1866 — 1939
Михаил Львович Мандельштам
Жизнь Михаила Мандельштама была полна парадоксов и неожиданных поворотов. В молодости он тесно общался с народовольцами и был одним из первых пропагандистов марксизма в России – но вместо того, чтобы стать революционером, пошел в адвокатуру и со временем приобрел большую известность как «политический защитник». Среди его клиентов были эсер-террорист Иван Каляев, большевик Николай Бауман и многие другие революционеры разного толка. Но в 1905 г. он становится одном из соучредителей партии кадетов – и остается ее членом даже в эмиграции после октябрьского переворота, хотя с самого начала по своим убеждениям был скорее социалистом. Мандельштам дважды вынужденно уезжал из России – и возвращался. Он успел десять лет поработать защитником уже при советской власти. Это и привело к тому, что Мандельштам разделил трагическую судьбу многих своих московских коллег, «старых» адвокатов и политических защитников.
  • год рождения
    1866
  • дата ареста
    9 июня 1938 года
  • дата приговора
  • Приговор
    Не вынесен
  • Дата смерти в тюрьме
    5 февраля 1939 года
  • реабилитирован
    20 июня 1990 года

ПЕТЕРБУРГСКИЙ НАРОДОВОЛЕЦ И КАЗАНСКИЙ МАРКСИСТ

Михаил Львович (Моисей Лейбович) Мандельштам родился в 1866 г. в городке Кролевец на территории нынешней Сумской области Украины, где его отец, Лев Борисович, работал детским врачом в больнице. Прадеды Михаила Львовича и поэта Осипа Эмильевича Мандельштама были родными братьями (и это не единственная «родственная» связь Михаила Львовича с русской поэзией: его сестра, оперная певица Евгения Львовна, восемь лет была замужем за известным юристом-цивилистом, профессором Казанского и потом Московского университета Г.Ф. Шершеневичем, родив в этом браке Вадима Шершеневича, впоследствии известного поэта-имажиниста).

Вскоре семья переехала в Казань, где Мандельштам-старший защитил в 1873 г. докторскую диссертацию и работал приват-доцентом детских болезней Казанского университета и губернским врачебным инспектором (через много лет подзащитный Михаила Львовича, тоже выросший в Казани, Н.Э. Бауман вспомнил своего детского доктора Мандельштама). О гимназических годах Михаила Львовича ничего не известно, а в 1883 г. он поступил на юридический факультет Казанского университета. В 1885-м Мандельштам перевелся на тот же факультет Санкт-Петербургского университета — где в числе его однокурсников оказался Александр Ильич Ульянов, который с 1886 г. стал секретарем Научно-литературного общества.


М.Л. Мандельштам — студент 2-го курса Казанского университета. 1885. Источник: ЦГИА СПб. Фонд 14. Опись 3. Дело 24904.

В общество входило много студентов юрфака – мы не знаем, был ли его членом Мандельштам, но с Ульяновым и другими народниками он дружил. Например, в ноябре 1886 г. он вместе с Александром Ульяновым, его сестрой Анной, еще одним будущим террористом Петром Шевыревым и другими входил в депутацию петербургского студенчества, устроившую поздравление писателя М.Е. Салтыкова-Щедрина с именинами, причем Мандельштаму как будущему юристу и признанному оратору было поручено выступить с приветственной речью. А через две недели он все в той же компании принял участие в антиправительственной демонстрации у могилы Н. А. Добролюбова на Волковом кладбище, за что был арестован и выслан домой, в Казань. Неизвестно, был ли Мандельштам причастен к созданию «террористической фракции Народной воли» (скорее всего нет, иначе он не преминул бы об этом рассказать советскому читателю в своих мемуарах и позднее следователям ОГПУ на допросах), но в любом случае высылка уберегла его от куда более серьезных неприятностей – как известно, Ульянов, Шевырев и еще трое заговорщиков планировали совершить 1 марта 1887 г. покушение на Александра III, но были арестованы и казнены.


Императорский Санкт-Петербургский университет. Студенческая читальня Коллегии Александра I. Вторая половина 1890-х гг. Фотогр. Б.Н. Меншуткина. Источник: Музей истории СПбГУ.

Впрочем, революционные идеи продолжали волновать юного Мандельштама, и в Казани он занялся изучением трудов Карла Маркса, которого тогда только начинали открывать для себя русские вольнодумцы (плехановская группа «Освобождение труда», занимавшаяся среди прочего переводами Маркса на русский, была создана в 1883 г.). В Казани жил один из «пионеров» русского марксизма, Николай Федосеев, который был на пять лет моложе Мандельштама и организовал свой первый марксистский кружок еще в гимназии, за что и был из нее исключен в декабре 1887 г., вскоре после приезда Михаила Львовича (по некоторым сведениям, он какое-то время жил в семье Мандельштамов). Федосеев решил отложить получение аттестата зрелости на потом, а пока заняться самообразованием и образованием других – он стал организовывать подпольные марксистские кружки, собиравшиеся два раза в неделю. Членом одного из федосеевских кружков с октября 1888 г. был младший брат казненного Александра Ульянова, 18-летний Владимир, которому после отчисления из Казанского университета и высылки было разрешено вернуться в город.

Мандельштама в том же 1888 г. снова арестовали (за участие в очередной сходке) и выслали на два года в Симбирск, но, как он вспоминал позднее,

«я начал нелегально наезжать в Казань и возобновил занятия в своих кружках. Теперь уже больше внимания я уделял политической экономии, особенно же отличались мои занятия этого периода от предыдущего тем, что главное внимание я начал уделять знакомству моих слушателей с творениями Маркса. <…>

Основная группа моих слушателей была студентами Казанского университета, отчасти и Ветеринарного института, но нередко бывали случаи, когда приходила молодежь, фамилий которых я и не знал… Лишь теперь я узнал, что в числе моих слушателей в конспиративном кружке в Казани в зиму и весну 1888/89 г. был Ленин».

Воспоминания самого Ленина об этом эпизоде известны в передаче Карла Радека, которому тот поведал их «в 1915 году на прогулках за Берн, над синей Аарой»:



«Ильич попал в народовольческий кружок. Там в первый раз он услышал о Марксе. Читал доклад студент Мандельштам, будущий кадет, и развивал в докладе взгляды “Освобождения труда”. Доклад был очень мутный, но все-таки, как сквозь туман, Ильич увидел в нем мощную революционную теорию. Он добыл первый том “Капитала”, который открыл ему новый мир...»



Через сорок с лишним лет после этого исторического момента Мандельштам в своих воспоминаниях «1905 год в политических процессах» оправдывался перед советским читателем:

«При всей “мутности” моих лекций, именно они впервые направили Ленина на изучение Маркса. Полагаю, что это не так плохо и что даже если б это было единственным результатом моей работы, то моя политическая жизнь была бы оправдана... Другой мой слушатель, ныне уже старый большевик, Стопани, так отзывался о тех же лекциях: “Первый ценный урок из кладезя марксизма большинство нашей группы молодых студентов получили от обладавшего достаточной по тому времени марксистской эрудицией присяжного поверенного М.Л. Мандельштама (потом левый кадет в Москве)...” Ленин был прав, назвав мои лекции “мутными”. Не говоря уже о том, что в то время русский марксизм был в зародыше, на моем марксизме не могла не отразиться еще идеология “Народной воли”... Мы не имели ни программы, ни руководителей, ни даже литературы. Мы должны были... сами прокладывать себе путь».

В 1890 г. Мандельштам издал в Казани трактат под названием «Интеллигенция как категория капиталистического строя», подписанный «М.М.» и дозволенный, как ни странно, цензурой. Осмелюсь предположить, что цензура не сочла труд Мандельштама опасным именно в силу его «мутности» (тут Владимир Ильич – или Радек? – выразился довольно точно). В основном автор анализировал кризис «интеллигентного труда» в России и предсказывал его дальнейшее обострение по мере развития капитализма, что приведет к слиянию интеллигенции с пролетариатом. Заканчивается трактат так:



«Интеллигенция, не доверяйся ласкам капитала! Это ласки сирены. Они усыпят тебя капиталистом, а разбудят нищим…»



В 1891 г. Мандельштам вернулся в Казань и каким-то образом закончил свое юридическое образование (вероятно, уже в Казанском университете). В 1893 г. Мандельштам – помощник присяжного поверенного округа Казанской судебной палаты (интересно, что в качестве его адреса указан «дом Денике» по ул. Лядской – именно в Казани родился еще один репрессированный по все тому же московскому адвокатскому делу защитник Всеволод Петрович Денике, родившийся как раз в 1893 г., т.е. Мандельштам скорее всего знал его маленьким ребенком), а в 1899-м – присяжный поверенный в том же округе.



Казань, ул. Проломная (сейчас Баумана). 1900–1910 гг. В двух кварталах правее находился дом Денике. Источник: pastvu.com.

В 1892 г. в Казани судили двух молодых революционеров, Кочурихина и Архангельского: первый выстрелил в казанского губернатора Полторацкого, чтобы «привлечь внимание общественности» к бедственному положению голодающих крестьян, а второй должен был «созвать сход и повести всех крестьян в помещичьи амбары забирать заготовленный хлеб». По словам Мандельштама, он знал о готовящемся покушении и даже пытался через третье лицо уговорить Кочурихина стрелять не в губернатора, а в «жандармского полковника Гангардта», но безуспешно. Впрочем, револьвер у Кочурихина был неисправный, и пуля даже не прострелила губернаторский сюртук. В суде Мандельштам защищал Архангельского, обвинявшегося в недонесении о готовящемся преступлении (поступке, который совершил и сам Мандельштам). Кочурихина приговорили к смертной казни, а Архангельского – к 12 годам каторги; однако сам военный суд ходатайствовал перед вышестоящей инстанцией о смягчении наказания (что в итоге и произошло).

Видимо, в эти же годы Мандельштам женился на подававшей надежды актрисе Ольге Александровне Голубевой, которая с 1896 по 1899 г. состояла в труппе М.М. Бородая, игравшей в Саратове и Казани, – вероятно, благодаря этому Мандельштам с ней и познакомился. Хотя в последующие 30 лет Голубева и Мандельштам часто жили в разных городах и иногда в разных странах, они оставались в браке до конца 1920-х гг. и находились в очень близких дружеских отношениях (именно как «моему хорошему другу» Мандельштам посвятил ей свои воспоминания).


О.А. Голубева. 1890-е гг. Источник: Русский провинциальный театр: Воспоминания / Вступ. статья и общ. ред. С. С. Данилова; Лит. обработка и комментарии В. Н. Аксенова. Ленинград, 1937. С. 113.

Осенью 1903 г. Мандельштам переехал в Москву (куда в театр Корша еще в 1899 г. перебралась Голубева), как он пишет, «ввиду начавшегося оживления» (имея в виду оживление политическое и революционное). В том же году он стал числиться присяжным поверенным округа Московской судебной палаты.



МОСКОВСКИЙ ПОЛИТИЧЕСКИЙ ЗАЩИТНИК

О жизни, адвокатской и политической деятельности Мандельштама в 1900-е гг. нам известно очень много благодаря его книге «1905 год в политических процессах». Книга вышла в 1931 г. в Москве, в Издательстве Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльно-поселенцев как часть серии «Историко-революционная библиотека». Воспоминания в этой серии, авторами которых часто бывали бывшие эсеры, меньшевики и прочие не-большевики, в то время не подвергались цензуре – предполагалось, что подобные тексты имеют воспитательное значение, а чтобы его усилить, редакторы издательства снабжали их предисловиями и комментариями, разъясняющими истинное, с точки зрения коммунистической доктрины, значение тех или иных событий или высказываний автора. К «1905 году» Мандельштама предисловие и комментарии написал литературный критик и публицист Н.Ф. Чужак. Вот что он пишет в предисловии, озаглавленном «Путеводитель по Мандельштаму»:

«Есть несколько способов обеззаражения интересной, но политически дефективной, мемуарной книжки. Способ купюр и предисловия, не всегда достигающий цели и нередко умаляющий достоверность книжки. Способ “убеждения” автора по части исправлений, наиболее неприемлемый и убивающий всю книжку. И другие. Наиболее целесообразным представляется способ сохранения документальности текста, при условии попутного сопровождения его редакционно-критическими примечаниями. Этот способ мало приятен, конечно, для автора и может нас поссорить с ним, но… “истина дороже”. <…> Мы знаем достоверно, что на нашей каторжанской литературе учится молодежь, и воспитание ее нам именно “дороже”. <…>

В настоящее время… М.Л. Мандельштам целиком по-своему приемлет Октябрьскую революцию, естественным считает торжество марксистской идеологии и – верной большевистскую стратегию и тактику… В этом М.Л. Мандельштам искренен, как и во всем.

Но все это отнюдь еще не избавляет его писаний от самых неожиданных и самых, откровенно говоря, несносно-раздражающих, порой либералистских рецидивов. Что же касается российского широкодушия, свойственного нашему автору вообще, то оно и сейчас толкает его расточать комплименты своим далеким политическим противникам. Мы оставляем эти рыцарские расшаркивания неприкосновенными, но это не мешает нам над ними вслух смеяться».

Впрочем, Мандельштаму была предоставлена возможность опубликовать свои «возражения» Чужаку, в которых он, соглашаясь с упреками в политической непоследовательности, заявил, что «либералом» никогда не был, а всегда оставался марксистом, разойдясь с партией большевиков и вообще с социалистами скорее по тактическим соображениям и в связи с политической незрелостью, а также в силу «крайне развитого индивидуализма мысли (который я считаю своим крупным недостатком)».

Так или иначе понятно, что книга не обошлась без самоцензуры. Мандельштам вернулся в Москву из Парижа примерно за три года до ее выхода и должен был усвоить правила игры – уже была разгромлена «правая оппозиция» в Политбюро, начиналась коллективизация, режим ужесточался.


Обложка книги М.Л. Мандельштама «1905 год в политических процессах: записки защитника». Источник: Российская государственная библиотека.

Но вернемся к событиям начала 1900-х. Поселившись осенью 1903 г. в Москве, Мандельштам первое время продолжил заниматься политикой – его пригласили принять участие в легальном «ежемесячном журнале искусства, литературы и общественной жизни «Правда», в котором публиковались в основном социал-демократы, включая будущих большевиков вроде А.В. Луначарского, А.А. Богданова и И.И. Скворцова-Степанова, но также, например, И.А. Бунин. Журнал просуществовал лишь до начала 1906 г., когда был закрыт под давлением властей.

Одновременно Мандельштам сразу же погрузился с головой в «политическую защиту», в которой он видел по большому счету продолжение революционной деятельности:

«Почти все мы [“политические защитники”] в подсудимых видели своих товарищей, делающих с нами одно и то же дело, но только более решительных и самоотверженных. Многие из нас сами принадлежали к подпольным партиям, а иные и работали там с подсудимыми. Недаром члены судебной палаты иногда в шутку называли нас вместо “защитников” – “зачинщиками”.

В своих судебных выступлениях мы иногда солидаризировались с обвиняемыми так, что трудно было провести демаркационную линию, отделяющую скамью подсудимых от кресел защитников. Часто мы получали от обвиняемых определенное указание не заботиться об их личной судьбе, а содействовать их делу. И тогда мы через головы судей говорили со страной».

Мандельштам не входил в так называемую «московскую пятерку» политических защитников (В.А. Маклаков, П.Н. Малянтович, Н.К. Муравьев, Н.В. Тесленко, М.Ф. Ходасевич), но быстро стал одним из наиболее близких к ней адвокатов. Как и другие, Михаил Львович очень много времени проводил в процессах в провинции; в своих воспоминаниях он перечисляет более двадцати городов, в которых ему пришлось в те годы выступать в судах, часто по нескольку раз, и добавляет :



«Я подсчитал количество дней в году, проведенных мною в Москве. Оказалось, что за целую зиму я оставался у себя дома в Москве не более трех недель. Я даже острил, что хочу начать вести оседлый образ жизни и потому поступить в кондуктора железной дороги».



Кружок политических защитников просуществовал до революции 1905 г., когда большинство его членов, по выражению Мандельштама, «разбрелись» по политическим партиям. Сам Мандельштам еще в 1904 г. вступил в Союз освобождения, нелегальную политическую организацию либерального толка, которая в октябре 1905 г. практически в полном составе вошла в учрежденную тогда Партию народной свободы, она же партия конституционных демократов (кадетов).



Заседание Санкт-Петербургского городского комитета конституционно-демократической партии. 20 февраля 1907 г. Источник: Центральный государственный архив кинофотофонодокументов Санкт-Петербурга.

Объясняя свой разрыв с большевиками и вообще с социал-демократией, Мандельштам писал:



«В кадетской партии я оставался не вследствие изменения своего миросозерцания, а потому, что по всему складу своего темперамента, по отсутствию у меня способностей конспиратора, по условиям работы, по моему общественному положению, наконец, я, по глубокому убеждению, мог принести движению наибольшую пользу, прикрываясь полулегальной партией и занимаясь широкой общественной деятельностью. Так я думал».



Примерно в том же духе он объяснял это следователю Белову на допросе в 1938 г.:



«Я не думал, что вооруженное восстание 1905 г. удастся и потому отошел от большевиков, с которыми работал в течение 1903–1904 гг… Тогда уже вошел в кадетскую партию, хотя она на первых порах была революционна; так как я тогда был слишком на виду, чтобы не уходя в подполье работать в революционной партии; и во-вторых смотрел как на задачу дня на [свержение] самодержави[я], которое мог лучше делать в открытых революционных речах…. Тогда мы образовали комитеты левых кадетов, и связь с партией у нас была формальная. Тем не менее мы формально не выходили из партии, так как правительство загнало бы нас в подполье, а весь смысл для нас был в возможности действовать открыто, и пребывание в партии не мешало мне по-прежнему работать с революционерами, главным образом с большевиками».




Иными словами, Мандельштам предпочел нелегальной революционной деятельности политическую адвокатуру, которую считал продолжением революционной борьбы иными средствами – думаю, вполне искренне. На первом съезде кадетской партии его выбрали в состав центрального комитета (вместе с Тесленко и Маклаковым). Хотя Мандельштам оставался в составе ЦК до своего возвращения из Парижа в 1906 г. (когда вышел из состава ЦК по собственной инициативе из-за разногласий с большинством), он с самого начала позиционировал себя как «левого кадета» (или как «радикала», в противоположность «либералам»), подчеркивая, что «слева у нас врагов нет». Это, однако, не мешало ему оставаться членом партии до 1917 г. и даже немного поучаствовать в ее работе в эмиграции в 1921-м.

Что касается собственно адвокатской работы, то для Мандельштама она началась с защит по делам о демонстрациях и манифестациях в Саратове и Ростове-на-Дону (дело рассматривалось военным судом в Таганроге). В ходе разгона ростовской демонстрации от удара неустановленного лица погиб полицейский пристав, и один из организаторов, 18-летний Александр Браиловский, был обвинен в подстрекательстве к убийству (так был истолкован его призыв к демонстрантам: «Пока полиция вас не трогает, ведите себя смирно!»), за что ему грозила смертная казнь. Мандельштам цитирует собственное выступление в прениях:



«Вы предали обвиняемых по самым суровым законам – пусть! Вы их предали военному суду – хорошо! Вы собираетесь их судить по законам военного времени – и на это мы согласны! По законам военного времени, по суровым законам, но все же – по законам! Ибо, если эти люди подумают, что они поставлены вне закона, вне закона окажусь я; вне закона окажетесь вы; вне закона окажемся мы все, люди правящих и привилегированных классов!»



И добавляет:



«Цитированные слова были произнесены в 1903 году. Тогда они могли показаться запугиванием или риторическим украшением. Октябрь 1917 года осуществил их в полной мере, гораздо более полной, чем думал я, произнося эти слова, оказавшиеся пророческими».



Браиловского приговорили к смертной казни, но заменили наказание бессрочной каторгой.

Процессов о рабочих демонстрациях и забастовках было в практике Мандельштама и «московского кружка» еще немало; в некоторых из них принимал участие Ф.Н. Плевако. Как писал Мандельштам,

«Плевако был человеком далеко не революционных взглядов. Впоследствии, как известно, он вошел в партию октябристов. В его защите звучали не революционные, а “общечеловеческие” ноты. Он обращался не к рабочим массам. Он говорил с классами привилегированными, с общественным мнением страны, убеждая из чувства человеколюбия протянуть руку помощи рабочим… Несмотря на весь его гигантский талант… среди нас Плевако был выходцем из потустороннего мира, «заложником буржуазии». Некоторый мост между двумя системами защиты представлял собою В.А. Маклаков, не только настроенный очень лояльно по отношению к правящим классам, но по своему душевному складу к ним именно примыкавший. Его с революцией связывала лишь борьба за культурные формы власти и законность».

Я не буду рассказывать здесь обо всех делах Мандельштама 1900-х гг. – он сам довольно интересно это сделал в воспоминаниях, к которым я и отсылаю читателя, остановлюсь лишь на трех наиболее значимых.

2 августа 1905 г. в Московской судебной палате должно было начаться рассмотрение дела «об организационной деятельности представителей Российской социал-демократической рабочей партии в северном районе России»; обвиняемыми по делу были несколько человек. Самым известным среди них был большевик Николай Эрнестович Бауман; он и еще несколько обвиняемых уже полтора года находились под стражей. Как писал Мандельштам,



«процессу в партийных кругах придавалось большое значение, и потому мы бросили на него наши лучшие силы. В числе защитников фигурировали: В.А. Маклаков, Н.К. Муравьев, П.Н. Малянтович, С.Е. Кальманович, Н.Д. Соколов, Н.В. Тесленко и автор этой книги. Но, кроме этих обычных защитников политических процессов, к защите был привлечен и помощник присяжного поверенного Шанцер, ближайший товарищ подсудимых по работе. Шанцер был видным деятелем партии большевиков, и его присутствие как бы подчеркивало для посвященных важное значение процесса».



В рассказе об этом процессе Мандельштам изложил некоторые интересные дилеммы и принципы, выработанные тогда «политическими защитниками»:

«При обсуждении системы защиты сразу сказались два течения, уже успевшие оформиться в нашем кружке. Одно из них обычно старалось понизить политическое значение процесса и тем добиться смягченного приговора. Но при первой же нашей попытке внести мягкий тон в процесс, личные и партийные друзья Баумана сразу запротестовали. Они заявили, что ни Бауман, ни его жена Медведева никогда не согласятся добиться понижения наказания смягчением значения деятельности партии или своей… Было решено вести процесс с распущенными партийными знаменами, не опуская их древка перед тяжестью угрожающего наказания ссылкой или даже каторгой. <…> По обыкновению, твердо укоренившемуся, мы все защищали всех. Другими словами, мы делили защиту не по личностям обвиняемых, а по тем темам, которые процесс затрагивал. <…> Этим достигался целый ряд практических удобств. Каждый из нас мог касаться всего дела, не стесняясь рамками обвинения, специально предъявленного к подсудимому, защиту которого он взял на себя… Во-вторых, мы все могли видеться со всеми арестованными подсудимыми. И, наконец, в-третьих, в случае столкновения с судом любой защитник имел возможность и право в него вмешаться».

По словам Мандельштама, в «сферах» в те предреволюционные дни царили растерянность и хаос, поэтому защита решила всеми силами затягивать рассмотрение дела, но добиться освобождения обвиняемых из-под стражи. Рассмотрение удалось отложить из-за неявки свидетелей и находившихся на свободе подсудимых. Палата постановила освободить всех обвиняемых из-под стражи, однако освобождение Баумана было «приостановлено». Обращения защиты в различные инстанции ничего не дали; основания для дальнейшего содержания Баумана в Таганской тюрьме оставались неясными. Его освободили только 8 октября после вмешательства петербургских чиновников; Бауман немедленно снова ушел в подполье – организовывать революцию. 17 октября был провозглашен высочайший манифест («русская конституция»), а 18 октября Бауман был убит политическим противником («черносотенцем», как назвал его Мандельштам), когда мчался в пролетке с красным знаменем в руках. Его похороны переросли в первую значительную демонстрацию, разогнанную с применением огнестрельного оружия, что подстегнуло последующие события.

Были среди подзащитных Мандельштама и эсеры. В 1904 г. он защищал Л.А. Ремянникову, обвинявшуюся в принадлежности к боевой организации партии социалистов-революционеров – основным обвиняемым был глава организации Григорий Гершуни. Гершуни приговорили к смертной казни, а Ремянникову – к трем месяцам ареста, поскольку Мандельштаму удалось убедить суд в недоказанности ее принадлежности к организации (ее осудили за хранение нелегальной литературы).

В феврале 1905 г. Мандельштам получил «пакет из Сената» с уведомлением, что согласно заявлению Ивана Платоновича Каляева он допущен к его защите. 4 февраля Каляев на территории московского Кремля бросил бомбу в экипаж Великого князя Сергея Александровича, дяди Николая II, убив свою жертву. На свидании с Каляевым в Бутырской тюрьме Мандельштам уговорил его привлечь к защите еще одного политического защитника, В.А. Жданова, который знал Каляева по вологодской ссылке и попросил Мандельштама поговорить с ним об этом. Мандельштам вспоминал:



«– Знаете, – ответил мне Каляев, немного подумав, – в смысле общественной перспективы дела это будет даже хорошо. По матери я происхожу из поляков; вы из евреев. Правительство может этим воспользоваться и извратить перспективу дела, представить убийство великого князя как инородческую интригу. Присутствие в составе защиты чисто русского человека лишит правительство этой возможности».



С самого начала Каляев заявил своему защитнику, что будет добиваться смертной казни и откажется от помилования, если таковое вдруг последует. Он считал, что без его смерти «звук взрыва получится приглушенным и ослабнет эффект всего дела», и написал письмо о заблаговременном отказе от помилования на имя Николая II. Мандельштам понял, что такая позиция была вызвана в том числе знаменитым визитом к Каляеву вдовы Сергея Александровича (и сестры императрицы) Елизаветы Федоровны:



«–О, это ужасная история! – начал возбужденно и взволнованно Каляев. – Я попал в ловушку, в ужасную западню! <…> Правительство решило не только убить меня, но и скомпрометировать как меня лично, так и ненавистную ему за террор и аграрные беспорядки партию. Оно хотело показать, что революционер, отнявший жизнь у другого человека, сам боится смерти и готов ценой унижения, ценой измены своим самым заветным убеждениям купить себе дарование жизни и смягчение наказания. Именно с этой целью Департамент полиции подослал ко мне вдову убитого».



Мандельштам постарался убедить Каляева в том, что Елизавета Федоровна действовала по собственной инициативе, исключительно из христианских побуждений (она сказала Каляеву, что она и убитый прощают его, и передала убийце мужа крест и образок; важно в этой истории еще и то, что в первый раз Каляев не решился метнуть бомбу, так как в экипаже вместе с Сергеем Александровичем находились его племянники – дети – и Елизавета Федоровна).

В закрытом заседании Сената, начавшемся 5 апреля, Каляев на вопрос о признании им своей вины ответил: «Счастлив, что выполнил долг, который лежал на всей России». Он был немедленно удален из зала заседаний, после чего зал покинули и оба его защитника. Надо сказать, что это была излюбленная тактика политической защиты, особенно в закрытых процессах (Н.К. Муравьев и тот же Жданов применили ее много лет спустя на процессе правых эсеров 1922 г. – но советская власть не стала церемониться с адвокатами; они были арестованы и отправлены в ссылку).

Общий посыл защитительной речи Мандельштама сводился к тому, что правительство «само толкает людей на террор». Каляев, ранее социал-демократ, был подвергнут репрессиям за принадлежность к социал-демократии, «признанной во всем мире», выехал за границу и вернулся уже убежденным террористом. Мандельштам также говорил о том, что Каляев покушался на великого князя не как на члена царствующей династии (это противоречило прямой директиве партии), а как на бывшего московского генерал-губернатора (в этом качестве он пользовался плохой репутацией даже у московских либералов). В своем последнем слове Каляев опроверг это утверждение, заявив, что стрелял в Сергея Александровича «и как в великого князя, и как в московского генерал-губернатора» – но потом пожалел об этом и подал кассационную жалобу исключительно для прояснения своих мотивов в свете партийной установки (о снисхождении или изменении квалификации он никогда не просил).

Каляев был повешен 10 мая 1905 г. в Шлиссельбургской крепости.



И.П. Каляев. 1902 г. Источник: Wikimedia Commons.

Перед вооруженным восстанием в декабре 1905 г. Мандельштам продолжал заниматься политической защитой и политической деятельностью; вместе с единомышленниками, левыми кадетами, издавал журнал «Жизнь». Он писал, что жена тогда служила в Петербурге, в театре В.Ф. Комиссаржевской, и в его вместительной квартире «из шести комнат» подолгу жили принимавшие участие в революционной деятельности знакомые: Павел Милюков, Владимир Тан-Богораз, вдова Баумана Капитолина Медведева.

Сразу после подавления декабрьского вооруженного восстания обеспокоенная московскими событиями Ольга Голубева вернулась к мужу в Москву. Через несколько дней распоряжением генерал-губернатора газета «Жизнь» была закрыта, а на следующий день Мандельштам был арестован и доставлен то ли в Сретенский, то ли в Сущевский арестный дом – точно он не помнил, но отмечал, что



«помещение было совершенно исключительным по грязи, сырости и затхлости. Пол был покрыт какой-то липкой жидкостью. Стены измазаны чем-то донельзя противным. Зловоние в коридорах и камере ужасное».



Через несколько дней благодаря ходатайствам жены его перевели в Таганскую тюрьму, которая показалась ему «каким-то санаторием» – среди прочего, он был помещен в «одиночный корпус», которым заведовал «добрый человек», «милейший» Яков Иванович (Чужак крайне язвительно отозвался об этой характеристике в примечании), где содержались его товарищи, в частности, адвокат Тесленко. Вскоре, в феврале или начале марта 1906 г., Мандельштама освободили, предложив ему в качестве условия «дать подписку» о добровольном выезде из Москвы и выехать в любой город, за исключением столиц и университетских городов; прямо из тюрьмы он выехал в Саратов. По решению особого совещания Мандельштам был отдан под гласный надзор полиции сроком на три года, однако уже через месяц был на тот же срок выслан за границу и уехал во Францию (до мая он жил в Ницце, где они с женой отдыхали и раньше, а затем в Париже). Осенью ему было разрешено вернуться в Москву – как он сообщил на допросе в 1938 г., «ввиду открытия 1-й Государственной Думы». В то же время Мандельштам рассказывал о Выборгском воззвании и убийстве М.Я. Герценштейна как о событиях, при которых он присутствовал лично, заметив, что «жил тогда в Териоках».



Териоки (Финляндия), 18 июля 1906 г. Охрана и жители города у дома, где жил М.Я. Герценштейн. Источник: humus.livejournal.com.

Следовательно, в Париже Мандельштам пробыл совсем недолго. В сентябре он принял участие в 4-м съезде партии в Гельсингфорсе (Хельсинки): большинство тогда, по сути, отказалось от призыва к гражданскому неповиновению, который составлял основное содержание Выборгского воззвания, и Мандельштам, по его словам, «резко возражал как против принятого курса вообще, так и против отречения от выборгского воззвания в частности. Здесь начались мои резкие разногласия с большинством партии и с центральным комитетом ее, которые через несколько месяцев привели к выходу моему из последнего и к снятию моей кандидатуры, выдвинутой партийным плебисцитом, в третью Государственную Думу» (в 1907 г.).

Мандельштам, однако, продолжал заниматься партийной работой вплоть до 1917 г., в основном общаясь с «левым» Екатеринбургским комитетом партии кадетов. Например, в 1912 г. этот комитет выдвигал его кандидатуру в IV (последнюю) Государственную Думу. А на открытии 7-го съезда партии 25 марта 1917 г. Мандельштам выступил с приветственной речью от имени Московского комитета и принимал самое активное участие в прениях – в частности, выразив полную поддержку Временному правительству и выступив (под аплодисменты зала) против «двоевластия».



М.Л. Мандельштам. 1910-е гг. (?). Источник: Wikimedia Commons.

Чем еще занимался Мандельштам в 1906–1917 гг., нам практически не известно. Племянник Мандельштама, поэт В.Г. Шершеневич, рассказал в воспоминаниях любопытную историю о несостоявшейся академической карьере дяди – впрочем, подтверждений этой истории я не нашел; хотя год автором не указан, она может относиться только к периоду с 1906 по 1910 г.:

«Одно время гонение на либеральных адвокатов было настолько сильно, что дядя решил переменить профессию. Выдающийся оратор, обладавший недюжинными знаниями в области права и юриспруденции, он написал диссертацию для защиты ее в университете и соискания звания доктора права. Диссертация была достаточно интересна, дядя был достаточно аккредитован и ему была назначена пробная лекция, и комиссия профессоров во главе с деканом заготовила диплом. В комиссию входил и мой отец, который был с дядей в прекрасных отношениях. Дядя был человек достаточно легкомысленный. Думаю, что от него у меня любовь к юмору и веселому жанру театра. К лекции дядя не готовился, понадеявшись на свои знания и ораторский талант. После получаса лекции лица членов комиссии поскучнели, и в результате произошел небывалый в истории университета случай: заготовленный диплом уничтожили и звания доктора не присудили. Можете себе представить, в каком состоянии дядя вернулся домой. Дома на столе лежала телеграмма от его помощника, выехавшего защищать какое-то дело в провинции.

Телеграмма была следующая: “Сердечно поздравляю блестящим успехом котором не сомневался”».

Мандельштам в это время – известный московский адвокат, и занимался он, судя по всему, далеко не только политическими защитами. Во всяком случае в 1910 г. он стал владельцем доходного дома в престижном районе Москвы. В 1938 г. на вопрос следователя Белова о том, на какие средства он «приобрел собственность», Мандельштам отвечал:



«Как адвокат я имел громадную практику. Жил скромно, и даже считали скупым, что [позволяло иметь] сбережения. Строили в кредиты как по закладным, так и по векселям. Московский дом я сам выстроил. Он очень хорош, на 29 квартир…»



Мне удалось выяснить, что это за дом. В адресной книге «Вся Москва» за 1910 г. адрес М.Л. Мандельштама, присяжного поверенного, впервые указан как «Преч[истенская] ч[асть], Денежный, соб[ственный] д[ом]». А в воспоминаниях Шершеневича говорится, что в квартире Мандельштама жил после революции А.В. Луначарский. Луначарский занял десятикомнатную квартиру № 1 на последнем этаже дома 9/5 по Денежному переулку в 1924 г. (до этого там, кстати, располагалась библиотека Неофилологического института, собрание которой стало основой Библиотеки иностранной литературы). В этой роскошной квартире находится музей, Мемориальный кабинет А.В. Луначарского (сейчас закрыт на реконструкцию).



Денежный переулок. Фотогр. Э.В. Готье-Дюфайе. 1913. Пятиэтажный дом на заднем плане – доходный дом М.Л. Мандельштама.



Дом 9/5 по Денежному переулку в наши дни. Фотогр.: Valbaro – собственная работа, CC BY-SA 4.0. Балкон с большим полукруглым окном в левой части относится к квартире № 1.



ПАРИЖСКИЙ ИЗГОЙ

Обстоятельства, в результате которых Мандельштам оказался в 1921 г. во Франции, известны нам исключительно из материалов его следственного дела 1938 г., которые, разумеется, могут не полностью соответствовать действительности.

На вопрос следователя, подвергался ли он аресту после революции 1917 г., Мандельштам отвечал так:

«Аресту не подвергался, ордеров для ареста предъявлено не было. Какие-то вооруженные люди приходили, и я, боясь репрессий, из Москвы уехал на территорию Украины в Харьков (украинская власть в лице гетмана, Петлюры или немцев). Это было в 1918 г. весной или летом, к жене, которая там работала артисткой. <…> Мне из Москвы пришлось бежать в 19–20 гг. на территорию белых потому, что в этот период члены руководящих органов партии кадетов были объявлены вне закона и я, боясь за свою жизнь, решил перебраться к белым (так как были убиты Коковцев и Шингарев). Из Харькова я перешел в р-н добровольческой армии, а позднее в Грузию, где находились у власти меньшевики. <…> Поехал на время – уехал, чтобы вернуться в СССР не через фронт, а с запада, и кстати хотелось отдохнуть за границей, да и [работы?] не было в СССР. В Грузии хотел защищать большевиков, которые ко мне обращались за защитой, о чем может свидетельствовать большевичка Самохвалова. Политической работы не вел, так как был иностранцем, в Грузию приехал в 20-м году приблизительно. История моих скитаний такова. [Из Харькова] я сейчас же поехал дальше, пробираясь за границу. В районе добровольческой армии меня задержали большевики, обратившиеся с просьбой организовать побег уже упомянутой мной Самохваловой. Побег мы устроили. Об этом Самохвалова докладывала на анкете, представленной мной в Президиум коллегии защитников. Прошу истребовать из Московской коллегии означенную анкету. Мне пришлось после этого бежать, так как контрразведка хотела меня арестовать. Я бежал в Тифлис, чтобы там получить визу в Италию».

В Тифлисе Мандельштаму – видимо, при содействии жены (она была знакома с В.И. Качаловым еще в Казани) – удалось через некоторое время получить въездную визу в Италию:



«В тот период на выезд не было сложности получить визу, особенно в Грузии, это был просто полицейский акт. Но получить визу на въезд в Италию было, действительно, трудно, и мне это удалось осуществить одновременно с отъездом театральных деятелей (Качалов и др.), так как я преподавал в театральной школе, но мне итальянское правительство выдало визу несколько позже, и в 1921–22 гг. я прибыл в Италию, где поселился в г. Риме. <…> В Италии прожил два месяца, но никакой трудовой деятельностью не занимался. <…> Из Италии я переехал во Францию, где поселился в г. Париже, это было в том же году».



По объявлениям в парижской газете «Последние новости», которую издавал товарищ Мандельштама по партии П.Н. Милюков, видно, что Мандельштам приехал в Париж в конце июля 1921 г. – и немедленно окунулся в общественную жизнь. 30 июля в той же газете появилась заметка о выходе части членов во главе с самим Милюковым из «парижской группы» и образовании ими «новой группы К.-Д.»; в числе указанных лиц есть и имя М.Л. Мандельштама. «Новая группа», принявшая «новую тактику» Милюкова, впоследствии была названа «республиканские демократы» («эрдеки»). А в номере от 3 сентября 1921 г. Мандельштам указан в качестве одного из трех консультантов Бюро защиты прав русских граждан за границей при Российском финансово-промышленно-торговом союзе, которое оказывало бесплатные юридические услуги.



«Последние новости» (Париж) от 30 июля 1921 г. Источник: Государственная публичная историческая библиотека России.



«Последние новости» (Париж) от 3 сентября 1921 г. Источник: Государственная публичная историческая библиотека России.

На допросе в 1938 г. Мандельштам рассказал, что в 1922–1923 гг. уезжал в Берлин «для свидания со своей женой Голубевой, которая проживала в Ленинграде и работала актрисой в бывшем Александринском театре. Ей не было дано визы для въезда в Париж, а поэтому она приехала из Ленинграда в Берлин для свидания со мной. В Берлине мы прожили несколько месяцев, после чего она вернулась в Ленинград, я вернулся в Париж, но мы с ней решили съехаться в СССР»; в 1923–1924 гг. он также уезжал на год на лечение в Ниццу. Таким образом, в Париж он должен был вернуться в 1924 или 1925 г. – однако упоминаний о нем в «Последних новостях» мне больше найти не удалось. На вопрос следователя о том, чем он занимался в Париже, Мандельштам отвечал:



«Занимался адвокатурой, а также занимался советской общественной работой. Являлся председателем юридическо-экономического общества сов. граждан во Франции, являлся председателем юридической консультации при “Союзе русских рабочих во Франции”, а также являлся членом Совета общественных организаций при полпредстве, кроме того писал в полпредских журналах по юридическим вопросам».



Иначе говоря, после возвращения из Ниццы Мандельштам, судя по всему, сблизился с советскими дипломатами, в какой-то момент получил советское гражданство и порвал со своими друзьями-кадетами, причем не только «правыми» вроде Тесленко и Маклакова, но и с «новой группой» в лице Милюкова и его окружения. Это подтверждается и его показаниями на следствии, и некоторыми высказываниями в воспоминаниях «1905 год»:

«С эмиграцией у меня были враждебные отношения и встреч не было, это было два мира. <…>

Один раз я с [Тесленко] встретился в концерте в одном из театров; он меня бойкотировал, публично не подал руки. <…>

Маклаков… тоже меня бойкотировал, и я с ним не виделся. Он меня на лекции толкнул намеренно, крикнув, что я ему мешаю. <…>

C Милюковым до 1905 г. у меня были хорошие отношения, в 1906 г. мы с ним разошлись… В Париже его отношение ко мне еще ухудшилось, и он в своей газете печатал, что я продался большевикам и украл документы для большевиков и состою агентом ОГПУ. После моего приезда в Париж и после вступления в сов. гражданство он встретился со мной в метро, к моему изумлению он протянул мне руку и ехидно сказал: “Я думал, что Вы уже в Москве”, желая этим уколоть меня, что я хвалю СССР, а сам туда ехать не хочу, но т.к. я был оскорблен в его газете, то я ему не ответил».



П.Н. Милюков. 1920-е гг. Фотогр. П. Шумова. Источник: Wikimedia Commons.

Кроме того, Мандельштам упоминал свои «частые встречи» с Н.Д. Соколовым, оставшимся в СССР известным политическим защитником, который в 1920-е гг. был главным юрисконсультом Внешторга и часто бывал в Париже.

В воспоминаниях Мандельштам писал о своей парижской жизни так:



«Действительно, во время моего пребывания за границей эмиграция вела против меня бешеную кампанию, причем не стеснялась в приемах и печатала заведомую клевету. Зная прекрасно, что я вел самый скромный образ жизни, они доходили все же до того, что обвиняли меня в продажности».



Несмотря на враждебное отношение к нему парижских кадетских кругов, Мандельштам отдает в книге должное заслугам и талантам Милюкова и даже Маклакова, хотя и критикует «Последние новости» за оторванность от «русской жизни и, что еще важнее, от психологии людей, живущих теперь в России».



МОСКОВСКИЙ ЧКЗ И «РУКОВОДИТЕЛЬ АНТИСОВЕТСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ»

Отвергнутый эмигрантским обществом советский гражданин Мандельштам вернулся в Москву в 1927 г. Как именно это произошло, неизвестно, кроме того, что ему оказали в этом содействие Христиан Раковский и Николай Крестинский, полпреды СССР во Франции и Германии соответственно.

Первые годы после возвращения он, по-видимому, был занят написанием воспоминаний, опубликованных в 1931 г. О них, надо сказать, крайне уничижительно отозвался в частном письме 1934 г. коллега Мандельштама, когда-то член «московской пятерки» Н.К. Муравьев, назвав их «паскудными» и «безнравственными». Вообще в плане старых связей советский период для Мандельштама был, похоже, не менее одиноким, чем парижский. На вопрос следователя о его встречах с еще одним коллегой и когда-то другом П.Н. Малянтовичем Мандельштам отвечал:

«Да, мы после моего приезда в СССР были друг у друга, Малянтович у меня был на квартире один раз, а я у его два раза. Больше мы друг друга не видели.

ВОПРОС: По каким причинам Вы перестали встречаться с Малянтовичем?

Малянтович лично сам прервал со мной связи и прекратил ко мне ходить, о побудивших причинах этого разрыва мне неизвестно».

В 1929 или 1930 г. он женился на Маргарите Яковлевне Слоним, о которой мне не удалось найти какой-либо информации, но продолжил поддерживать «тесные связи» (дружеские) с жившей в Ленинграде Голубевой до самого своего ареста. С 1929 по 1936 г. Мандельштам – член Московской коллегии защитников (ЧКЗ, как их тогда называли); впрочем, ни в одном из громких процессов его имя не фигурирует; на момент ареста в 1938-м он персональный пенсионер, проживал с женой в здании, относившемся к Боткинской больнице.



М.Л. Мандельштам в 1938 г.

Михаила Львовича Мандельштама арестовали 9 июня 1938 г., когда дело об «антисоветской кадетско-меньшевистской организации» в Московской коллегии защитников было в самом разгаре; в тот же день был арестован А.С. Тагер (расстрелян в апреле 1939 г.). В «справке на арест» в качестве оснований для привлечения Мандельштама, помимо его принадлежности в прошлом к кадетской партии и связи с Милюковым в Париже, есть ссылка только на показания Н.Г. Вавина (арестован месяцем раньше и расстрелян в один день с Тагером) о том, что «существовавший в СССР нелегальный кадетско-меньшевистский центр… поддерживал через МАНДЕЛЬШТАМА связь с заграничной организацией русских меньшевиков в Париже» (как мы видели, с меньшевиками Мандельштам не имел ничего общего ни в России, ни тем более в Париже).

Мандельштам содержался в Бутырской тюрьме и, как указано в одном из документов, допрашивался за полгода 20 раз. Однако в деле содержатся только шесть протоколов допроса, причем ни в одном из них следователь не задал ни одного вопроса о вменяемых Мандельштаму в вину преступлениях – следствие интересовало исключительно прошлое Михаила Львовича.

Возможно, это связано с тем, что Михаил Львович так и не признал своей вины.

Мандельштама обвинили по ч. 10 и 11 ст. 58 УК РСФСР в том, что он



«являлся активным руководителем антисоветской кадетско-меньшевистской организации, ставившей своей целью свержение Советской власти и установление буржуазно-демократического строя в СССР… <…> В 1928 г. направлен из Франции в СССР заграничной организацией российских меньшевиков с целью держать их в курсе того, что происходит в Советском Союзе, а также установлении связей с отдельными дипломатическими представительствами в Москве».



Это обвинение было основано на показаниях и очных ставках с участием других обвиняемых – Н.Г. Вавина, А.С. Тагера, В.П. Денике (помните «дом Денике» в Казани?), В.Н. Малянтовича – все они были впоследствии расстреляны, за исключением В.Н. Малянтовича, который умер в Воркутлаге в 1946 г. Все они, не вдаваясь в детали, назвали Мандельштама одним из руководителей организации, якобы отвечавшим вместе с еще одним расстрелянным адвокатом, Б.М. Овчинниковым, за ее связи с заграничными кадетами и/или меньшевиками. Единственное исключение – подробные показания А.С. Тагера, который во время его нахождения в Париже в начале 1930-х гг. якобы встречался с Маклаковым для налаживания «организационной связи» московской организации с парижскими эмигрантскими кругами. При расставании Маклаков якобы сказал Тагеру, что «все дальнейшие соображения он сообщит непосредственно в Москву через МАНДЕЛЬШТАМА, с которым у него сохранилась еще ранее налаженная связь». По возвращении в Москву Тагер якобы рассказал о своей поездке П.Н. Малянтовичу, Н.К. Муравьеву и Мандельштаму:



«Здесь же я сообщил о том, что по заявлению МАКЛАКОВА все затронутые и поставленные мною вопросы превосходно известны МАНДЕЛЬШТАМУ, который по словам МАКЛАКОВА имел личные связи с французскими политиками, которые его хорошо знают, и что МАКЛАКОВ в дальнейшем будет сноситься с МАНДЕЛЬШТАМОМ. МАНДЕЛЬШТАМ этого не оспаривал и против этого не возражал. Было решено, что МАНДЕЛЬШТАМ представит по вопросам дальнейшей связи с МАКЛАКОВЫМ свои соображения».



В обвинительном заключении, составленном в начале февраля 1939 г., следствие рекомендовало направить дело Мандельштама в Военную Коллегию Военного Суда СССР – это почти всегда означало высшую меру наказания. Заключение должен был утвердить начальник следственной части НКВД Кобулов – но не успел (дата и подпись в документе отсутствуют).

5 февраля 1939 г. Михаил Львович Мандельштам скончался в Бутырской тюрьме «от порока сердца». Ему было 72 или 73 года.





Автор выражает особую признательность Ольге Базаровой за предоставленные копии материалов из ЦГИА СПб.

Эта статья – часть цикла биографических очерков, посвященного репрессированным московским адвокатам. Цикл основан на материалах авторского просветительского проекта Дмитрия Шабельникова о жизни и судьбах сотен московских адвокатов, которые стали жертвами террора в Советской России в период с 1917 по 1953 г. В настоящее время проект реализуется на общественных началах. Если вы обладаете необщедоступной информацией или архивными документами, фотографиями, другими источниками по этой теме или если вам было бы интересно обсудить участие в финансировании проекта, просьба связаться с автором по электронной почте: shabelnikov@gmail.com.