Разговор с адвокатом: «Меня не интересует морально-этический аспект вопроса...»

Зачем защищать обвиняемых в особо тяжких преступлениях?

Меня часто спрашивают, почему я защищаю людей, обвиняемых в убийстве, педофилии и прочих пороках, отвергаемых здоровым обществом. Всё просто: адвокаты защищают не наклонности и поступки обвиняемых, а права, которыми государство их наделило.

Представьте такую сюрреалистическую картину: вас, не дай бог, обвинили в совершении преступления, и вы требуете адвоката. А вам говорят, что «Уголовный кодекс исключает ваше право пользоваться услугами адвоката, уж простите». Несправедливо, верно? Поэтому участие защитника обязательно на всех стадиях уголовного преследования.

Когда я знакомлюсь с материалами уголовного дела и вижу, что совершение преступления не доказано, мотивы не установлены, возникает резонный вопрос: «А с какой стати обвиняют моего подзащитного? Подтверждений его вины нет, доводы обвинения взяты с потолка». Тогда я делаю все возможное, чтобы убедить суд в непричастности подсудимого к инкриминируемому ему деянию. И меня не интересует морально-этический аспект этого вопроса, важно только одно – человек невиновен, если его вина не доказана. А народный мотив «доказательств нет, но мы-то знаем, что он это сделал» должен быть чужд правосудию. Хотя, к несчастью, все громче звучит в обвинительных приговорах в последнее время.

Был ли в вашей практике случай, когда вы понимали, что больше не можете защищать своего доверителя?

В решениях Совета Федеральной палаты адвокатов РФ оговорены случаи, которые могут стать законным основанием для разрыва отношений с подзащитным. Но если такое понимание приходит в других случаях, нужно прощаться с профессией. Она для тебя закончилась.

Для меня мой подзащитный – бесценный груз, который нужно донести до пункта назначения без повреждений. Я не знаю, что будет впереди, могу гарантировать только одно: я не оставлю в беде подзащитного, что бы ни случилось. С некоторыми доверителями общаться непросто. Порой приходится усмирять в себе демонов, выслушивая нелепые требования или бесцельные нотации. Но я всегда помню, что этот человек со странным нравом и более чем странным поведением доверил свою жизнь именно мне. Мне, человеку с привычками, которые не вызвали бы одобрения у воспитанниц Смольного института.

Главный признак влиятельности адвоката – умение владеть собой в любых ситуациях. И если подзащитный вдруг стал вести себя возмутительно и перестал соответствовать твоим представлением о партнерстве, это не повод отказываться от участия в его судьбе.

Позволяет ли закон потерпевшему простить преступника и этим спасти его от уголовной ответственности?

Ваш вопрос о прощении и спасении адресует меня к Соломонову правосудию и христианскому заповедному поведению. Там прощение – предтеча спасения. Оно даруется в надежде на глубочайшее раскаяние человека с последующим обретением веры в нечто большее, чем продекларированный гуманизм правосудия. Это не имеет никакого отношения к карательному настроению российского суда. Проще было две тысячи лет назад убийцу и разбойника Варавву снять с креста, чем сегодня услышать, как судья зачитывает оправдательный приговор мальчишке, утянувшему в фуд-корте оставленный телефон.  

Прощение и спасение предусматривают освобождение человека от греха без всяких условий. А российский закон условия ставит: статья 76 Уголовного кодекса разрешает освободить человека от уголовной ответственности, но только если он после совершения преступления примирился с потерпевшим и загладил причиненный вред. Это с прощением и спасением в общечеловеческом смысле не связано.

Ну и потом прощение и спасение – это полное очищение от вины по воле спасителя, а значит, безоговорочная реабилитация виновного. Освободить от ответственности по закону можно, но основания будут нереабилитирующие. То есть человек должен будет добровольно признать себя виновным и возместить вред. Прощением и спасением назвать я это не могу.

Расскажите о своем опыте: суды чаще выносят оправдательные или обвинительные приговоры?

Давайте обратимся к статистике. В 2022 г. среди всех вынесенных в стране приговоров оправдательных было 0,33%, обвинительных – 99,67%. И блестящая работа органов уголовного преследования тут ни при чем, это скорее побочный эффект советского прошлого. Тогда функционеры говорили так: был бы человек, а статья найдется. Нынешние судьи за редким исключением убеждены, что следователи ошибок не совершают. Если человек оказался обвиняемым, таким суд его и будет считать без тени сомнений.

Я всегда вспоминаю дело Александра Кравченко, которого за жестокое убийство девочки осудили и расстреляли. Потом выяснилось, что убийство совершил Чикатило, и Кравченко реабилитировали. Но он об этом так и не узнал.

Когда презумпция невиновности подменяется презумпцией достоверности материалов уголовного дела, других результатов ожидать не приходится. Утвержденное прокурором обвинительное заключение, приложенное к материалам дела, – такой же бесспорный документ для судьи, как Трипитака для буддиста. Этот документ фундаментирует в правосознании судьи убежденность в виновности подсудимого еще в момент принятия дела к производству. Тут очевидно противоречие принципам правосудия. Но приговоры, в которых вместо безукоризненного соблюдения норм права читается судейское усмотрение, производятся в промышленных масштабах.

Другая картина складывается при рассмотрении уголовных дел с участием присяжных заседателей. Число их оправдательных вердиктов составляет 10–20%. Представители обвинения твердят, что это «безобразие» творится из-за незнания присяжными основ уголовного права. Но я напомню, что до революции, уничтожившей институт присяжных поверенных, правосудие осуществлялось с участием присяжных заседателей. И даже во времена СССР суды назывались «народными». А народ не связан формулой обвинения, абстрагирован от судейского усмотрения, и его трудно заподозрить в получении взятки за вынесение оправдательного вердикта. Как правило, решение народа безошибочно и справедливо.

Однако утверждать, что обвинительный уклон является принципом осуществления правосудия всех без исключения судей, я бы тоже не взялся. В моей практике прекращение уголовного преследования подзащитного по реабилитирующим основаниям – не редкость, как и прекращение уголовного дела, что сродни оправдательному приговору.

При этом давайте вспомним, как пополняется штат российских судов. Обычно туда попадают дети действующих судей, бывшие секретари судебных заседаний и прокуроры. Попробуйте найти среди судей бывшего адвоката – найдете, конечно, но это скорее исключение, чем нормальность. То есть у кандидата в судьи – экс-представителя стороны защиты шанс надеть мантию настолько мал, насколько он велик у кандидата, утверждавшего обвинительные заключения. Не потому ли у нас столько обвинительных приговоров?

А между тем я обнаружил один интересный факт, когда работал с архивами Адвокатской палаты Новосибирской области. Во время Великой Отечественной войны, когда возник дефицит судей, для нормализации деятельности судов стали брать в штат в основном не прокурорских работников, а – кого бы вы думали? – членов коллегии защитников как наиболее ориентированных в области права.

С чем в судебной практике вы категорически не согласны?

Однажды писателя Андре Жида попросили подготовить рецензию на новый роман Марселя Пруста. Тот открыл книгу на первой странице, прочитал «Давно наступила ночь…», закрыл ее и бросил на стол со словами: «Роман не может начинаться с наречия».

Интересно, что сказал бы Андре Жид о приговоре судьи, на каждой странице которого читаешь: «Иванов в неустановленное время в неустановленном месте передал неустановленному лицу наркотическое средство». Когда-то были популярны женские детективы. Там в финале, раскрывая тайну происшествия, всегда появляется стриженая болонка с пакетиком анаши в зубах. Но приговоры российских судов чаще напоминают жесткий хоррор, где подсудимый, у которого не обнаружили ни пылинки наркотического вещества, за покушение на его сбыт в крупных размерах отправляется в колонию на 10 лет.

Мое недовольство осуществлением правосудия связано и с отказом признавать адвоката его частью, и с судейским усмотрением, которое не имеет ничего общего с требованиями закона, и с откровенно обвинительным уклоном.

Пока мы не достигли той границы, за которой невиновность является признаком состава преступления. Но первые шаги уже сделаны: я все чаще вижу в обвинительных заключениях следователей среди доказательств вины протоколы допроса обвиняемых, на которых они отказывались давать показания, ссылаясь на статью 51 Конституции («Никто не обязан свидетельствовать против себя самого, своего супруга и близких родственников...»).

Главная проблема российского правосудия заключается в нежелании замечать незаконные, подчас преступные действия правоприменителей при расследовании уголовных дел. При этом реакция защитников на подобные системные нарушения гасится в судах апелляционной и кассационной инстанций – судьями, чье правосознание основано на тех же советских традициях и обычаях.

Какое право ваших доверителей нарушают чаще остальных?

Если открыть Конституцию, то станет ясно, что любой из моих подзащитных хотя бы раз сталкивался с нарушением одного из гарантированных ею прав. И среди эти нарушений выявить рекордсмена нетрудно. Часть 3 статьи 49 Конституции гласит: «Неустранимые сомнения в виновности лица толкуются в пользу обвиняемого». Увы, далеко не всегда это так.

Часто ли люди ошибочно считают свои права нарушенными?

Каждый раз в зале судебного заседания как минимум двое человек уверены в том, что их права нарушены. И убежденность как минимум одного из них точно небезосновательна.

Любой, кого, по несчастью, задержали и доставили в полицию, считает, что его права нарушены. Даже допустимое законом ограничение права может стать для человека сигналом о его нарушении. Ведь мало тех, кто после двухсуточного пребывания в изоляторе временного содержания заявит: «А ведь они были правы». Ошибаются и арестанты, и те, кто их арестовывал.

Судебное заседание всегда последствие чьей-то ошибки. Разница только в масштабах этих ошибок.

В российском законодательстве может запутаться даже юрист. Как человеку без юридического образования научиться защищать свои права, когда законов так много и разобраться в них не так-то просто?

Человеку без юридического образования не нужно учиться защищать свои права. Как мне не нужно учиться чинить телевизор. Давно прошли те времена, когда люди добывали еду охотой, выделывали шкуры для обмена их на гвозди и сами ремонтировали свою обувь. Для защиты прав и свобод граждан в России работают более 75 000 адвокатов.

Я знаю историю одного мужчины, который 20 лет изучал юридическую литературу в местах лишения свободы. Он освобождался и тут же снова оказывался в суде. Сейчас он осужден в пятый раз.

Или такой типичный случай: доверитель сообщает адвокату, что у него проблема, но ее решение глубоких познаний не требует, поэтому он справится сам. А помощь адвоката ему понадобится, только если события станут развиваться непредсказуемо. Удивительно, но обстоятельства приобретают непредсказуемый характер всякий раз, когда история начинается так.

В далеком 1991 г. я снял крышку с телевизора, пытаясь понять, почему на его экране появилась рябь. Чтобы не запутаться, я позвонил опытному мастеру. Он предложил прийти ко мне и устранить проблему. Но мне хотелось сэкономить, к тому же у меня была инструкция по пользованию. Потом мне сказали, что это был разряд мощностью 10 000 вольт. Мою руку прошило насквозь, и, если бы сила тока при такой мощности была больше, это интервью вряд ли состоялось бы.

Если вы хотите совет, как защищать свои права в суде, я его дам: не снимайте крышку с лампового телевизора, лучше пригласите мастера.

Представьте, что вы попали в прошлое и встретили себя, еще не юриста. Какой юридический совет вы дали бы себе?

«Парень, через полгода “Уралмаш” будут приватизировать всего за полтора миллиона долларов…»

С чем вы сравнили бы работу адвоката? Это как шоу или игра в шахматы?

Самое удивительное в нашей профессии то, что она сочетает в себе противоречия, несовместимые в другой профессии. Бобби Фишер превратил матч за титул чемпиона мира по шахматам в шоу и победил Анатолия Карпова. Вот и работа адвоката – это и шоу, и игра в шахматы. Это всегда душа в рубище и всегда безупречный вид. Это глухая оборона и атака в лоб, активная разведка и невербальная демонстрация дезинформации процессуальному оппоненту.

Арсенал поведенческих паттернов адвоката должен быть неисчерпаем. Но есть понятие «корпоративная этика» – свод убеждений, измена которым неминуемо приводит к умалению авторитета корпорации. По сути, адвокатская этика не столько о том, что можно, сколько о том, как балансировать между «можно» и «нельзя». Длительное нахождение внутри границ априори разрешенного превращает адвоката в модель устаревшего двигателя. Победить не рискуя невозможно, поэтому адвокатская деятельность – это игра ва-банк. Риск оправдан, если он в интересах доверителя. Серость – никогда.

Представьтесь нашим читателям так, как если бы вы участвовали в конкурсе на самую остроумную самопрезентацию.

Остроумие не мой конек, но я попробую: «История триумфов небогата. / Сижу в углу и тихо кофе пью. / Не у того, похоже, адвоката / Берут сегодня это интервью» (Вячеслав Денисов, адвокат).