Борис Михайлович Овчинников родился в уездном городе Сарапуле (тогда Вятской губернии; сейчас это Удмуртия). Его отец, Михаил Михайлович Овчинников, был наставником математики и физики Вольской учительской семинарии в Саратовской губернии и умер через год после рождения сына от тяжелой болезни в возрасте 34 лет.

Вскоре семья переехала в Астрахань, где Борис окончил в 1903 г. гимназию; в том же году он поступил на юридический факультет Императорского Московского университета (к этому времени его мать тоже скончалась). Уже в 1906 г. он вошел в студенческую фракцию недавно созданной Партии народной свободы (кадетов).

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ЗАЩИТНИК И КАДЕТ

В 1908 г. Овчинников окончил университет и, вероятно, сразу же стал помощником присяжного поверенного. Согласно сохранившимся в архиве Московского охранного отделения документам в августе 1909 г. у помощника присяжного поверенного Овчинникова был произведен обыск, а сам он несколько месяцев после этого провел под арестом. Причиной обыска стала поступившая в охранное отделение информация о том, что «приезжая к своей тетке в г. Астрахань, студент Московского университета Борис Михайлович ОВЧИННИКОВ снабжал нелегальной литературой крестьянина Павла Тимофеевича Аксенова».

При обыске у Овчинникова было обнаружено следующее:

«1) Папка с проектами предвыборной кампании партии “Народной свободы”, 2) 13 экземпляров печатных обращений от имени “Кружка прогрессивной молодежи в Москве” с подписями “Г. Вернадский и Б. Овчинников”, 3) 3 экз. печатных воззваний “Чего хотят люди, которые ходят с красным флагом”, 4) Переписка, указывающая на принадлежность Овчинникова к к-д. партии и т.д.».

30 декабря 1909 г. «ОВЧИННИКОВ из-под стражи был освобожден под расписку о неотлучке из гор. Москвы. По постановлению Московского губернского совещания от 11 марта 1910 г. дознание об ОВЧИННИКОВЕ было прекращено».

Новоиспеченный адвокат Овчинников сразу же окунулся в «политическую защиту». В 1917 г. его хорошая знакомая, Р.М. Хин, жена известного адвоката и кадетского деятеля О.Б. Гольдовского и мать однокашника Овчинникова, Михаила Фельдштейна, писала о нем в своем дневнике:

Самым известным его дореволюционным делом стали судебные процессы по обвинению энергичного большевистского организатора и ровесника Овчинникова (а впоследствии прославленного полководца Красной Армии) Михаила Фрунзе в революционной деятельности и покушении на убийство полицейского. В феврале 1907 г. вместе с боевиком Павлом Гусевым Фрунзе, тогда известный под партийным псевдонимом Арсений, стрелял в городе Шуя в урядника Перлова. Оба промахнулись, а через месяц Перлов выследил и арестовал обоих; при обыске были найдены оружие, гектограф и прокламации. В январе 1909 г. после длительного следствия военный суд приговорил Фрунзе и Гусева к смертной казни.

По словам биографа Фрунзе советского времени Владимира Архангельского, Овчинников был привлечен большевистской партией к подготовке кассационной жалобы на этот первый приговор в Главный военный суд – как адвокат, «известный своими симпатиями к революционно настроенной молодежи». В марте приговор был отменен в связи с процессуальными нарушениями, а дело направлено на новое рассмотрение. В сентябре 1910 г. оба подсудимых были вторично приговорены к смертной казни, но в кассации приговор Фрунзе был заменен 6 годами каторжных работ.

Десятилетие спустя результатом этого знакомства стала выданная Фрунзе Овчинникову охранная грамота (в буквальном смысле, хотя назывался этот документ «аттестацией»), на время оградившая бывшего кадета от потенциальных репрессий со стороны советской власти.

В 1912 г. Овчинников становится присяжным поверенным. К 1916 г. под его началом работают трое помощников. Политику Борис Михайлович тоже не забывает: в показаниях он упоминает о своих выступлениях в «предвыборной кампании в Государственную думу второго и третьего созывов», а 2 апреля 1917 г. Р.М. Хин пишет об Овчинникове в дневнике:

«Теперь он – восходящая политическая звезда, высмеивает меньшевиков и большевиков на всех митингах, он уверяет, что никакой поножовщины у нас не будет, ну погромят немножко, кое-где пограбят, но русский мужичок слишком умен и “марксисты” его не обойдут, скорее, “ён” сам любого марксиста надует. Было бы разумеется лучше, если б рабочие теперь не “лодырничали”, а солдаты не удирали с фронта, но все это “с похмелья” – и скоро войдет в берега. Так приятно было среди всеобщей растерянности услышать наконец бодрую, самоуверенную речь».

В мае 1917 г. Овчинников был избран одним из 65 членов ЦК Партии народной свободы, а в июне стал гласным Московской городской думы от той же партии. За месяц до октябрьского переворота он был также избран членом так называемого Предпарламента.

КРЫМ И МОСКВА

О дальнейших событиях сведений обнаружить не удалось – ясно только, что в какой-то момент семья Овчинниковых (две дочери, Ирина и Инна, родились в 1911 и 1914 г.) обосновалась в Крыму. Логично предположить, что они уехали из Москвы на юг сразу после октября 1917 г. или позже – до некоторого времени это было вполне возможно.

Осенью 1919 г. Борис Михайлович принял участие в деятельности Всероссийского Национального Центра – антибольшевистской организации, которая к тому времени действовала в основном на занятом Добровольческой армией Юге (московское и петроградское отделение были разгромлены большевиками в июле-августе). В Журнале заседания общего собрания организации, прошедшего 7 сентября 1919 г. в Ростове-на-Дону, говорится о создании ее «отдела» в Ялте под руководством Овчинникова и Н.В. Тесленко – в прошлом известного присяжного поверенного, политического защитника и кадетского лидера (через несколько месяцев он покинул Крым и эмигрировал в Париж). Овчинников также принимал участие в общем собрании 5 октября и заседании правления 19 октября (в этой встрече участвовал приехавший из Парижа В.А. Маклаков), тоже в Ростове. Впрочем, сделать вывод о его сколько-нибудь активной практической деятельности из этих сохранившихся протоколов невозможно, а к февралю 1920 г. Национальный Центр прекратил свое существование.

Большевики под командованием все того же Фрунзе заняли Крым в ноябре 1920 г., а в мае 1921-го, когда ужасающий красный террор там почти закончился, Фрунзе выдал Овчинникову свою «аттестацию» (по сведениям В. Архангельского, это произошло в Харькове, тогда столице УССР, где Фрунзе исполнял среди прочего функции члена политбюро ЦК КП(б)У). Это, вероятно, помогло Овчинникову найти в Крыму работу – как пишет в своем письме Маленкову вдова Бориса Михайловича (см. далее), семья оставалась в Ялте и Симферополе до конца 1929 г. в связи с плохим состоянием ее здоровья, а Овчинников сначала работал нотариусом, а затем вступил в коллегию защитников Крымской АССР. В 1928 г. он числился членом коллегии и проживал в Симферополе. Согласно цитировавшейся ранее архивной справке,

В конце 1929 г. Овчинниковы переезжают в Москву. Мать Фрунзе, скончавшегося в 1925 г., ходатайствует перед Московской коллегией защитников (МКЗ) о его зачислении, и, по-видимому, с 1930 или 1931 г. Борис Михайлович числится членом МКЗ (списки личного состава МКЗ за 1931–1935 гг. на сегодняшний день не обнаружены, а в списке на 1930 г. его фамилия отсутствует). О его участии в каких-то громких процессах не известно. Из показаний, данных Овчинниковым в 1938 г. (чтобы «обосновать» для следствия его антисоветскую деятельность), можно сделать вывод, что в основном он участвовал в рутинных уголовных делах «экономического» характера:

Кроме того, Овчинников упоминает два конкретных дела. Одно из них касалось обвинения Днестровского – известно лишь, что руководитель термо-механического сектора Института огнеупоров М.А. Днестровский был осужден в марте 1935 г. как «социально опасный элемент» и приговорен к лишению права проживания в 15 пунктах (он был повторно арестован и осужден к высшей мере наказания в Воронеже в 1937 г.). Обвиняемым по второму упоминаемому в показаниях делу был некто Свистельников:

Одно время Овчинников работал также по совместительству в Народном комиссариате внутренней торговли, а приблизительно с 1933 г. и до дня ареста – юристом в Государственном академическом Малом театре. В заключении от 30 ноября 1955 г. с рекомендацией реабилитировать Овчинникова военный прокурор Кобцов цитировал характеристику, данную Овчинникову Варварой Николаевной Рыжовой, артисткой Малого театра с 1894 по 1950 г.:

Есть все основания предполагать, что Овчинников тесно общался с кругом «старой» адвокатуры (бывшими «общественниками», многих из которых он знал еще до 1917 г.). 4 января 1937 г. дочь Н.К. Муравьёва Татьяна Волкова писала матери в Париж:

В материалы проверки дела Овчинникова 1955 г. включена характеристика, данная ему М.А. Оцепом, одним из немногих «старых» московских адвокатов, переживших террор 1930-х:

«Знаю Овчинникова Бориса Михайловича с 1912 г. в качестве адвоката, работавшего в Москве, принадлежавшего до Великой Октябрьской Социалистической Революции к группе молодых политических защитников и принимавшего участие в политических процессах. Б.М. Овчинников среди адвокатов того времени отличался серьезными знаниями в области уголовного права и процесса и считался наиболее способным и последовательным в защите лиц, вверявших ему свою свободу, судьбу, а иногда и жизнь в уголовных и политических процессах. <…> За период пребывания в советской адвокатуре Б.М. Овчинников проявил себя как выдающийся защитник, исходивший в своих процессуальных выступлениях из надлежащего понимания политических и правовых задач советской защиты. Среди товарищей по работе Б.М. пользовался признанием и в общественно-профессиональном отношении».

АРЕСТ И ГИБЕЛЬ

Вряд ли возможно с точностью установить, чем был вызван арест Овчинникова 21 марта 1938 г., учитывая, что в феврале-марте Управлением НКВД по Московской области были арестованы более 50 членов МКЗ. Арест Овчинникова был санкционирован 17 марта; до него – в конце февраля— были арестованы и допрошены Сапгир и Меранвиль (интересно, что в протоколе допроса последнего от 9–10 марта Овчинников назван «ныне арестованным», хотя на самом деле его арестовали 21 марта); оба они упоминали Овчинникова в числе участников «эсеровско-меньшевистской контрреволюционной организации». Немного позднее, когда уже Следственное управление НКВД СССР занялось разработкой самых известных «старых» адвокатов (арестованного еще в ноябре 1937 г. Малянтовича, Мандельштама, Долматовского, Тагера и других), организация превратилась в «кадетско-меньшевистскую», руководителями «кадетского» направления в ней были назначены Мандельштам и Овчинников – других известных бывших кадетов в МКЗ просто не нашлось.

Если судить по протоколам допросов и очных ставок, Борис Михайлович «признался» во всем, чего хотело от него следствие, на первом же допросе 25 марта, через четыре дня после ареста, отказавшись от всех своих показаний только в суде, 17 сентября. По версии следствия, контрреволюционную деятельность Овчинников начал еще студентом в 1906 г. (за 11 лет до революции), после 1917 г. вынужденно прервал, а в 1935 г. нашел «опору для возобновления борьбы с [советской властью]» в Московской коллегии защитников. В контрреволюционную организацию в августе 1935 г. его вовлек якобы Меранвиль:

«Последний, зная из предварительных бесед о моем прошлом и о моих контрреволюционных настроениях, резко критиковал политику ВКП-б и советской власти. Не встречая возражений с моей стороны, МЕРАНВИЛЬ стал говорить более открыто, возбуждая во мне больше ненависти к советской власти, которая была во мне скрыта долгий период времени. МЕРАНВИЛЬ, окончательно убедившись в моих к-р настроениях и готовности возобновить борьбу с советской властью, рассказал мне о наличии нелегальной эсеровской меньшевистской организации среди Московской городской коллегии защитников и предложил мне вступить в нее. На предложение МЕРАНВИЛЯ я дал принципиальное согласие и таким образом, будучи членом указанной организации, развернул свою к-р деятельность. <…> В этой беседе МЕРАНВИЛЬ мне рассказал о целях организации и о ее методах борьбы против советской власти, причем назвал мне некоторых участников организации: МАМИКАНЯНЦ, АЛТАБАЕВ, РЯЗАНСКИЙ и назвал фамилию руководителя организации – ИЛЬИНСКОГО».

Показательно, что все упомянутые здесь Овчинниковым люди (как и Сапгир, также им названный) были арестованы незадолго до этого допроса. Все они были впоследствии расстреляны, но не фигурировали в качестве основных обвиняемых по делу о контрреволюционной организации в МКЗ.

С самого начала в показаниях Овчинникова появилась и тема террора:

«Из беседы с МЕРАНВИЛЕМ мне стало известно о том, что основной целью эсеровско-меньшевистской организации является свержение советской власти. Методами осуществления намеченной цели должны являться – антисоветская агитация и пропаганда, направленная на подрыв проводимых мероприятий партии и советского правительства, вооруженное восстание вплоть до террора против отдельных руководителей партии и правительства. Причем МЕРАНВИЛЬ подчеркнул, что последний метод борьбы, т.е. террор, является более эффективным для достижения намеченных целей».

Сам Овчинников поначалу занимался якобы только «антисоветской агитацией и пропагандой», используя, как уже указывалось, судебные процессы «для возбуждения недовольства населения советским строем». Однако позднее, в феврале 1937 г., по поручению все того же Меранвиля он, по версии следствия, перешел к «подготовке террористического акта над одним из руководителей партии и советского правительства», а именно Анастасом Микояном – «жертва» была выбрана Меранвилем и Овчинниковым по той причине, что Овчинников ранее работал в Наркомате внутренней торговли (т.е. был подчиненным Микояна) и «хорошо знал расположение этого Наркомата». В практическом отношении Овчинников якобы «занялся слежкой за часами приезда и отъезда машины МИКОЯНА от Наркомата». Полученные сведения он передал Меранвилю, который

Наконец, «со слов Меранвиля» Овчинникову якобы было известно о подготовке организацией вооруженного восстания, которое намечалось «на момент интервенции, используя возможности затруднения внутри страны и на фронте», однако сам он в этом участия не принимал.

Эти показания Борис Михайлович подтвердил через месяц, 24 апреля. К делу приобщены выписки из протоколов допроса Л.Н. Евзерихина, П.П. Лидова и Сапгира, датированные мартом-апрелем; все они так или иначе подтверждают членство Овчинникова в «организации» и его контрреволюционную деятельность. 5 апреля были проведены очные ставки между Овчинниковым и Сапгиром и между Овчинниковым и Меранвилем. Никаких противоречий в ходе очных ставок выявлено не было, и 4 мая предварительное следствие было окончено; однако обвинительное заключение по каким-то причинам (скорее всего, чисто бюрократического характера) было утверждено только 13 сентября, а 17 сентября дело было рассмотрено Военной коллегией Верховного суда СССР.

В суде Овчинников неожиданно отказался признать себя виновным и подтвердить данные на следствии показания, попросив суд вернуть его дело для дополнительного расследования. Овчинников пояснил, что

В приговоре суд никак не отреагировал на эти слова подсудимого, признав его виновным в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 58.8 и 58.11 УК РСФСР («совершение террористических актов, направленных против представителей Советской власти», и «всякого рода организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению предусмотренных в настоящей главе преступлений, а равно участие в организации, образованной для подготовки или совершения одного из преступлений»), и приговорив к высшей мере наказания. Приговор был приведен в исполнение в тот же день.

ЭПИЛОГ

Через 16 лет, вскоре после смерти Сталина и осуждения членов «банды Берии», вдова Бориса Михайловича Ольга Андреевна Овчинникова написала письмо на имя Г.М. Маленкова, тогда Председателя Совета Министров СССР. Судя по тексту, Ольга Андреевна не была до конца уверена в смерти мужа, сообщая, что он был «приговорен к 10 годам лишения свободы с конфискацией имущества и сослан в дальние лагеря без права переписки» (стандартная формулировка, с помощью которой НКВД и позднее МГБ скрывали от родственников факт казни осужденного). Саму Ольгу Андреевну в связи с осуждением Овчинникова выселили из квартиры в Малом Каретном переулке, конфисковав принадлежащую лично ей (а не мужу) пишущую машинку, мебель, а также «библиотеку, состоящую примерно [из] около 1000 томов по искусству, литературе художественной и юридической». Упомянув, что все ее предыдущие просьбы о пересмотре дела и реабилитации остались без удовлетворения, Ольга Андреевна писала:

«Тов. МАЛЕНКОВ, я обращаюсь на этот раз ЛИЧНО К ВАМ, как к человеку, справедливость которого, отзывчивость и доброе, внимательное отношение к просьбам трудящихся – чтит и уважает весь советский народ. Мы все знаем и были свидетелями, как советское правительство во главе с Вами открыто и мужественно признало допущенные ошибки в отношении ни в чем не повинной группы врачей и исправило их; как смело и не боясь кривотолков на страницах печати написало о недопустимых методах следствия, которые применяли к ним приспешники подлого Берия, и это дает мне право просить Вас ИСПРАВИТЬ ЕЩЕ ОДНУ ТЯЖЕЛУЮ ОШИБКУ, сняв позорное пятно “врага народа” с одного из лучших сыновей этого народа, умнейшего и талантливейшего человека – ЗАЩИТНИКА М.В. ФРУНЗЕ – Б.М. Овчинникова. Если его нет уже в живых, то пусть его память и честное имя будут восстановлены, и справедливость, которой я столько лет тщетно добивалась, наконец, восторжествует».

Судя по всему, Ольге Андреевне удалось поговорить с человеком, сидевшим с Борисом Михайловичем в одной камере. Это подтверждается тем, что ей известно – «по неофициальным и непроверенным слухам, которые дошли до меня» – об обвинении Овчинникова в подготовке покушения на Микояна; такие сведения она не могла получить из какого-либо официального источника. Вероятно, от того же человека Овчинникова узнала о том, что ее мужа во время следствия пытали. Она писала:

«Фабрикуя это совершенно неправдоподобное, фантастическое обвинение… следователи НКВД – садисты избивали этого пожилого, почтенного и уважаемого человека, вынуждая у него признание, и он, совершенно замученный пытками и видя всю безвыходность своего положения – подписал показания, давая их умышленно как можно неправдоподобнее и, как он объяснял своим товарищам по камере, надеясь, что в конце концов, проверяя его дело, легко можно будет убедиться в полной их фантастичности и выдуманности, как и большинство дел того времени».

Следует отметить добросовестную работу Главной военной прокуратуры, которая за пять месяцев после получения обращения Овчинниковой провела расследование по делу, запросила архивную информацию, опросила коллег Бориса Михайловича и пришла к заключению о его невиновности. Интересно, что одним из аргументов в пользу Овчинникова были предоставленные Центральным государственным историческим архивом СССР сведения о якобы его отце, который «в 1877 г. был осужден Особым присутствием правительственного сената за участие в “противозаконном сообществе, имеющем целью ниспровержение и изменение порядка государственного устройства”, и “распространении печатных сочинений, имевших целью возбудить к бунту или явному неповиновению власти Верховной”». Эта информация, однако, относится к тезке Овчинникова-старшего – обвинявшемуся в рамках знаменитого «процесса пятидесяти» революционеру-народнику Михаилу Павловичу (а не Михайловичу) Овчинникову.

Невиновность Бориса Михайловича подтвердила и все та же Военная коллегия Верховного суда, отменив 11 февраля 1956 г. приговор и прекратив дело за отсутствием в действиях Овчинникова состава преступления.

Согласно справке Финансового управления Исполкома Моссовета 12 апреля 1956 г. гражданке Овчинниковой Ольге Андреевне была «произведена выплата стоимости реализованного имущества» (а именно пишущей машинки «Мерседес» «с удержанием 30% за изношенность») в размере 917 руб.