Еще в гимназии Павел начал интересоваться левой политикой, как и положено было интеллигентному гимназисту, а в Москве уже в следующем году оказался под следствием, провел три месяца в тюрьме, а в 1891 году его отчислили из университета в связи с запретом на проживание в Москве и губернии. Малянтович «перевелся» в Дерптский университет (в нынешнем Тарту), что было тогда общей практикой среди русского революционного студенчества. Там же оказался и брат Павла Николаевича Владимир. В Дерпте действовал марксистский кружок; молодой Малянтович сблизился с однокурсником, революционером — впоследствии большевиком — Виргилием Шанцером (партийная кличка Марат), который потом стал его другом и на недолгое время тоже помощником в Москве; когда Шанцер умер от туберкулеза в 1911 году, Павел Николаевич усыновил его троих детей.

ПРИСЯЖНАЯ АДВОКАТУРА

В 1893 году Малянтовича допустили к сдаче итоговых экзаменов в Московском университете; сдав их (и тем самым став выпускником ИМУ), он тут же получил статус помощника присяжного поверенного и развил бурную деятельность — как профессиональную, так и общественную. Вместе с несколькими другими «прогрессивными» помощниками присяжных поверенных он участвовал в создании «бродячего клуба»:

«Клуб назывался бродячим, потому что он не имел постоянного помещения, и заседания его происходили раз в неделю, каждый раз в другой квартире. Клуб не имел определенной программы, но ставил своей задачей поднять профессиональный и общественный уровень адвокатуры. Ради этого члены клуба стремились проникать во все профессиональные организации и прежде всего обратили внимание на консультацию при съезде мировых судей, которая в это время влачила весьма жалкое существование. Члены клуба вошли в состав консультации… и консультация весьма быстро совершенно преобразилась. Она, говоря ее словами, наметила своей целью прийти на помощь коснеющему в безысходном невежестве и неграмотности рабочему и крестьянскому населению, которое отлично знает свои обязанности, но не имеет никакого представления и не умеет отстаивать свои права. <…> “Прежде чем давать в чужие руки острое оружие закона, консультация обязана тщательно взвесить дела, для которых будет употреблено это оружие и, в случае сомнения, отказывать в совете. Особенно призывает внимание товарищей консультация и рекомендует сердечное отношение к делам, отражающим болезненные явления общественной организации, как то: делам паспортным, семейным и спорам по договорам всякого найма. Наконец, дела, имеющие принципиальное значение, консультация принимает к своему ведению и ведет их на свои расходы”.

Деятельность консультации из года в год принимала все более широкие размеры, и ей приходилось отдавать весьма много времени. Но участники консультации на этом не успокоились. Они обратили внимание еще на отсутствие защиты на выездных сессиях окружного суда и образовали кружок для организации этих защит… Первым председателем этого кружка был прис. поверенный Федотов, секретарем П.Н. Малянтович. <…> Кружок сразу же проявил весьма энергичную деятельность. В отчете, напр., за 1899 г. указано, что из 36 сессий московского окр. суда кружок пропустил только две, на остальных присутствовали члены кружка и провели 199 дел, по которым было 232 подсудимых».

По большому счету «бродячий клуб» помощников присяжных поверенных был профессиональной правозащитной организацией, которая, с одной стороны, занималась предоставлением консультаций и ведением общественно значимых дел по административным, семейным и трудовым вопросам, а с другой — пыталась решить проблему отсутствия качественного судебного представительства по уголовным делам в глубинке, где судебную защиту часто монополизировали местные «стряпчие».

По прошествии некоторого времени молодых лидеров «бродячего клуба», теперь уже полноправных присяжных поверенных, стали называть «московской пятеркой». Помимо Малянтовича в нее входили Николай Тесленко, Василий Маклаков, Николай Муравьев и Михаил Ходасевич (брат поэта). В начале 1900-х члены пятерки сблизились с высшим авторитетом тогдашней адвокатуры Федором Плевако («завоевали» его, как пишет в своей автобиографии Муравьев ), а также начали называть себя «политическими» адвокатами. Они защищали бастующих и протестующих рабочих, крестьян, угнетаемые религиозные и национальные меньшинства и т.д., а также революционеров и других левых деятелей. Малянтович, например, защищал Баумана, Стасову, Троцкого, моряков «Памяти Азова». Довольно скандальным было дело 1905 года, когда Малянтовичу удалось отсудить у наследников Саввы Морозова 100 тысяч рублей в пользу РСДРП(б).

Ко времени злополучного министерского назначения Павлу Малянтовичу 48 лет, он преуспевающий адвокат и публичная фигура, авторитетный лидер общественного мнения лево-либеральной среды — видимо, подумывавший о политической карьере или во всяком случае не прочь воспользоваться такой возможностью. Кроме адвокатской деятельности (в том числе и общественной, в московском Совете присяжных поверенных) он много писал и выступал с докладами (например, в 1910 году совместно с Муравьевым опубликовал книгу «Законы о политических и общественных преступлениях. Практический комментарий», а в 1915-м выступил в Москве, Петрограде и Одессе с докладом «Русский еврейский вопрос»). Он женат вторым браком, у него трое сыновей (20–25 лет) от первого и дочь (9 лет) от второго брака, не считая приемных детей Шанцера-Марата. Семья жила в большой квартире по адресу Пречистенка, 13 — это роскошный доходный дом Рекка с лифтами, водопроводом и канализацией, где до революции две квартиры занимал А.П. Фаберже. Брат Владимир, закончивший ветеринарный факультет Дерптского университета (где тоже приобщился к революционному движению), сдал впоследствии выпускные экзамены юридического факультета ИМУ экстерном и в 1912 году тоже стал присяжным поверенным, часто принимая активное участие в инициативах брата (в 1917-м он был товарищем министра почт и телеграфа — своего коллеги по адвокатуре А.М. Никитина).

ПОСЛЕ 1917 ГОДА

Через несколько дней после освобождения из Петропавловской крепости Малянтович уехал в Москву:

«На второй же день моего освобождения я участвовал на одном совещании, на котором принимали участие все освобожденные министры Временного правительства, большинство товарищей министров и др. видные деятели, где обсудили вопрос о создавшемся положении. На этом же совещании мне было предложено вместе с МАСЛОВЫМ выехать в Москву для развертывания работы. С 9 по 16 ноября включительно я принимал участие в конспиративной работе Временного правительства, там же вместе с другими членами Временного правительства я подписал протест против захвата власти пролетариатом».

Вот как описывает свою встречу с Малянтовичем в Петрограде в первые дни после освобождения из Петропавловской крепости Александр Демьянов, бывший товарищ министра юстиции и первый председатель Малого Совета министров Временного правительства:

«Я не узнал Малянтовича, когда увидел его. Он был всегда очень деятельным, живым, а тут я встретил человека, как-то особенно настороженного. Он потерял себя не внешне, а внутренне. Он уверял — бесполезно бороться с большевиками, с ними не справиться. Это было его основной точкой зрения. И это было, пожалуй, даже не его настроением, а новым, вынесенным из заточения, его мировоззрением. И это-то свое мировоззрение Малянтович стал внедрять в других. Это было — не апатия, а нечто деятельное с его стороны и весьма вредное в общественном смысле. Когда Малянтович стал являться в Совет, я, как товарищ министра, стал на второй план, то есть перестал голосовать при принятии решений, предоставив это право Малянтовичу. Кажется, не было вопроса, в котором наши мнения сходились бы. Все сколько-нибудь решительное; все сколько-нибудь действенное находило в нем себе противника. Я был всем происходившим в Совете не только угнетен, но ощущал в себе иногда чувство гнева».

Но через полгода настроение Малянтовича, похоже, улучшилось. Иван Бунин в своей обычной едкой манере рассказывает о встрече с Малянтовичем в Москве в марте 1918-го:

«Встретил адвоката Малянтовича. И этот был министром. И таким до сих пор праздник, с них все как с гуся вода. Розовый, оживленный:

— Нет, вы не волнуйтесь. Россия погибнуть не может уж хотя бы по одному тому, что Европа этого не допустит: не забывайте, что необходимо европейское равновесие».

Из показаний сына Павла Николаевича, Владимира Павловича Малянтовича, в 1938 году:

«В том же 1918 году мой отец написал книгу “Несменяемость судей”, где достаточно ярко в гнусном клеветническом изложении по адресу большевиков выразил свое враждебное отношение к советской власти и свою энергичную деятельность по укреплению буржуазно-демократического строя в России в бытность министром юстиции. Эту книгу (в рукописи) мой отец сдал издательству «Задруга», с целью ее отпечатать и распространить среди населения советской России, но все сорвалось, так как сотрудник издательства, которому была сдана рукопись, был арестован, а рукопись конфискована».

Впрочем, в том же издательстве в 1918 году успела выйти, или по крайней мере была сверстана, другая книга Малянтовича (куда вошел цитировавшийся мемуар об аресте членов Временного правительства) — «Революция и правосудие (Несколько мыслей и воспоминаний)». Мне пока не удалось разыскать это издание, о котором его автор сообщил следователю в 1937 году, что «советская власть не дала возможности [его] печатать, сданный мною экземпляр в издательство был конфискован».

Присяжная адвокатура была упразднена сразу после октябрьского переворота вместе со старыми судами; учитывая недавние события, оставаться в столицах было опасно. В августе 1918-го Малянтович уехал к жене в Пятигорск, а оттуда в октябре перебрался в Екатеринодар (сейчас Краснодар), на тот момент южную столицу белых; вскоре к нему приехал средний сын, Владимир. Старший, Николай, примерно в это же время эмигрировал; брат Владимир Николаевич уехал «в отпуск» в Одессу, откуда возвратился в Москву только в мае 1920 года (на полях протокола его допроса сделан чей-то комментарий карандашом: «длинный отпуск!»). Младший сын Георгий, офицер, еще в мае 1917 года попал за границу в составе интернированных частей русской армии; позже он ненадолго воссоединился с семьей в Екатеринодаре (просидев в результате полтора месяца в тюрьме) и возвратился в Москву в 1920 году.

В Екатеринодаре Павел Николаевич работал на мелкой юридической должности; после прихода красных в марте 1920-го Павел Николаевич и Владимир Павлович остались в Екатеринодаре. Малянтович-старший прозябал в Кубанско-Черноморском областном отделе народного образования на должности секретаря комиссии по разбору дел несовершеннолетних.

На недоуменный вопрос следователя о том, почему же они с отцом остались в Екатеринодаре после прихода советской власти, Владимир Павлович ответил так:

«По этому поводу у меня с отцом был следующий разговор: отец мне заявил, что в открытом бою с советской властью мы оказались битыми и что теперь нужно изменить тактику и методы борьбы с советской властью, а именно: “Надо для видимости “примириться” с создавшейся обстановкой и идти работать в советские учреждения с тем, чтобы, выждав определенный срок, достаточный для объединения разбитых контрреволюционных сил, в удобный момент выступить против большевиков во имя буржуазно-демократического строя”. С этим доводом отца я был целиком согласен, мы остались в Екатеринодаре и вся дальнейшая антисоветская деятельность, как моя, так и моего отца шла именно по этому намеченному пути».

Впрочем, Малянтович в его собственных показаниях указал, что «подобных слов сыну моему я не говорил ни в Краснодаре, ни где бы то ни было в другом месте».

СОВЕТСКАЯ АДВОКАТУРА

Все изменилось в сентябре 1921 года: нарком юстиции и прокурор РСФСР Дмитрий Курский (старый большевик и в прошлом московский присяжный поверенный) и нарком просвещения Анатолий Луначарский (брат известного присяжного поверенного Якова Луначарского) вызвали Малянтовичей в Москву. Павел Николаевич устроился юрисконсультом в Президиум ВСНХ и одновременно вместе с группой коллег занимался разработкой положения о советской адвокатуре — большевики решили, что все-таки без нее на этом этапе не обойтись. Московская коллегия защитников была создана в 1922 году, в нее сразу вступили оба старших Малянтовича, Ходасевич (Муравьев вступил позднее, Тесленко уехал на юг, а затем эмигрировал, как и Маклаков), еще один известный «политический адвокат» Михаил Мандельштам и другие представители бывшей «молодой» присяжной адвокатуры — в новых условиях ее скоро начали называть, наоборот, «старой» (в отличие от новых советских кадров).

Значился в коллегии в 1922–1923 годах и бывший помощник Малянтовича, а затем комиссар милиции Якиманского района А.Я. Вышинский. О его адвокатской деятельности в это время ничего не известно; возможно, адвокатский статус был определенной подстраховкой, потому что параллельно Андрей Януарьевич сделал головокружительную карьеру в Наркомпроде, в 1920-м вышел из РСДРП(м) и вступил в ВКП(б), преподавал в Московском институте народного хозяйства и даже стал его деканом. В 1923-м он впервые выступил в суде над «церковниками» в качестве «общественного обвинителя» — и эта новая сфера, судя по всему, его захватила: вскоре он уже работал прокурором уголовно-судебной коллегии Верховного суда РСФСР. Но в 1925-м временно покинул прокуратуру, так как ученый совет МГУ избрал его, к этому времени профессора, своим ректором. Надо, впрочем, сказать, что и в 1920-е, и даже в 1930-е годы Вышинский сохранял некоторую лояльность по отношению к адвокатуре, защищая ее от нападок «слева» и призывая суды относиться к защитникам с уважением. Выступая в Московской коллегии защитников в 1933 году, Вышинский, например, говорил :

«Ряд работников органов юстиции точно так же занимает в этом вопросе неправильную позицию. Они думают, что говорят последнее слово теории и практики пролетарского государства, когда ликвидируют, — по крайней мере в своем представлении, — советскую защиту и предлагают (не знаю, насколько верно, что такой случай имел место даже в Москве) не допускать защитников к суду за 10 верст, а то и больше: “гоните, говорил один из таких “деятелей”, защитников в шею и не давайте им никакой общественной работы”. Не знаю, насколько верно, что именно так говорил один член суда. (Голос: верно!)».

Это заступничество со стороны — на тот момент — заместителя Прокурора СССР было точно не лишним: отношение к защитникам, особенно старой формации, легко понять по передовице в «Правде» накануне суда над правыми эсерами в мае 1922 года (их, в частности Н.К. Муравьева, называли «продажными профессионалами-адвокатами» и «прожженными судейскими крючками»).

Это отношение, разумеется, испытал на себе и Малянтович, вернувшийся к адвокатской практике. Со временем он, впрочем, снова стал заниматься «правозащитной» деятельностью, участвуя в том числе в работе «Политического Красного Креста» (ПКК) — организации помощи людям, преследуемым по политическим мотивам, которую «воссоздал» в январе 1918 года в новых условиях Муравьев при активном участии жены Горького Екатерины Пешковой, вернувшейся из-за границы Веры Фигнер и, как мы сказали бы сегодня, активиста-правозащитника Михаила Винавера. Привычные адвокатам правовые способы защиты работали плохо, поэтому юридическая комиссия ПКК много занималась написанием различных жалоб, ходатайств, прошений и так далее, ее члены организовывали личные встречи с ответственными за принятие решений (часто о жизни и смерти или как минимум свободе) и т.д.

На протяжении нескольких лет Павел Николаевич, его брат и двое сыновей (с начала 1930-х) относительно спокойно практиковали как члены коллегии защитников. Правда, в больших «политических» процессах Павел Николаевич не участвовал — судя по всему, сознательно. Одна из обвиняемых по групповому делу «общественников» 1930 года дала по этому поводу такие показания:

На представителей старой, «буржуазной» адвокатуры в московской коллегии косо смотрели давно. А в 1927–1928 годах численный состав коллегии резко увеличился – с 770 до 1200 человек, и представителей дореволюционной адвокатуры в коллегии стало около 30%. Постепенно начался процесс их дискредитации и «выдавливания», хотя поначалу их профессионализм, авторитет и связи, хотя и с трудом, но препятствовали этому процессу. Снова процитирую Муравьева:

«Летом 1929 года впервые обнаружилось желание группы лиц, случайно попавших в теперешнюю адвокатуру… нажить себе политический капитал, заняв непримиримую и, как эти лица хотели показать, весьма левую позицию по отношению к старой адвокатуре в составе советской Коллегии защитников и, в частности и в особенности, к группе старой политической защиты… Это выразилось в объявлении какой-то самовольной комиссией… вычищенными из адвокатуры около двухсот человек, в том числе и меня. Эта попытка была довольно скоро ликвидирована высшими властями».

Осенью 1929 года Малянтовича обвинили в передаче взятки (в размере 10 руб.) и исключили из коллегии — но через несколько месяцев восстановили. Через год его обвинили уже в получении денег «мимо кассы», снова исключили из коллегии, арестовали и заодно обвинили в принадлежности к центральному бюро нелегальной меньшевистской организации (как уже указывалось, членство Малянтовича в партии меньшевиков продолжалось около месяца в 1917 году). Припомнили, разумеется, и «ордер на арест» Ленина. В мае 1931-го его приговорили к 10 годам концентрационных лагерей.

Но тут развил бешеную активность его друг Муравьев. ПКК как такового уже не было, существовал так называемый Помполит, к которому Муравьев не имел формального отношения, — но он задействовал все свои связи, и 20 мая Особое совещание ОГПУ отменило свое постановление и заменило лишение свободы на «минус шесть», а вскоре и это наказание отменили, и в ноябре 1931 года Малянтовича вновь восстановили в коллегии. Сам Муравьев решил в 1930 году уйти из адвокатуры и занялся, как сказали бы сейчас, юридическим консалтингом, потому что не хотел «заниматься политикой», — думаю, на примере Малянтовича и других он окончательно осознал, что адвокатура стала крайне опасным для жизни занятием, во всяком случае для «старых» защитников. Забегая вперед, можно только признать его правоту, хотя неизвестно, спасло ли бы его это в конце тридцатых: Муравьев умер от тяжелой болезни 31 декабря 1936 года. Существуют воспоминания Даниила Андреева, известные со слов его жены, что за Муравьевым пришли во время отпевания у него дома и выдергивали ящики письменного стола, на котором стоял гроб. Даже если это апокриф (по признанию внучки Муравьева и автора его превосходной биографии Татьяны Угримовой, никаких подтверждений этой истории она не знает), он, кажется, вполне адекватно передает происходившее в то время.

В 1937 году над Малянтовичем опять сгустились тучи. 16 апреля Спецколлегия Московского областного суда вынесла в его адрес частное определение (то есть сигнал в коллегию) следующего содержания:

«Малянтович в своей речи сказал: “Брошюра Булгакова не содержит в себе того, что направлено к свержению или ослаблению Советской власти” и далее сказал: “Если я выступил с защитой Троцкого и др. членов Петроградского Совета на процессе и имел у себя отчет с речами Троцкого на процессе и его книгу “1905-й год”, то это не значит, что я храню контрреволюционную литературу”. Признавая политически вредной речь члена коллегии защитников Малянтович П.Н., Спец. коллегия определила: сообщить в Президиум Московской городской коллегии защитников о политически вредном выступлении члена коллегии защитников Малянтович П.Н. для принятия соответствующих мер. О принятых мерах сообщить Спец. коллегии Мособлсуда».

По части Троцкого это было смелое заявление, учитывая только что прошедшие Первый и Второй московские процессы. На этот раз коллегия попыталась защитить Малянтовича и 2 июля, «принимая во внимание многолетнюю, во всех отношениях безупречную адвокатскую работу Малянтовича и отсутствие в отношении его дисциплинарных взысканий», объявила ему строгий выговор с предупреждением. Однако в сентябре в коллегию пришла бумага из Наркомюста:

«Ваше постановление от 3.07.1937 г. о вынесении строгого выговора с предупреждением в отношении ЧКЗ Малянтовича Павла Николаевича распоряжением Народного Комиссара юстиции СССР от 14.09.37 г. изменено. Малянтович из состава членов Коллегии защитников исключен, о чем сообщается для исполнения».

Думаю, учитывая время и место, должно быть понятно, что произошло дальше; но тут мне хотелось бы упомянуть об одном эпизоде, благодаря которому история Малянтовича стала трагическим гротеском, совершенно безумным даже по меркам 1930-х годов.

В 1937 году многообещающий советский кинорежиссер Михаил Ромм по заказу «Союзкино» снимал картину «Ленин в Октябре». Фильм должен был выйти к 20-летию Октябрьской революции, 3 ноября он должен был быть показан «руководителям партии и правительства». Съемки начались в середине августа.

Ромм здесь ошибочно называет Малянтовича министром земледелия. По сюжету Керенский на заседании Временного правительства обращается к министру юстиции Малянтовичу:

«— Пал Николаич, а почему до сих пор не пойман Ленин?

— Ищем!»

Из этих воспоминаний Ромма родилась легенда, что Малянтович в фильме играет самого себя. На мой взгляд, разделяемый киноведами, это не так: Малянтовича играл известный советский актер Сергей Ценин (как и некоторые другие, он не упомянут в титрах). На настоящего Малянтовича человек в этом кадре не очень похож внешне, однако утверждать это с абсолютной достоверностью я не могу, поскольку ни одной послереволюционной фотографии Павла Николаевича, к сожалению, не сохранилось (или пока не обнаружено).

Но консультировать съемочную группу он вполне мог.

Аресты бывших и действующих членов коллегии защитников начались в октябре. А зимой 1937–1938 годов в недрах ОГПУ появилось «дело о контрреволюционной террористической организации в Московской коллегии защитников».

СЛЕДСТВИЕ И ГИБЕЛЬ

2 ноября 1937 года (за четыре дня до премьеры «Ленина в Октябре» в Большом театре) был арестован Павел Николаевич Малянтович, а в марте–апреле 1938 года членов коллегии арестовывали десятками. Владимир Павлович был арестован на день раньше отца, Георгий Павлович — в апреле 1938-го, брат Владимир Николаевич — только в январе 1939-го.

На момент ареста Малянтовичу 68 лет. В «справке на арест» указано среди прочего, что в каком-то разговоре о Первом московском процессе он заявил:

«Поведение обвиняемых на процессе нельзя совместить с чувством собственного достоинства. Странностей в этом много, но объяснять их вам не буду. Я сам просидел 6 месяцев и скажу, что мне их поведение понятно».

В ходе первых двух допросов Павел Николаевич признал себя виновным во всех прегрешениях во время его деятельности в составе Временного правительства и сразу после, а также в том, что «являлся участником нелегальной меньшевистско-кадетской организации, в которой я принимал участие до дня ареста». Руководителями этой организации якобы были он, Муравьев и Александр Семенович Тагер (Тагера арестовали в июне 1938 года и расстреляли в апреле 1939-го). Кроме того, в ходе второго допроса 10 ноября он сообщил следствию крайне интересную информацию о Троцком — об этом немного позже.

Еще один документ с признанием Павлом Николаевичем его вины содержится почему-то не в его деле, а в деле Владимира Павловича, а копия — в деле Георгия Павловича (который, кстати, ни разу не признал своей вины и не дал показаний против кого бы то ни было). Это собственноручное «Показание» от 23 апреля 1938 года, в котором Малянтович подтвердил, что завербовал в организацию брата, сыновей «и других».

Третий из имеющихся в деле протоколов допроса датирован 14 января 1939 года — после первых двух допросов прошло больше года. Что происходило все это время с Малянтовичем, мы не знаем (кроме того, что в разное время он содержался в Бутырской и Лефортовской тюрьмах). Но к этому времени тон и содержание показаний Малянтовича резко изменились:

«Я намерен сегодня рассказать следствию то, что скажу завтра и послезавтра — что никогда контрреволюционной деятельностью не занимался. Ни в какой контрреволюционной организации не состоял и никакими контрреволюционными организациями не руководил».

Следователь пытался склонить его к признанию вины, ссылаясь на показания его сына Владимира, который за день до этого дал подробнейшие показания. Смысл этих показаний сводился к тому, что отец вовлек его и других лиц в возглавляемую им контрреволюционную организацию. Однако Павел Николаевич продолжал все это отрицать, а показания сына назвал оговором. То же самое он сказал позже о показаниях других обвиняемых, его товарищей, оговоривших себя и его, — Александра Винавера, Алексея Никитина, Николая Вавина, Александра Тагера, Арона Долматовского, Всеволода Денике, Владимира Малянтовича (брата) и других. Все эти и многие другие люди были в конце концов расстреляны, кроме Винавера и В.Н. Малянтовича, которые были приговорены к длительным срокам лишения свободы.

Тогда же, в январе 1939 года, следствие провело серию очных ставок между перечисленными «террористами и контрреволюционерами». Павел Николаевич продолжал отрицать вину – как свою, так и его предполагаемых сообщников, как и вообще существование антисоветской организации, например:

«О том, что МУРАВЬЕВ завербовал А.С.ТАГЕР в какую-то контрреволюционную организацию и какая это была организация, я ничего не знаю и, если бы услышал об этом от кого-нибудь, отнесся бы к этому с недоверием, потому что знал ТАГЕРА как безупречного советского гражданина.
<…>
Я, кроме того, уверен был до сей минуты, что, если бы я и попытался дать ТАГЕРУ какое-нибудь антисоветское, политическое поручение, то он бы мне в этом категорически отказал, по той же причине, которую я уже указал».

Наконец, 22 февраля 1939 года следователь Миронович подписал протокол об окончании следствия и ознакомил с ним обвиняемого, который заявил: «К моим ранее данным показаниям добавить ничего не могу». Примерно тогда же завершилось следствие и по делам остальных участников очных ставок; их дела были вскоре переданы на рассмотрение Военной коллегии Верховного Суда, который, как я упоминал, приговорил почти всех к высшей мере наказания с февраля по апрель 1939 года. Многие другие, включая обоих сыновей Павла Николаевича, были расстреляны еще в 1938-м. А вот с его делом происходило что-то странное: к середине апреля 1939 года он остался единственным участником «антисоветской организации», чье дело не передано в суд, и так продолжалось еще больше полугода. В деле есть многочисленные ходатайства Прокурору Союза ССР о продлении сроков ведения следствия. На одном из них, датированном 25 ноября 1939 года, имеется резолюция прокурора: «Продление не требуется, следствие по делу закончено еще в феврале м-це. Лежит без движения» (срок тем не менее был продлен). А в следующем, от 4 января 1940 года, содержится фраза: «Дело следствием закончено 22 февраля 1939 года. Но передача в суд по распоряжению руководства НКВД СССР задержана».

Чем было вызвано это распоряжение? Судя по материалам дела, Малянтовича ни разу больше не допрашивали, а в суд дело было передано только 9 января 1940 г. У меня есть на этот счет предположение.

В протоколе второго допроса Малянтовича, еще от 10 ноября 1938 года, он сообщил следователю следующее:

«Что касается Троцкого, то мне известно, что он являлся агентом царской охранки. <…> В октябре 1917 года, будучи министром юстиции Временного правительства, я получал сообщения по ряду вопросов в отношении ряда лиц из других министерств и их органов по делам, имеющим касательство к функциям министерства юстиции. Вспоминаю, но не могу приурочить к сколько-нибудь определенной дате (во всяком случае это было в двадцатых числах октября 1917 года), что однажды в числе полученных мною документов мне был представлен какой-то документ или сообщение, в котором значилось, что в числе агентов охранки состоят Троцкий и Носарь-Хрусталев. Этот документ мне был переслан из министерства внутренних дел или из Чрезвычайной следственной комиссии по расследованию действий царских чиновников всех ведомств.
— Что же вами было сделано с этим документом?
Документ я передал Керенскому, который сказал, что он отдаст распоряжение о расследовании и проверке этого документа. Это было перед самым арестом членов Временного правительства. Что было дальше с этим документом — мне не известно».

Эти показания явно заинтересовали следствие (и, возможно, руководство НКВД), потому что через три месяца, 10 февраля 1939 года, следствие специально, в ходе отдельного допроса, вернулось к этой теме, пытаясь, по всей видимости, узнать дополнительную информацию для обнаружения загадочного «документа или сообщения»:

«— Опишите внешний вид этого сообщения.
Мне трудно сейчас точно описать вид этого документа, поскольку помню это было сообщение, напечатанное машинкой на бланке какого-то учреждения.

— На чем основаны ваши предположения, что документ о связи ТРОЦКОГО и НОСАРЬ-ХРУСТАЛЕВА с царской охранкой исходил из министерства внутренних дел или чрезвычайной следственной комиссии по расследованию действий царских чиновников?
Это мое предположение основано на том, что предварительным расследованием такого рода сообщений занимались исключительно органы министерства внутренних дел и чрезвычайной следственной комиссии. Знать это может быв. министр внутренних дел в то время, НИКИТИН.
Если же этот документ исходил из чрезвычайной следственной комиссии, то не исключена возможность найти его в архиве быв. председателя этой комиссии МУРАВЬЕВА Н.К. (его архив и библиотека хранится, после его смерти, у его дочери Татьяны Николаевны ВОЛКОВОЙ, муж ее ВОЛКОВ Гаврил Андреевич) или у быв. наркомюста Н.В. Крыленко.
Это последнее предположение — относительно Н.В. Крыленко — я делаю на основании того, что, как мне помнится, не то сам МУРАВЬЕВ, не то дочь его мне говорили, что МУРАВЬЕВ архив чрезвычайной следственной комиссии передал Н.В. КРЫЛЕНКО.

— Информировали ли вы кого-либо из быв. членов временного правительства об этом полученном вами сообщении о ТРОЦКОМ и НОСАРЬ-ХРУСТАЛЕВЕ?
Об этом я сообщил КЕРЕНСКОМУ.

— Что вам на это ответил КЕРЕНСКИЙ?
КЕРЕНСКИЙ мне сказал, что он отдаст немедленно распоряжение о расследовании и проверке этого документа.

— Это все, что вы можете сообщить по этому вопросу?
Да, это все, что я помню».

Известно, что советское руководство и лично Сталина крайне беспокоил авторитет, которым продолжал пользоваться Троцкий у части международного коммунистического движения. По некоторым данным, спецоперацию по его ликвидации начали разрабатывать еще в 1937-м. Если верить воспоминаниям П.А. Судоплатова, лично он получил от Сталина и Берии задание заняться ее подготовкой в сентябре 1938 года. При этом Сталин якобы сказал:

«В троцкистском движении нет важных политических фигур, кроме самого Троцкого. Если с Троцким будет покончено, угроза Коминтерну будет устранена… Троцкий, или как вы его именуете в ваших делах, «Старик», должен быть устранён в течение года, прежде чем разразится неминуемая война. Без устранения Троцкого, как показывает испанский опыт, мы не можем быть уверены, в случае нападения империалистов на Советский Союз, в поддержке наших союзников по международному коммунистическому движению. Им будет очень трудно выполнить свой интернациональный долг по дестабилизации тылов противника, развернуть партизанскую войну».

Можно предположить, что описанный Малянтовичем документ, если бы его удалось найти, оказался бы очень полезен руководству СССР для дискредитации Троцкого в глазах международного левого движения (может быть, это даже позволило бы отказаться от проведения спецоперации). А тогда показания живого Малянтовича об обстоятельствах его получения пришлись бы тоже очень кстати.

Но документ, судя по всему, не нашли. 9 января в Главную военную прокуратуру было направлено обвинительное заключение. Малянтовича обвиняли по п. 11 ст. 59 и п. 8 ст. 19-58 УК РСФСР, а именно:

«1) Будучи министром юстиции и главным прокурором временного правительства в 1917 г., издал приказ об аресте В.И. ЛЕНИНА в целях физического его уничтожения и предотвращения социалистической революции…
2) С 9 по 16-е ноября 1917 года принимал активное участие в нелегальных совещаниях быв. министров Временного правительства в Москве и подписал протест против захвата власти пролетариатом…
3) С 1921–1922 г. возглавлял антисоветскую террористическую кадетско-меньшевистскую организацию, ставившую своей целью свержение советской власти и восстановление капитализма в СССР при помощи фашистских стран. …
4) В 1931 году на квартире участника организации ТАГЕРА А.С. собирал нелегальное совещание участников организации, на котором обсуждался вопрос о командировании в заграничную командировку ТАГЕРА для установления оргсвязи с кадетско-меньшевистскими эмигрантскими кругами…
5) Осенью 1936 года по его инициативе в 1936 году на квартире ДОЛМАТОВСКОГО было созвано совещание, на котором обсуждался вопрос перехода организации к террористическим методам борьбы с советской властью…
6) Проводил широкую вербовочную работу, завербовал в организацию МАЛЯНТОВИЧА В.Н., МАЛЯНТОВИЧА В.П., МАЛЯНТОВИЧА Г.П., ДЕНИКЕ В.П. …».

21 января 1940 года дело рассмотрела Военная коллегия Верховного Суда СССР. Далее следуют выдержки из протокола судебного заседания, рассекреченного по неясной причине только недавно, уже после моего первого ознакомления с делом:

«Подсудимый заявил, что он виновным себя не признает. На предварительном следствии он также не признавал себя виновным, но его показания были искажены следователем.

Показания о том, что он принимал участие в меньшевистских совещаниях и был при временном правительстве министром юстиции, а также о том, что он давал распоряжение об аресте Ленина, записаны правильно. Он вел борьбу с партией большевиков, но он не был врагом большевизма.

Санкцию на арест В.И. Ленина он давал по приказанию временного правительства с целью предотвратить вооруженное восстание, которое, по их мнению, совершенно не нужно было, ибо созывалось учредительное собрание. В остальном свои показания, данные им на предварительном следствии, он отрицает.

На предварительном следствии он протестовал против записи, что, якобы, они хотели арестом Ленина обезглавить революционное движение пролетариата, но следователь записал по-своему. Он протестовал перед Прокуратурой Союза ССР.

Он считает, что и его сына так допрашивали на предварительном следствии, как и его, поэтому он и дал такие показания. Это говорит не его сын Владимир, а следователь, который заставил его так говорить. Это ложные показания.

Никогда такого разговора [с поручением встретиться с Маклаковым и Керенским] у него с ТАГЕР не было. Он просто сказал ТАГЕР: «Будешь за границей, посмотри, как там белогвардейцы прожигают жизнь в ресторанах». И все, никаких к/р поручений он ТАГЕР не давал. Он считает, что ТАГЕР дал показания вынужденно.

Подсудимому предоставлено последнее слово, в котором он сказал, что к советской власти он относился сочувствующе и никогда антисоветски настроен не был. Он дорожит именем гражданина Советского Союза и считает лучше умереть, чем быть осужденным, как враг народа».

Суд признал Малянтовича виновным по всем пунктам обвинительного заключения (уже в тексте приговора вычеркнув из формулировки «в целях физического его устранения») и приговорил его к высшей мере уголовного наказания — расстрелу. Приговор приведен в исполнение на следующий день, 22 января 1940 года.

Владимира Павловича расстреляли в июне, а Георгия Павловича — в сентябре 1938-го. Владимир Николаевич в мае 1939 года был приговорен к 15 годам лишения свободы. До недавнего времени судьба его оставалась неизвестной, но мне совершенно случайно, по материалам другого следственного дела удалось установить, что он отбывал наказание в Воркутлаге, где и умер 3 июня 1948 года в возрасте 77 лет. Логику в приговорах ВКВС искать не стоит: наказание точно не зависело от того, сотрудничал ли обвиняемый со следствием, — но, возможно, сыграло свою роль заявление Владимира Николаевича на имя наркома внутренних дел (без даты):

«17-I-39 я арестован. 19-го примерно часа в 2 был вызван на допрос. На допросе находился, с перерывом часа в 2-3 20-го, до часов 6-7 вечера 21-го, т. е. примерно 50 часов. На допросе вследствие того, что я не признавал предъявленное мне обвинение, меня [нрзб], заставляли стоять на ногах продолжительное время и ставили на помост [нрзб]. Затем огласили часть показаний моего племянника Владимира Павловича Малянтовича, меня уличающие в принадлежности кадетско-меньшевистской партии, и часть показаний моего брата, который признал свое участие в названной партии. Истощенный физически и морально от описанных методов следствия и пораженный показаниями племянника вымышленными, а также и брата, которые для меня явились совершенно неожиданными, — я почувствовал себя в тупике, потерял силы, впал в депрессивное состояние и дал 21-го показания заведомо ложные и вымышленные. В этих показаниях я указал несколько фамилий, как участников организации, в которой сам не участвовал и о которой ничего не знал. Назвав их, я знал, что они арестованы, что, если они не являются участниками, я им не могу повредить, [нрзб] свой оговор. На следующий день 23, затем 24, 26 я отказался от своих показаний, как вымышленных.
Мне грозят применением физического насилия в Лефортове, т. е. избиением.
Прошу Вашего распоряжения о последующем ведении следствия согласно норм советского права и создания условий [нрзб] пользования присущими мне [нрзб] и при наличии душевного равновесия».

Приговор в отношении П.Н. Малянтовича (как и в отношении членов его семьи) был отменен той же Военной коллегией 29 августа 1959 года. В 1992 году в соответствии с принятым незадолго до этого законом РСФСР «О реабилитации жертв политических репрессий» дело рассматривала Генеральная прокуратура — по заявлению внука Павла Николаевича и сына Георгия Павловича, известного советского мультипликатора Кирилла Георгиевича Малянтовича. Готовивший заключение прокурор Ю.А. Лавров провел серьезное исследование материалов дела и других материалов, придя, в частности, к выводу, что «и от Малянтовича вымогались угодные следствию показания, поскольку он был арестован 26 ноября 1937 г., расследование закончено 22 февраля 1939 г., а в суд передано оно лишь 19 января 1940 г. К этому времени все лица, которые якобы входили в контрреволюционную организацию, созданную Малянтовичем, были осуждены и расстреляны».

ЭПИЛОГ

Последний документ, который я не могу не процитировать в этом и так уже огромном тексте, парадоксальным образом помогает составить некоторое представление о человеческой стороне Павла Николаевича Малянтовича. Это рукописный донос, направленный неким Ив. Ахматовым, сокамерником Малянтовича в Лефортово, следователю Милицыну. С большой долей вероятности это Иван Иванович Ахматов, член ВКП(б) и бывший меньшевик; на момент ареста работал организатором массовых форм техучебы на 2-м Московском авторемонтном заводе. Ахматова арестовали в июне 1938-го, а расстреляли в марте 1939-го, что позволяет датировать описываемые им события осенью 1938 года.

«С 11 сентября по 21 октября т. г. я сидел в одной камере с гр. Малянтович (Павел Николаевич). За этот отрезок времени он показал себя как человек вполне антисоветский, глубоко ненавидящий все советское.

1. Касаясь произведенных арестов среди бывших членов ЦК ВКП(б), секретарей крайкомов и обкомов, работников советского аппарата и хозяйственных организаций, он, конечно избегая договорить свою мысль до конца, все же направлял мысль своих слушателей к выводу, будто в этом проявляется что-то вроде фашизации или бонапартизации нашей страны. В этом отношении чрезвычайно характерны его как бы вскользь брошенные замечания по поводу 21 году, прошедшему с начала французской революции до первой империи: “у нас ведь тоже идет 21-й год”!

2. В своей ненависти к советскому строю он заходит вплоть до идеализации царского строя, который, в своих судах будто бы обеспечивал вполне достаточно “независимость судей” и будто бы достаточно обеспечивал права обвиняемых.

3. Однажды он рассказал мне, что в его бытность министром юстиции в кабинете Керенского к нему поступило заявление о причастности Троцкого к царской охранке, что об этом заявлении он передал Керенскому (“доложил”), так как сам он будто бы ничего не мог предпринимать по таким политическим делам. От кого это заявление и какие конкретно материалы, характеризующие Троцкого как сотрудника царской охранки, в нем содержались, — он будто бы не помнит, что явно непохоже на правду. По этим вопросам он будто бы давал показания следствию и что его будто очень просили об этих показаниях никому не говорить.

4. По моим наблюдениям гр. Малянтович П.Н. — несомненно верующий человек. 1) Однажды, рассказывая о своих встречах с людьми в прошлом, он отметил, что они уже давно умерли (Скворцов-Степанов, Красин, Ногин, “Марат”), в таких характерных выражениях: “все мои друзья уже давно в другом мире”. 2) Он никогда не поддерживал антирелигиозных высказываний и явно нервничал, присутствуя при них. 3) Раза три я видел его лежащим на койке с молитвенно-сложенными руками, сосредоточенным в характерном религиозном состоянии. 4) Раза два или три он, как бы мимоходом, вскользь отмечал, что такой-то ученый человек (напр. Павлов) был верующим, и делал это с видимым удовлетворением. 5) Однажды, касаясь моих высказываний о происхождении человека от обезьяноподобных предков, он не утерпел и заявил, что “этого пока ни один ученый в мире еще не доказал”.

5. Как-то раз, говоря о колоссальных темпах социалистического строительства, мы сравнивали Волховстрой и Днепрострой, отмечали, что будущие стройки на Волге будут еще более грандиозными. У Малянтовича при этом сорвалось такое замечание: “что они будут во много раз мощнее Днепростроя — это бесспорно, но будет ли от этого человечеству лучше или хуже — это большой вопрос”».

Да, а что же Вышинский? С марта 1935-го по май 1939-го Андрей Януарьевич был Прокурором СССР, через его руки проходили все предложения о вынесении смертных приговоров по политическим делам. Биограф Вышинского Аркадий Ваксберг пишет, что полностью ослепшая и прикованная к постели жена Малянтовича Анжелика Павловна и их общая дочь Галли — единственные оставшиеся на свободе его близкие родственники, — как и сам Малянтович, пытались писать в том числе Вышинскому. Анжелика Павловна даже вспоминала времена, когда Вышинский «целовал ей ручки, благодаря за душистый чай и булочки с кремом» и когда она, популярный в Москве дантист, бесплатно лечила ему зубы.

Ответов на эти письма, по словам Ваксберга, не последовало. Зато на обвинительных заключениях в делах Владимира Павловича и Георгия Павловича — людей, которых Вышинский, несомненно, хорошо знал лично, когда им было около 20 лет, — стоит его размашистая подпись с визой: «УТВЕРЖДАЮ».