Выражаю признательность редакции сайта «АГ» за организацию свободной дискуссии по актуальной теме взаимоотношений адвокатов и учреждений ФСИН по мотивам дисциплинарного дела в отношении московского адвоката Ольги Динзе. Думаю, инициатива проведения подобных публичных дискуссий заслуживает всяческой поддержки, а сами они должны войти в практику и стать традицией. Если это произойдет, неизбежно повысится и качество дискуссий, гармонично дополнив собой их остроту.
Признателен и за предоставленную возможность заключительного слова в этой обширной и активной дискуссии, состоявшейся как на сайте «АГ», так и в социальных сетях. Злоупотреблять многословием не стану, постараюсь сосредоточиться на главном.
Но сначала вынужден отвести навет Владислава Лапинского, почему-то заявившего, что я «озвучил на всю Россию» данные Ольги Динзе и поэтому больше нет необходимости в их «шифровке». Собственно, Владислав и сам вполне убедительно дезавуировал этот навет своими же последующими ссылками на публичные высказывания самой Ольги Динзе и на другие материалы «АГ», увидевшие свет намного раньше моего комментария, сделанного по просьбе редакции «АГ» лишь по итогам рассмотрения Советом дисциплинарного дела. К этому моменту адвокат Ольга Динзе, прежде всего, в результате собственных усилий, поддержанных рядом коллег и журналистов, уже стала медийной персоной в адвокатском сообществе, причем именно в связи с историей, послужившей основой дисциплинарного дела. А сама эта история по той же причине стала одним из самых обсуждаемых событий. Несмотря на это, из официально опубликованного текста решения Совета по дисциплинарному делу все персональные данные адвоката и прочие идентифицирующие сведения изъяты, как и положено. Таким образом, новизну в моем комментарии, на который ссылается Владислав, на самом деле представляли вовсе не «данные» адвоката, а оценка Советом ее профессионального поведения в публично известной ситуации, ставшей таковой по инициативе самого адвоката.
Теперь о выводах из состоявшейся дискуссии – с опорой на факты, без домыслов, верхоглядства и внешних эффектов.
Проблема правовой неопределенности в регулировании баланса двух охраняемых законом ценностей: с одной стороны, конфиденциальности общения адвоката с подзащитным как неотъемлемой составляющей права на защиту, с другой – предотвращения противоправных действий лиц, заключенных под стражу, путем установления режимных ограничений, хорошо известна и отнюдь не нова. Возникла она намного раньше инцидента с адвокатом Ольгой Динзе, и вокруг этой проблемы на протяжении длительного времени было и есть много баталий. Она до сих пор полностью не решена и, безусловно, требует решения вне зависимости от того, сказано об этом в решении Совета АП г. Москвы по конкретному дисциплинарному делу или не сказано. Существо проблемы исчерпывающе полно описал и проанализировал в своей статье Генри Резник, предложив варианты решения. Предложил их и Александр Пиховкин, справедливо заметив при этом, что «отрицание закона не составляет легитимного решения проблемы». Солидарен в этом с коллегами и не повторяюсь. Добавлю лишь, что адвокат вправе и обязан защищать интересы доверителя не вообще любыми способами, а всеми не запрещенными законом (ст. 7 ФЗ «Об адвокатской деятельности и адвокатуре в РФ», ст. 53 УПК РФ, ст. 8 Кодекса профессиональной этики адвоката). Действия же, направленные на неисполнение закона и правил профессиональной этики (в том числе по просьбе доверителя), прямо запрещены ст. 10 Кодекса.
Именно на этих фундаментальных постулатах и основано решение Совета по анализируемому делу. Разумеется, из этого никоим образом не следует, что московский Совет «лег под ФСИН» (такие эффектно-легковесные нотки звучали в ходе дискуссии в социальных сетях, оставляю их на совести авторов). Просто сама по себе констатация наличия вышеназванной проблемы не меняет выводов по данному делу с учетом всех его обстоятельств, о которых нет никакого спора. Между тем некоторые из этих обстоятельств, в том числе и весьма существенные, в силу каких-то причин остались за рамками критического анализа оппонентами нашего решения.
В решении Совета специально подчеркивается, что в отношении адвоката Ольги Динзе не выдвигалось дисциплинарное обвинение в отказе от представления материалов защиты администрации СИЗО для производства цензуры. И предупреждение ей объявлено вовсе не за это. Предметом дисциплинарного разбирательства был лишь факт получения адвокатом от подзащитного во время свидания с ним тетради с рукописными записями на русском и иностранном языках и вынос ее за пределы СИЗО.
Отмечено в решении Совета и то, что адвокат Ольга Динзе стремилась обеспечить и обеспечила сохранение конфиденциальности сведений, составляющих адвокатскую тайну, но сделала это ненадлежащим способом при наличии других возможностей, законом не запрещенных. Справедливости ради, да и для полноты картины, следует сказать и о том, что (в отличие, например, от часто упоминавшегося в ходе дискуссии давнего инцидента с адвокатом Ольгой Артюховой) администрация СИЗО не предпринимала попыток принудительного изъятия у адвоката Ольги Динзе ни полученной от подзащитного во время свидания с ним тетради с записями, ни каких-либо иных материалов ее адвокатского досье. Ей сначала было предложено вернуть тетрадь подзащитному, после ее отказа было предложено представить тетрадь для просмотра, а в ответ на отказ сделать и это администрацией был составлен акт. Но тетрадь с записями, полученная от подзащитного, так и осталась у адвоката, и содержание записей цензуре не подвергалось. Несмотря на длительность разбирательства и оформления инцидента в СИЗО, в ходе которого свобода перемещения адвоката Ольги Динзе была ограничена его администрацией (что, разумеется, недопустимо), никакие находившиеся при ней предметы помимо ее воли не осматривались и не изымались. Есть и другие существенные отличия в обстоятельствах инцидентов с адвокатами Ольгой Динзе и Ольгой Артюховой, делающие некорректными попытки проведения аналогии между ними: получение Ольгой Динзе от подзащитного тетради было зафиксировано видеозаписью, что и послужило основанием для вмешательства представителей администрации, явившихся в следственный кабинет еще до окончания свидания. Ни сама адвокат Ольга Динзе, ни ее подзащитный факт передачи/получения тетради не отрицали. Адвокат Ольга Артюхова, напротив, была остановлена и принудительно досмотрена после окончания свидания и выхода из следственного кабинета, при этом утверждения представителей администрации о наличии у нее рукописных записей подзащитного, якобы полученных от него во время свидания, не нашли подтверждения – таких записей у нее обнаружено не было, а сама адвокат их наличие у себя категорически отрицала.
Подытоживая сказанное: цель, которую преследовала адвокат Ольга Динзе, – сохранение конфиденциальности полученных от подзащитного сведений – была правомерной, она соответствовала профессиональным требованиям и была достигнута. В этой части к адвокату никаких претензий нет и быть не может. Однако избранный ею способ достижения этой цели противоречил императивным требованиям закона о ведении лицом, содержащимся под стражей, любой переписки только через администрацию. А поскольку передача тетради осуществлялась в условиях видеозаписи (о чем адвокату заведомо было известно), именно эти ее действия и создали высокий риск разглашения содержания записей. При этом была реальная альтернатива, позволявшая достигнуть той же цели: при наличии оснований подозревать, что свидание прослушивается (что, разумеется, само по себе абсолютно незаконно), обмен конфиденциальной информацией между адвокатом и подзащитным мог осуществляться путем ведения каждым из них своих записей и предоставления их друг другу для прочтения и/или переписывания. Такой способ общения никаким требованиям закона не противоречит и не может быть квалифицирован как незаконная переписка. Попытки утверждать о его «неприемлемости» не выдерживают критики хотя бы потому, что он многократно прошел проверку практикой и подтвердил свою эффективность (в том числе при работе команды защиты по самому объемному и одновременно самому «специально контролируемому» делу в стране с начала века). Кроме того, попытки отрицания этого способа заводят ситуацию в полный тупик, не оставляя адвокату никакого приемлемого и одновременно законного выхода. Бороться за «светлое будущее», добиваясь устранения избыточных ограничений, – дело безоговорочно нужное и благородное, но защищать-то конкретных людей приходится здесь и сейчас. Конечно, этот способ обмена информацией – вынужденный, и он требует от адвоката бо́льших усилий и времени, чем просто взять и вынести тетрадь с записями. Но совершенно точно, что в существующих условиях этот способ эффективнее и безопаснее, а значит – есть ради чего потрудиться. Наконец, легитимность этого способа подтверждена правовыми позициями ЕСПЧ, приведенными в решении Совета (и, разумеется, основанными на нормах международного права, в игнорировании которых нас безосновательно упрекают некоторые критики). В этих же правовых позициях, между прочим, сказано, что при определении степени разумности режимных ограничений в конкретной ситуации подлежат учету и личность арестованного, и характер обвинения. В этой связи напомню: в анализируемом нами деле подзащитный адвоката Ольги Динзе обвинялся в участии в террористической деятельности.
Что же касается общеизвестных международных, конституционных и просто законодательных норм-принципов о беспрепятственном и неподцензурном общении адвоката с доверителем, то с учетом всей совокупности обстоятельств, описанных выше, и характера дисциплинарного обвинения они, к сожалению, никак не помогают прийти к иным выводам, чем те, к которым с полным основанием и при неукоснительном соблюдении презумпции добросовестности адвоката единогласно пришел Совет.
По итогам состоявшейся на всех площадках дискуссии есть все основания констатировать, что ни один из выводов Совета, а также ни один из приведенных в их обоснование доводов не был корректно и доказательно опровергнут оппонентами. Отвечая на упрек в отсутствии в тексте решения Совета общего анализа состояния проблемы свидания адвоката с подзащитным в СИЗО, упоминания всех международно-правовых актов по этой проблеме и констатации неполноты известного решения КС, замечу, что этот упрек не учитывает законов жанра. Решение Совета по дисциплинарному делу – не полемически-аналитическая статья и не научный реферат, это оценка поведения адвоката применительно к конкретному дисциплинарному обвинению. И в нем должно быть лишь то, что на эту оценку непосредственно влияет, не больше и не меньше. О других важных вещах, в том числе и связанных с предметом дисциплинарного дела, говорить обязательно нужно, но в других форматах и жанрах. Что, собственно, и делается.
И самое последнее. Нравится нам это или нет, но всякое реальное и доказанное (в отличие от надуманных или сфальсифицированных, что тоже не редкость) нарушение адвокатом императивных режимных запретов и ограничений влечет неприятные последствия для самого адвоката. Но не только: такие нарушения еще и пополняют копилку аргументов силовиков в отстаивании сохранения этих самых ограничений в неприкосновенности, а то и еще большего их устрожения. И используются ими для обоснования утверждения, что адвокаты склонны к недобросовестному поведению и им нельзя доверять, а нужно тотально контролировать. Не предвидеть и не учитывать все эти последствия – такая же профессиональная ошибка, как и выбор сомнительного и рискованного способа действий при наличии более эффективного и безопасного. Все это и есть проявление грубой неосторожности, потому что можно и до́лжно предвидеть, к чему такая ошибка приведет. Работая же по особо сложным, «специальным» делам, адвокату тем более необходимо поддерживать планку профессионализма на такой высоте, которая исключает обоснованные претензии к нему. Помимо прочего, это важный и эффективный способ защиты и самозащиты профессиональных прав.
