момент репрессии.

Больше половины этих людей были расстреляны или погибли в тюрьмах до вынесения приговора. Остальные были приговорены к разным наказаниям – от ссылки и административной высылки до лагерных сроков. Некоторые провели какое-то время под стражей, но были освобождены (такое было возможно в основном до середины 1920-х гг.). Некоторые прошли все круги ада: высылка, лагеря, расстрел.

Около 80 расстрелянных и погибших в тюрьмах и около 50 приговоренных к другим наказаниям были членами Московской коллегии защитников (МКЗ) на момент ареста или незадолго до него.

Этот список еще может дополниться: существующие базы жертв репрессий («Мемориала» (в реестре иностранных агентов), «Открытого списка» и т.д.) неполны, а описи архивно-следственных дел либо ограничиваются Ф.И.О. и годом рождения (как, например, в Государственном архиве Российской Федерации), либо вообще недоступны для исследователя (как, например, в Центральном архиве ФСБ России). Кроме того, мне пока не удалось найти списки членов МКЗ, вступивших в нее после 1930 г. (есть только список за 1936 г.), поэтому те из них, кто подвергся репрессиям после утраты адвокатского статуса (если такие были), мне на сегодняшний день не известны.

400 жертв, 200 убитых – много это или мало для относительно элитарной профессиональной группы в пределах одного, пусть и столичного, города? Я не знаю. Наверное, в масштабах всей истории большого террора, не говоря уже обо всей трагической истории России между двумя мировыми войнами, не так уж много. Но мне кажется, что сами по себе статистические данные мало о чем говорят – куда важнее понять, в том числе и в первую очередь на уровне судеб конкретных людей, что, как и почему с ними происходило.

Но прежде я хотел бы коротко рассказать о ситуации с московской адвокатурой как корпорацией (о происходившем с присяжной и советской адвокатурой в целом немало написано, в том числе на этом ресурсе – здесь и здесь) в тот период.

В последнем, изданном в 1917 г. (по состоянию на 15 ноября 1916 г.) «Списке присяжных поверенных округа Московской судебной палаты и их помощников» значатся около 1300 присяжных поверенных и около 1750 помощников присяжных поверенных* , зарегистрированных в Москве и нынешней Московской области *. По численности с московской присяжной адвокатурой могла сравниться только петроградская.

Все эти три тысячи человек оказались не у дел сразу после октябрьского переворота, когда 22 ноября 1917 г. новая власть первым же указом упразднила вместе со старыми судами «доныне существовавшие институты судебных следователей, прокурорского надзора, а равно и институты присяжной и частной адвокатуры», а в роли и обвинителей, и защитников могли теперь выступать «все не опороченные граждане обоего пола, пользующиеся гражданскими правами». Такое положение дел с некоторыми изменениями (они хорошо и кратко описаны в уже цитировавшейся статье Алексея Барановского) сохранялось до 1922 г., когда была все же создана новая, советская, адвокатская корпорация в виде «коллегий защитников»*.

Трехтысячная московская адвокатура к тому времени находилась в рассеянии – как, впрочем, и вся российская интеллигенция. Кто-то эмигрировал или перебрался в глубинку (часто вместе с армиями Врангеля или Деникина – а несколько бывших присяжных поверенных были расстреляны во время красного террора в Крыму), кто-то погиб на фронтах Гражданской войны или умер от эпидемий, кто-то пропал без вести. Однако оставшиеся в России и более или менее лояльные советской власти (кто-то вынужденно, но кто-то и по убеждениям) «старые адвокаты» приняли по приглашению Наркомюста РСФСР самое активное участие в создании новой адвокатуры.

Особенно тут были заметны бывшие «политические защитники» – группа известных и влиятельных присяжных поверенных социал-демократических или либеральных убеждений, активно и часто успешно защищавших разного рода революционеров (в том числе будущих лидеров большевиков), бастующих рабочих, представителей религиозных и национальных меньшинств, а также оказывавших бесплатную юридическую помощь бедным. В Москве наиболее известными представителями этой группы, созданной в 1890-х и особенно громко заявившей о себе после революции 1905 г., были Василий Маклаков, Павел и позднее Владимир Малянтовичи, Михаил Мандельштам, Николай Муравьев, Николай Тесленко, Михаил Ходасевич и некоторые другие. Многие из них стремились и к политической деятельности (Маклаков и Тесленко были одними из лидеров кадетов, некоторые другие – меньшевиками или народными социалистами – если не официально, то по политической ориентации). Особенно ярко эта тенденция проявилась после февральской революции 1917 г., когда очень многие присяжные поверенные, откликнувшись на призыв Временного правительства, стали работать на разных постах в его составе, в Москве (это относится, например, к А.Я. Вышинскому, на тот момент помощнику П.Н. Малянтовича, ставшему комиссаром милиции Якиманского района) или Петрограде: Муравьев был председателем «Чрезвычайной следственной комиссии для расследования противозаконных по должности действий бывших министров», а Павел Малянтович – последним, шестым по счету, министром юстиции и верховным прокурором *.

вышинский муравьев иогансен.jpg

Адвокаты, участвовавшие в батумском процессе 1903 г. Сидит крайний справа – Н.К. Муравьев; стоит крайний справа – А.Я. Вышинский. Источник заимствования

К 1922 г. Маклаков, Мандельштам и Тесленко эмигрировали во Францию, а остальные из перечисленных, как и еще около 160 бывших присяжных поверенных и помощников присяжных поверенных, вошли в первый состав МКЗ. Как видно из графика, их число до 1928 г. постепенно росло, но доля в общем составе постепенно снижалась, а в 1928 г. снизилась очень резко (до 30%) за счет массового притока в адвокатуру новых советских кадров. К 1936 г. общий численный состав МКЗ уменьшился втрое по сравнению с пиком 1929 г., однако доля «старой» адвокатуры осталась в ней примерно на том же уровне. Надо сказать, что несмотря на классовую чуждость старые адвокаты даже в середине 1930-х пользовались у большинства новых значительным авторитетом, а некоторые из них также занимались научной и публицистической деятельностью и даже составлением законопроектов (А.М. Винавер, А.М. Долматовский, А.С. Тагер, А.М. Трайнин и др.)

MKZ.jpg

Подготовлено Д.Б. Шабельниковым на основе доступных списков присяжных поверенных и их помощников, а также членов Московской коллегии защитников

Попытки «вычистить буржуазных спецов» предпринимались постоянно, особенно с начала 1930-х, когда начались и аресты – поначалу скорее точечные. Чаще всего причиной репрессий становилась не сама адвокатская деятельность, а прошлое (реальное или предполагаемое) или просто доносы об антисоветских высказываниях (опять же, реальных или мнимых). Вот показательный пример.

В октябре 1935 г. в управление НКВД по Московской области поступила информация о том, что скромный член коллегии защитников и юрисконсульт артели «Маштехмонтаж» Василий Васильевич Гудима, 1878 г. рождения, – не тот, за кого себя выдает, и что в 1900-е гг. он был помощником начальника Петроградской пересыльной тюрьмы и начальником Владимирского каторжного централа. Откуда взялась информация – неизвестно (в списке начальников Владимирского централа никого с такой фамилией или хотя бы инициалами не значится).

На этом основании «жестокий тюремщик-палач» был арестован; следствие активно допрашивало его самого, десяток свидетелей, запрашивало характеристики с места работы и из других учреждений. Василий Васильевич честно рассказал, что в то время был присяжным поверенным; это подтверждали и его тогдашние коллеги и знакомые.

paper.jpg

Обвинительное заключение по делу В.В. Гудимы. Государственный архив Российской Федерации. Дело № П-44569

Но отпускать Гудиму следствие не торопилось. Характеристики у него более-менее положительные, хотя и отмечалась его недостаточная политическая активность: «Активно в общественной жизни не участвовал. Держался обособленно. Участвовал в кружке по истории партии, посещал аккуратно, на общих собраниях неоднократно выступал без идеологических вывихов, вполне советски».

Зато нашлись свидетели, в том числе сын-студент, рассказавшие о кое-каких антисоветских высказываниях в кругу друзей. Да и сам Василий Васильевич подтвердил: «Я недовольств к мероприятиям партии и правительства не высказывал, но отдельные мероприятия, проводимые в жизнь, я критиковал, в частности, применение налогов на собак на Крайнем Севере, отказы страхового вознаграждения кооперативным организациям, отдельные приговоры нарсудов о неправильном изъятии имущества у кооперативных организаций в административном порядке, также я говорил о том, что мне и членам моей семьи приходится переживать лишения и недостатки в предметах первой необходимости, поэтому я говорил, что революция в имущественном положении мне ничего не дала, считая, что этим характеризуется мое бескорыстное участие в революции». *

На основании этих показаний обвинение переквалифицировали: ч. 13 ст. 58 Уголовного кодекса РСФСР («активные действия или активная борьба против рабочего класса и революционного движения, проявленные на ответственной или секретной (агентура) должности при царском строе») заменили на стандартную ч. 10 («пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений»). 9 декабря 1935 г. Особое совещание при Народном комиссаре внутренних дел СССР (внесудебный орган) приговорило Гудиму к трем годам ссылки в Оренбургскую область.

Гудима В.В..jpg

В.В. Гудима. Государственный архив Российской Федерации. Дело № П-44569

Случались и репрессии, если можно так выразиться, по профессиональным мотивам. Во время процесса правых эсеров 1922 г. (первого «показательного» политического процесса) защитниками части обвиняемых были Муравьев, Тагер и еще один бывший политический защитник Владимир Жданов (умер в 1932 г.). В связи с беспрецедентным давлением на суд, оказанным при попустительстве, а скорее по инициативе суда и властей (включая митинг в помещении суда с требованиями смертной казни для подсудимых и оскорблениями в адрес их защитников), Муравьев и его коллеги отказались от защиты. «Горе той стране, горе тому народу, которые с неуважением относятся к закону и смеются над людьми, этот закон защищающими!» – сказал перед этим Муравьев в своем выступлении, за что получил замечание «за оскорбление русского народа» от председательствующего Георгия Пятакова. Вскоре после завершения процесса Муравьев, Тагер и Жданов были арестованы и высланы ГПУ из Москвы в административном порядке (Муравьев и Тагер в Казань на 3 года, а Жданов в Рыбинск на 2 года), причем никаких конкретных обвинений им не предъявлялось – так, предполагаемое преступление Тагера состояло в том, что он «с момента Октябрьского переворота и до настоящего времени не только не примирился с существующей в России Рабоче-Крестьянской Властью, но ни на один момент не прекращал своей антисоветской деятельности, причем в моменты внешних затруднений для РСФСР свою контрреволюционную деятельность усиливал»*. Впрочем, дело было вскоре пересмотрено, и Муравьев с Тагером вернулись в Москву меньше чем через год.

В сентябре 1930 г. был изгнан из адвокатуры, а в декабре – арестован П.Н. Малянтович. В мае 1931 г. коллегия ОГПУ приговорила его к 10 годам содержания в концлагере по обвинению в принадлежности к Союзному бюро меньшевиков. Однако на помощь другу и коллеге пришел все тот же Н.К. Муравьев – и ценой невероятных усилий с использованием старых связей ему удалось добиться отмены постановления и прекращения дела *. Малянтовича не только восстановили в правах, но и снова зачислили в коллегию защитников.

Н.К. Муравьев вышел из состава МКЗ в том же 1931 г., а в ночь на 1 января 1937 г. скончался после тяжелой болезни. Вдова писателя и философа Даниила Андреева, друга семьи Муравьевых, в своих воспоминаниях передает его рассказ о том, что в ту ночь, когда он читал Евангелие над гробом Николая Константиновича, стоявшим на письменном столе, за Муравьевым пришли. «Даниил продолжал читать, не останавливаясь ни на минуту, а пришедшие выдергивали ящики письменного стола прямо из-под гроба и уносили бумаги»*.

Муравьев 1922 edited.jpg

Защитники А.Ф. Липскеров и Н.К. Муравьев на процессе правых эсеров, 1922 г. (сидят на переднем плане, слева направо) Источник заимствования

Как кощунственно это ни звучит, Муравьеву повезло – он умер в своем доме, в окружении близких. Всего через несколько месяцев его коллег и друзей начали арестовывать одного за другим. Почти все из этих нескольких десятков людей провели долгие месяцы в московских тюрьмах, прошли через десятки допросов и очных ставок, подверглись пыткам и в конечном счете были расстреляны в 1938-1939 гг. – все это за принадлежность к никогда не существовавшей «антисоветской контрреволюционной террористической организации в Московской коллегии защитников».

Когда именно в коллективном «творчестве» следователей НКВД начала возникать эта организация, мне пока неясно, но скорее всего это было связано с арестом в апреле 1937 г. Артура Плескова, который был членом ЦК РСДРП (меньшевиков) в 1919–1920 гг. Плескова расстреляли уже в октябре того же года, но его имя (как и имя Муравьева) фигурирует практически во всех признательных показаниях остальных «заговорщиков».

Поскольку организация была виртуальной, ее конфигурация менялась у разных следователей и в показаниях разных обвиняемых. Неизменными оставались только цели – «свержение советской власти» и «установление в СССР буржуазно-демократического строя». Как именно организация намеревалась реализовать эти цели, так и осталось непонятным не только обвиняемым, но и следователям, прокурорам и судьям Военной Коллегии Верховного Суда (последних, надо заметить, этот вопрос интересовал меньше всех – написанные от руки приговоры с кратким содержанием обвинительного заключения занимают обычно две страницы).

Вот, например, какой диалог состоялся у А.С. Тагера со следователем:

«– Как же тогда мыслилось руководством Вашей организации претворить в жизнь свою программу?

– Это должно было вытекать, по мнению руководителей нашей организации, из внутрипартийной борьбы в ВКП(б).

– Как это практически намечалось?

– Я, например, помню одну из бесед с Муравьевым. Он считал, что этот процесс должен произойти постепенно. Итоги внутрипартийной борьбы, итоги изменений политики ВКП(б) должны были неизбежно привести к позициям февральской революции. В общей своей форме это мыслилось как процесс постепенного перехода с одних рельс на другие.

<…>

– Я требую от Вас совершенно ясного ответа, как предполагала Ваша организация изменение советского режима и установление режима буржуазно-демократической республики. Как Вы себе это дело мыслили?

– Я себе лично представлял, что это может произойти путем не очень быстрого, постепенного процесса.

– Какого процесса, скажите это ясней?

– Я представляю себе, что Вам кажется это глупым. Но из глупого нельзя изобразить умного» *

По своей политической ориентации организация могла быть меньшевистской, кадетской, кадетско-меньшевистской и даже меньшевистско-эсеровской – в зависимости от прошлой партийной принадлежности того или иного обвиняемого и «уличавших» его сообвиняемых. В некоторых делах это «объясняется» – словами обвиняемых – тем, что с какого-то момента в организацию решили вербовать всех, кто в прошлом принадлежал к какой-либо политической партии, не считая, разумеется, ВКП(б) (и это было сделано по совету «парижского руководящего центра», о чем чуть позже).

В качестве основных руководителей организации неизменно фигурировали только Муравьев и П. Малянтович, но в разных показаниях к ним присоединялись и Мандельштам, и Тагер, и Арон Долматовский (отец поэта Евгения Долматовского), и Алексей Никитин (был министром почт и телеграфов Временного правительства), и Борис Овчинников с Николаем Вавиным (отвечали за кадетскую фракцию), и другие. Круг участников расширялся на протяжении всего 1938 г. с помощью незамысловатой и хорошо отработанной технологии: каждый новый арестованный должен был не только подтвердить показания на остальных, но и назвать какое-то число новых имен. Именно таким образом кроме общеизвестного и состоящего из «старых» защитников ядра организации, в котором все действительно друг с другом общались, появились и адвокаты совершенно другого круга, более-менее случайно знакомые с основными фигурантами. Они в свою очередь называли своих знакомых, так что, если бы не заранее заданный формат «а/с к.-р. организации в коллегии защитников», этот круг мог бы расширяться бесконечно.

Основная линия истории организации выглядела, по мнению следствия, так.

В 1922 г., после создания МКЗ, в ней образовалась так называемая «общественная группа», объединявшая в основном «старых» адвокатов. Такая группа действительно была создана, наряду с еще двумя – «революционной» (под руководством Семена Членова, арестованного еще в 1936 г. и расстрелянного в июне 1937-го, т.е. до «вскрытия» антисоветской организации) и «коммунистической». Свою задачу эта группа видела в организации оказания бесплатной юридической помощи трудящимся. Как и две остальные, группа была упразднена в 1926 г.

Еще раньше, около 1920 г., было создано Московское юридическое общество, в основном занимавшееся организацией публичных докладов скорее академического свойства. Оно было закрыто властями в 1922 г., но в том же году начал выходить «Право и жизнь» – «журнал, посвященный вопросам права и экономического строительства». Журнал издавался до 1928 г. одноименным издательством под редакцией проф. А.М. Винавера, М.Н. Гернета и А.Н. Трайнина *; с ним сотрудничали все заметные в то время правоведы, включая адвокатов, не пренебрегавших научной деятельностью.

Право и жизнь.jpg

Обложка первого выпуска журнала «Право и жизнь», июнь 1922 г. Президентская библиотека

«В момент искания точных объективных формул для новых общественных идей и отношений каждый из нас обязан сказать то, что диктует ему его опыт и знание, обязан внести в общее дело строительства новой России свою лепту, свое разумение и искреннее убежденное слово. Посвящая настоящий журнал теоретической разработке права, основанной на лучшем юридическим наследии прошлого и на учете новых политико-правовых идей, купленных ценой революционного опыта, освещая и изучая вопросы текущего законодательства и судебной практики, оценивая и критикуя беспристрастно и объективно новые, еще только зарождающиеся формы нашего правового уклада, по мере возможности учитывая все крупные факторы, направляющие путь правотворчества данного момента, мы надеемся посильно содействовать укреплению начал законности и, тем самым, мы исполним долг, лежащий на русской юридической мысли», – оптимистично писала редакция «Права и жизни» в предисловии к первому выпуску в 1922 г.

Упомянутые три объединения – «общественную группу» в МКЗ, Московское юридическое общество и редакцию журнала «Право и жизнь» вместе с его постоянными авторами – следствие сочло легальными формами будущей нелегальной антисоветской организации. Когда к концу 1920-х гг. все они прекратили свое существование, организация в лице ее лидеров, прежде всего П.Н. Малянтовича и Н.К. Муравьева, задумалась о дальнейшей тактике. В стране разворачивались первая пятилетка, «великий перелом», коллективизация и индустриализация (по концепции следствия, «старые» адвокаты, как и прочие интеллигенты, не верили в успех этого рывка и ждали его провала, чтобы перейти наконец к активным действиям при поддержке буржуазных стран). С назначением в 1931 г. на пост наркома юстиции Н.В. Крыленко и даже несколько раньше, примерно с 1928 г., начались гонения на адвокатуру – не только «старую», а вообще как на институт. Вот как описывал происходившее тогда в своих показаниях Тагер (хотя эти строки – часть его собственноручных показаний, в которых он объяснял причины антисоветских настроений в среде адвокатуры, полагаю, что его оценки в данном случае вполне искренни):

«Известно, какое большое значение партия придает надлежащей политике по отношению к интеллигенции вообще и отдельным ее частям, в частности врачам, инженерам, учительству и т.д. С адвокатами в этом отношении благодаря вредительской политике Крыленко-Пашуканиса * обстояло явно неблагополучно.

Адвокатура и защита были провозглашены ими лишь необходимым злом, которое лишь терпится в советском суде, но которое, вообще говоря, советскому суду вовсе не нужно. Участие защитника в состязательном процессе изображалось издевательски как участие в какой-то “меновой сделке”. Совершенно несомненно, что под этой “революционной” терминологией проводилось по существу отрицание демократических элементов советского процесса, каким, в частности, является принцип процессуальной состязательности. Эта точка зрения не только провозглашалась теоретически со ссылкой на Пашуканиса, но с 1928 г. Крыленко начал насаждать эти теории и на практике. Достаточно указать на проекты УПК 1927 и 1928 г., выработанные Наркомюстом и в значительных частях проведенные в жизнь в ряде вопросов, несмотря на отсутствие их законодательного утверждения. В особенности полно были осуществлены эти вредительские теории по отношению к защите. Защита и практически стала третироваться как ненужный и вредный придаток. Постепенно росло число процессов, в которых защитники перестали допускаться к участию в деле – вопреки прямому тексту закона – в народных судах с одной стороны и даже в Верховном Суде – при рассмотрении кассационных дел с другой стороны. Защитники добросовестно готовились к защитам, тратили на это время и труд, а затем им объявляли, что они суду не нужны. Из отдельных единичных фактов – это стало в тот период времени типовым явлением.

Совершенно несомненно, что эта политика Крыленко – ставившая и, по-видимому, имевшая целью поставить адвокатов в весьма унизительное положение и притом противопоставить их другим советским судебным работникам – питало в адвокатской среде чувство большого недовольства этой политикой, которую Крыленко и его сторонники изображали как особенность именно якобы советского отношения к вопросам защиты и адвокатуры. Именно поэтому эта политика и являлась вредительской политикой» *.

Крыленко на процессе меньшевиков 1931.jpg

Н.В. Крыленко на процессе Союзного бюро меньшевиков. Фотография А. Шайхета. 1931 г.

И тут у «заговорщиков» появился удобный случай. В 1931 г. А.С. Тагер получил разрешение на временный выезд в Париж для лечения жены, которая потеряла зрение на оба глаза – в Советской России ей помочь не могли. В Париже жил и практиковал как адвокат брат Тагера Павел Семенович, у которого они с женой и прожили восемь месяцев. По версии следствия, руководство антисоветской организации решило воспользоваться этой поездкой Тагера «для налаживания организационных связей с эмигрантскими кадетскими кругами». С этой целью то ли Муравьев, то ли Малянтович поручили ему встретиться с их бывшим коллегой по «политической защите» Василием Маклаковым * , а также, по некоторым версиям, с Н.В. Тесленко и А. Ф. Керенским:

«Муравьев мне дал указание по приезде в Париж установить связь с Маклаковым и передать ему, что наша нелегальная организация продолжает благополучно существовать и что во главе ее остались: Муравьев, Малянтович и Мандельштам. И, как я уже показал ранее, выяснить отношение различных французских политических группировок к процессам, происходящим внутри СССР, а также на какие из них (группировок) можно рассчитывать в смысле получения помощи в борьбе с большевистской диктатурой»* .

Тагер подробно описывал эту встречу, состоявшуюся якобы в ноябре 1931 г., и содержание беседы с Маклаковым (довольно абстрактного характера). С Керенским он, по его словам, только перекинулся парой слов. Впрочем, в суде Тагер отказался от этих показаний и заявил, что все его рассказы о встречах в Париже выдуманы от начала до конца (лично мне кажется, что как минимум с Маклаковым он все же встречался – в чем не было ничего удивительного и тем более криминального).

По возвращении в Москву в 1932 г. Тагер, по версии следствия, доложил руководству о результатах своей поездки. С Маклаковым они якобы договорились, что связь между организацией и «парижским центром» будет дальше осуществляться через М.Л. Мандельштама, который, бежав после революции за границу, прожил несколько лет в Париже, а в 1928 г. вернулся в Москву (при этом следствие ни разу не поинтересовалось у Мандельштама о поддержании им этой связи, зато сам он рассказал на допросе, что в Париже Маклаков его «бойкотировал, и я с ним не виделся. Он меня на лекции толкнул намеренно, крикнув, что я ему мешаю» *).

Maklakov.jpg

В.А. Маклаков. Париж, 1921 г. Из Бахметевского архива Колумбийского университета

Чем после этого занималась организация – неясно, но в октябре 1936 г. Малянтович якобы собрал руководство на квартире у Долматовского и «сообщил о полученной им из меньшевистских центров директиве о необходимости перехода к террору против руководителей партии и правительства. Директива была одобрена, но решено было передать ее на обсуждение ячеек организации» (эта формулировка повторяется практически дословно в нескольких протоколах допросов и очных ставок). Большинству никаких конкретных действий по подготовке террористических актов не вменяли; как и от кого Малянтович получил соответствующие указания, следствие выяснить не пыталось ни у него самого, ни у других.

Зато следствие предпринимало попытки связать организацию с «правыми» в руководстве страны: в показаниях нескольких обвиняемых есть сообщения о том, что у Малянтовича были доверительные личные отношения с Михаилом Павловичем Томским *, который был когда-то его подзащитным и поэтому передавал Малянтовичу некие закрытые сведения о положении в стране, которые тот неизвестным образом использовал для планирования антисоветской работы своей организации.

Кроме того, почти всех пытались обвинить, а некоторых и официально обвинили в шпионаже – это было несложно, так как практически все «старые» адвокаты, получившие дореволюционное образование (а кое-кто, как Долматовский, поучился и за границей), в тот или иной момент общались с иностранцами – именно к ним обращались различные посольства и концессионные предприятия за юридическими консультациями или при возникновении необходимости представления интересов иностранных граждан и компаний в советских судах. Например, А.М. Винавер сообщил на допросе:

«О всех более или менее значительных событиях и фактах из области права, экономики и политики секретного характера члены нашей организации сообщали ВАВИНУ для пересылки за границу. В 1936 году Трайнин передал Вавину подробные сведения о работе и взаимоотношениях между Прокуратурой СССР, а Тагер передал о работе Н.К.Ю. Вопрос этот имел большое значение последние два года и привлекал внимание зарубежных кругов, расценивавших положение и политику Наркомюста как известный барометр политической жизни в СССР: проводится ли в жизнь Конституция СССР и, если проводится, то как именно. Информацией по этим вопросам, в антисоветском, конечно, освещении, мы и снабжали Вавина, который передавал Шретеру для пересылки парижскому центру. Передавали мы сведения о работе правительственной комиссии по подготовке указанных в Конституции СССР пяти общественных кодексов. Передал я не подлежащую оглашению директиву высших советских органов об увольнении из всех государственных издательств СССР бывших членов антисоветских партий (кадеты, меньшевики, эсеры). Трайнин передал сведения о работе Всесоюзной Правовой Академии, о работе Верховного Суда РСФСР, о состоянии и деятельности советских судов. В частности, им были переданы полученные в Прокуратуре СССР секретные данные о количестве политических дел, рассмотренных в судах СССР, о подготовляющихся политических процессах»*.

По большому счету не играло никакой роли, вменялись ли обвиняемым такие пугающие преступления, как подготовка террористических актов и шпионаж, или нет. В подавляющем большинстве случаев самого их «участия» в деятельности организации и вербовке новых членов было достаточно для смертного приговора. Всех судила Военная Коллегия Верховного Суда «с применением закона от 1.XII-34», принятого в день убийства Кирова постановления ВЦИК, согласно которому судебное разбирательство по «антисоветским» делам проходило в закрытом режиме и без участия сторон, а приговор не подлежал обжалованию и приводился в исполнение немедленно (обычно в тот же день). Большинство ключевых обвиняемых были расстреляны с апреля 1938 по апрель 1939 года. 73-летний Мандельштам умер в тюрьме в феврале 1939 года, когда уже было готово, но еще не было подписано обвинительное заключение. Винавер получил 8 лет лагерей (и прожил два с половиной года после досрочного освобождения), а Владимир Николаевич Малянтович (брат Павла Николаевича) — 15. Как мне удалось выяснить, он умер в Воркутлаге только в 1947 году, 76-летним.

В.Н.Малянтович small.jpg

В.Н. Малянтович. Фотография из следственного дела. 1939 г.

Последним по делу об «антисоветской организации в Московской коллегии защитников» расстреляли Павла Николаевича Малянтовича. Это произошло в январе 1940 г. – через полтора года после того, как расстреляли обоих его сыновей (тоже адвокатов и, разумеется, «участников организации»), и через полгода после осуждения его брата. О том, с чем это могло быть связано, я расскажу в очерке, посвященном Павлу Николаевичу.

Эта статья открывает цикл биографических очерков, посвященный репрессированным московским адвокатам. Цикл основан на материалах авторского просветительского проекта Дмитрия Шабельникова о жизни и судьбах сотен московских адвокатов, которые стали жертвами террора в Советской России в период с 1917 по 1953 г. В настоящее время проект реализуется на общественных началах. Если вы обладаете необщедоступной информацией или архивными документами, фотографиями, другими источниками по этой теме или если вам было бы интересно обсудить участие в финансировании проекта, просьба связаться с автором по электронной почте: shabelnikov@gmail.com.