Изменение территориальной подсудности в связи с сомнениями в беспристрастности суда

29 октября 2020 г. в Верховном Суде РФ состоялось слушание по апелляционным жалобам защитников и фигурантов так называемого «ингушского митингового» дела¹. Жалобы касались изменения территориальной подсудности. Ранее Пятый кассационный суд общей юрисдикции удовлетворил ходатайство прокурора и изменил территориальную подсудность дела с Магасского районного суда Республики Ингушетия на Кисловодский городской суд Ставропольского края². ВС РФ в очередной раз оставил без удовлетворения жалобы защиты, подтвердив таким образом свою практику по этому вопросу.

Однако хотелось бы обратить внимание на основание изменения подсудности дела – подп. «в» п. 2 ч. 1 ст. 35 УПК РФ, предусматривающий, что подсудность изменяется по ходатайству стороны либо по инициативе председателя суда, в который поступило дело, при наличии обстоятельств, могущих поставить под сомнение объективность и беспристрастность суда при принятии решения по делу.

Казалось бы, изменение территориальной подсудности – вопрос сугубо технический и на конституционные права граждан прямо не влияет, но это далеко не так, иначе не было бы столько жалоб на изменение подсудности. На самом деле изменение территориальной подсудности по подп. «в» п. 2 ч. 1 ст. 35 УПК в том виде, в котором оно происходит, ограничивает:

• установленное международным законодательством право на справедливое публичное разбирательство в разумный срок компетентным, независимым и беспристрастным судом, созданным на основании закона³,
• конституционное право на установленную законом территориальную подсудность дела.

Оно ограничивает также право на защиту, создает «перекос» в сторону обвинения и противоречит принципу «благоприятствования защите».

Более того, считаю, что внесение в УПК в 2018 г. данной нормы закрепило беспрецедентные полномочия стороны обвинения по осуществлению уголовного преследования.

Статья 47 Конституции РФ гласит: «Никто не может быть лишен права на рассмотрение его дела в том суде и тем судьей, к подсудности которых оно отнесено законом». Конституция как закон прямого действия в императивной форме указывает, что «никто не может быть лишен» этого права, без каких-либо исключений. Однако на практике указанная статья зачастую применяется таким образом, что любой может быть лишен права на рассмотрение его дела в том суде и тем судьей, к подсудности которых оно отнесено законом.

Связь между установленной законом территориальной подсудностью, а также конвенционными и конституционными правами граждан на справедливое судебное разбирательство компетентным, беспристрастным и независимым судом признавалась российской судебной системой и ранее. Но в 2018 г. произошла «тихая процессуальная революция», закрепившая в отечественном уголовном судопроизводстве обратные тенденции.

Как менялась позиция законодателя

Практика Конституционного Суда РФ прекрасно иллюстрирует изменение позиции законодателя в этой области за последние 30 лет. Основным актом по вопросам территориальной подсудности до 2018 г. являлось Постановление от 16 марта 1998 г. № 9-П (далее – Постановление № 9-П), в котором утверждалось: «В соответствии со статьями 7, 8 и 10 Всеобщей декларации прав человека 1948 года, статьей 6 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод 1950 года и статьей 14 Международного пакта о гражданских и политических правах 1966 года все равны перед законом и судом; каждый при определении его гражданских прав и обязанностей или при рассмотрении любого уголовного обвинения, предъявленного ему, имеет право на справедливое и публичное разбирательство дела в разумный срок компетентным, независимым и беспристрастным судом, созданным на основании закона. Указанные положения, как относящиеся к общепризнанным принципам и нормам международного права, согласно статье 15 (часть 4) Конституции Российской Федерации, являются составной частью правовой системы Российской Федерации. По смыслу этих положений, право каждого на судебную защиту посредством законного, независимого и беспристрастного суда означает, в частности, что рассмотрение дел должно осуществляться законно установленным, а не произвольно выбранным составом суда (здесь и далее выделено мной. – Б.Д.), без предубеждения, полно, всесторонне и объективно. Поэтому статья 47 (часть 1) Конституции Российской Федерации гарантирует, что никто не может быть лишен права на рассмотрение его дела в том суде и тем судьей, к подсудности которых оно отнесено законом».

То есть выводы КС способствовали последовательному внедрению в уголовный процесс международных правовых стандартов, Суд видел прямую связь между территориальной подсудностью дела (точнее судом, к территориальной подсудности которого отнесено дело) и правом на справедливое, компетентное, беспристрастное, независимое судебное разбирательство, поскольку правила подсудности устраняли произвольность и непредсказуемость, которым в уголовном судопроизводстве не место.

Однако в начале 2000-х гг. практика начала меняться в сторону произвольного изменения подсудности, что было окончательно закреплено сначала Постановлением КС от 9 ноября 2018 г. № 39-П (далее – Постановление № 39-П), а затем внесением поправок в ст. 35 УПК.

В данном «спорном»⁴ постановлении Суд, пытаясь обойти принцип территориальной подсудности, указал: «По смыслу правовой позиции, на которую опирался Конституционный Суд Российской Федерации, принимая указанное Постановление⁵, передача дела вышестоящим судом из суда, которому оно подсудно, в другой суд не противоречит Конституции Российской Федерации, если такая передача исключает произвольный выбор суда или судьи и осуществляется в рамках судебной процедуры, предполагающей принятие мотивированного судебного акта, в котором по итогам судебного заседания с предоставлением каждой стороне права довести до суда свою позицию, на основе исследования доказательств установлены законные основания для передачи дела в другой конкретный суд, притом что законность и обоснованность данного акта подлежит проверке вышестоящей судебной инстанцией по соответствующим жалобам, представлениям участников процесса».

То есть изменение подсудности само по себе не является произволом (с чем, думаю, можно согласиться) в том смысле, что не наделяет правоприменителя излишними дискреционными полномочиями. Однако Конституционный Суд не только не предлагает надежных процессуальных средств избежать этот произвола, а скорее наоборот – закрепляет принципы, позволяющие правоприменителю при желании выходить за четкие рамки подсудности.

Указанное постановление фактически свело на нет конституционный принцип территориальной подсудности уголовных дел. Можно ли в таком случае утверждать, что никто не может быть лишен некоего права, если закон разрешает лишить этого права буквального любого?

В Постановлении № 39-П КС попытался обосновать изменение территориальной подсудности тем, что само по себе это априори не означает нарушение ст. 47 Конституции (с этим никто и не спорит), если не будут допущены произвольность назначения состава суда и передача осуществляется в рамках судебной процедуры, предполагающей принятие мотивированного судебного акта.

Возникает вопрос: устранена ли произвольность назначения состава суда и произвольность изменения территориальной подсудности с принятием обсуждаемого постановления? Практика показывает, что нет. Более того, теперь она закреплена в УПК.

Названное постановление очень любопытно как иллюстрация деятельности современных судей по толкованию правовых норм. Дело даже не в том, что КС разрешил изменять подсудность при наличии сомнений в беспристрастности суда (при том, что в УПК на тот момент соответствующей нормы не было!⁶), а в том, что он, справедливо отметив отсутствие нарушения в целом прав граждан при условии избегания произвольности, сам же указал на механизм, наделивший сторону обвинения и суды правом в произвольном порядке изменять подсудность.

Для этого Суд сделал два шага.

Первый: перенял концепцию, созданную судьями ЕСПЧ (объективный и субъективный подходы к беспристрастности суда).

Суть данного подхода следующая (позволю себе процитировать судью С.М. Казанцева из его особого мнения к Постановлению № 39-П): ЕСПЧ «сформулировал положение о том, что беспристрастность должна оцениваться, во-первых, в соответствии с субъективным подходом, отражающим личные убеждения или заинтересованность данного судьи по конкретному делу, а во-вторых, в соответствии с объективным подходом, который определяет, имелись ли достаточные гарантии, чтобы исключить какие-либо сомнения по данному поводу. При наличии обстоятельств, говорящих стороннему объективному наблюдателю, что судья, возможно, не сможет рассмотреть данное дело абсолютно непредвзято, ставится под сомнение его объективная беспристрастность, даже если субъективный настрой судьи безупречен. Согласно субъективному критерию личная беспристрастность судьи презюмируется, пока нет данных, указывающих на обратное. Напротив, объективный подход констатирует пристрастность судьи, если имеются факты, которые объективно могут породить сомнение в его беспристрастности, причем значение имеют и внешние проявления. От этого зависит доверие, которое суды в демократическом обществе должны вызывать у общественности. Это предполагает, что при решении вопроса о том, имелись ли в данном деле законные основания опасаться, что конкретный судья или судебная коллегия небеспристрастны, точка зрения лиц, ссылающихся на отсутствие беспристрастности у судьи или судебной коллегии, важна, хотя и не имеет решающего значения».

Отмечу, что, если бы в постановлении речь шла только о субъективном подходе – т.е. когда внутренний настрой конкретного судьи из-за неких повлиявших на него факторов меняется и ставит под сомнение его беспристрастность, – изменение подсудности не вызывало бы столько вопросов. Действительно, если налицо реальные факты оказания воздействия на конкретных судей, логично, чтобы существовал механизм защиты подсудимых от такого судьи (и он уже есть – институт отводов).

Однако создается ощущение, что правоприменителям потребовалось узаконить подход, позволяющий менять подсудность ad hoc, когда это нужно органам обвинения (никак иначе это, на мой взгляд, не объяснить). Поэтому КС ввел концепцию объективного подхода к беспристрастности суда: «Такое истолкование положений статьи 35 УПК Российской Федерации – как допускающих передачу уголовного дела по подсудности в суд другой территориальной юрисдикции (в том числе действующий на территории другого субъекта Российской Федерации), обусловленную не субъективным настроем конкретных судей, а объективными обстоятельствами, связанными с личностью обвиняемых, их авторитетом, служебным положением, властными полномочиями, которыми они обладали до начала производства по уголовному делу, а также с иными инструментами влияния, которые они могут сохранять на территории, подпадающей под юрисдикцию суда, которому подсудно конкретное уголовное дело, что позволяет им воздействовать на общественное мнение, а также на деятельность государственных и общественных институтов на этой территории <…> не противоречит Конституции РФ».

То есть получается, что наличия неких неопределенных факторов достаточно, чтобы государство приняло решение изменить подсудность уголовного дела. Несмотря на то что эти условия названы «объективными», не стоит думать, что речь идет о понятии «объективность», используемом в науке. Тут подразумевается «обусловленность внешней средой». Возникает вопрос: кто решает, что существуют некие объективные обстоятельства, а также что одни из них ставят под сомнение беспристрастность суда, а другие – нет? Более того, закон, а вслед за ним КС, требуют определять наличие не любых обстоятельств, ставящих под сомнение беспристрастность суда, а лишь тех, которые могут поставить ее под сомнение. То есть четких критериев нет. А ведь в Постановлении № 9-П КС указывал, что, если положения закона допускают возможность расширительного истолкования, речь идет о произвольности применения закона.

На практике получается, что это определяет суд по своему внутреннему (а значит априори субъективному) убеждению. Например, для одного судьи будет достаточно, что подозреваемый – мэр города или известный гражданский активист, и дело будет передано в другой регион. Например, по «ингушскому митинговому» делу единственным основанием для изменения Пятым кассационным судом⁷ подсудности оказалось мнение оперуполномоченного о том, что, если дело будет рассматриваться по месту совершения преступления, возможно оказание давления на судей, а также проведение митингов. Никаких фактов и конкретики. Как мы убедились, закон сегодня это позволяет. Подсудность изменили, а ВС оставил постановление нижестоящего суда в силе.

Второй шаг, позволивший государству «подчинить» своему произвольному усмотрению институт территориальной подсудности, – фактическое установление примата принципа «надлежащего функционирования и защиты судебной власти» над правом граждан на объективное, справедливое, компетентное судебное разбирательство.

КС указал, что такое толкование положений ст. 35 УПК «направлено на обеспечение публично-правовых интересов надлежащего функционирования и защиты судебной власти». Думается, Суд, понимая, что обосновать новые полномочия правоприменителей произвольно изменять подсудность довольно сложно, поскольку они явно противоречили праву граждан на установленный на основании закона суд, «понизил» это право в системе правовых ценностей, что, на мой взгляд, противоречит духу российского уголовного процесса.

Задумаемся, что важнее: надлежащее функционирование судебной власти или право на справедливый, компетентный и беспристрастный суд, действующий на основании закона? КС посчитал, что первое, и именно «в целях обеспечения публично-правовых интересов надлежащего функционирования судебной власти» дела должны передаваться из суда в суд. То есть целью передачи является не реализация гарантий на справедливый суд (ради этого такую передачу и допускал ЕСПЧ), а именно публично-правовые интересы функционирования судебной власти. Подрывается это функционирование, судя по всему, «снижением уровня уважения и доверия к правосудию даже при отсутствии для этого каких-либо оснований» и гипотетическими «объективными сомнениями в беспристрастности», о чем в том числе указал КС: «Допуская, таким образом, возможность изменения территориальной подсудности уголовного дела, федеральный законодатель правомерно исходит из того, что таковое не только не умаляет авторитет судебной власти, но и служит достижению публично-правовых целей ее защиты, требующих в определенных случаях передачи конкретного дела из суда, которому оно подсудно в силу закона, в другой суд».

Получается, что ради предотвращения гипотетического умаления авторитета судебной власти и для ее защиты (а не защиты права на справедливый, законно установленный суд) правоприменитель прибегает к реальному ограничению права конкретного обвиняемого, нарушая тем самым хрупкий баланс частного и публичного интересов.

При этом КС, полагаю, осознавал как правовую, так и этическую небезупречность приведенных в постановлении рассуждений и резюмировал, что толкование ст. 35 УПК, позволяющее (произвольно) изменять территориальную подсудность из-за гипотетических сомнений в легитимности решения суда и в целях защиты именно судебной власти, а не прав обвиняемых, «как таковое в принципиальном плане не противоречит Конституции РФ». Складывается ощущение, что автор этого пассажа сам не верил в свои слова, поскольку даже судьям, готовившим данное постановление, было очевидно его противоречие Конституции, установившей иную систему ценностей.

Произвольность как недопустимая категория при передаче дел по подсудности

Хотя КС разрешил в публично-правовых интересах власти и защиты (судебной) власти изменять территориальную подсудность (устанавливая тем самым примат публичных интересов государства над интересом личности на справедливый суд), он вслед за собственным Постановлением № 9-П все же обусловил, хотя и декларативно, это право отсутствием произвольности. Очевидно, Суд понимал, что не только не устраняет произвольность, но и узаконивает ее, наделяя тем самым государство полномочиями, которыми оно обладало ранее (согласно ст. 44 УПК РСФСР, впоследствии признанной неконституционной).

Произвольность назначения состава суда при изменении подсудности в понимании КС означает следующее:

• суд, в который передается дело, определяется без каких-либо законно установленных критериев, и нельзя понять, почему сторона обвинения выбирает тот или иной суд (например, в «ингушском митинговом» деле это были Железноводский городской суд Ставропольского края или Кисловодский городской суд. То есть неясно, чем руководствовалась Генпрокуратура, когда просила рассмотреть уголовное дело именно в этих судах. Как правило, прокуратура в этой части свои ходатайства не мотивирует);
• отсутствие «точных» оснований (обстоятельств) (формулировка в Постановлении № 9-П), по которым дело не могло быть рассмотрено в том суде и тем судьей, к подсудности которых оно отнесено законом. Понятно, что ни о каких точных основаниях речь идти не может по причине достаточного ряда сомнений, что очевидно из Постановления № 39-П;
• отсутствие или ненадлежащая реализация механизма передачи уголовного дела «в рамках судебной процедуры, предполагающей принятие мотивированного судебного акта, в котором по итогам судебного заседания с предоставлением каждой стороне права довести до суда свою позицию, на основе исследования доказательств…».

Все эти критерии фактически прямо указаны в приведенных постановлениях.

Однако получается, что КС, устанавливая критерии произвольности, в Постановлении № 39-П фактически узаконил возможность их не соблюдать. А УПК не только не устранил этот пробел, но и закрепил его:

• ни в УПК, ни где-либо еще не предусмотрены критерии выбора суда, в который передается дело. Это некая процедура «за закрытыми дверями», о которой сторона защиты не имеет ни малейшего представления;
• отсутствие «точных» оснований. Естественно, не нужны никакие точные основания, если применяется «объективный подход к беспристрастности суда», –достаточно сомнений, что проиллюстрировано в Постановлении № 39-П:

«Практике известны ситуации, когда на территории, подпадающей под юрисдикцию суда, в который поступило уголовное дело, обвиняемый (один из нескольких обвиняемых), занимавший до начала уголовного преследования или производства по уголовному делу руководящие должности в органах власти на этой территории либо обладающий широкими связями во властных структурах, деловых кругах или в криминальной сфере, обладает возможностью манипулировать общественным мнением, в том числе через подконтрольные средства массовой информации, с целью породить недоверие в отношении легитимности будущего судебного решения. В любом случае в восприятии общественности, если она информирована о том влиянии, которое обвиняемый имеет на соответствующей территории, объективность, непредвзятость и беспристрастность судей суда, которому уголовное дело подсудно в силу закона, даже если их субъективный настрой безупречен, могут быть поставлены под сомнение, что, в конечном итоге, объективно снижает уровень уважения и доверия к правосудию даже при отсутствии для этого каких-либо оснований. При таких обстоятельствах изменение территориальной подсудности данного дела не может рассматриваться как препятствующее доступу к правосудию и само по себе не свидетельствует о нарушении права на рассмотрение уголовного дела законно установленным, а не произвольно выбранным судом, т.е. судом, осуществляющим судопроизводство без предубеждения, полно, всесторонне и объективно и обеспечивающим разрешение дела без неоправданной задержки, притом что это суд той же компетенции, хотя и другой территориальной юрисдикции».

Хотя в процитированном постановлении КС привел толкование наличия «сомнений в беспристрастности суда», однако, как показывает практика, достаточно гипотетической возможности, а основания предполагать такую возможность могут быть расширительно истолкованы и нередко зависят от субъективного усмотрения.

Что касается третьего условия, указанного КС, – о том, что передача должна осуществляться «в рамках судебной процедуры, предполагающей принятие мотивированного судебного акта, в котором по итогам судебного заседания с предоставлением каждой стороне права довести до суда свою позицию, на основе исследования доказательств…», – оно формально соблюдается, но за исключением одного пункта. А именно: «на основе исследования доказательств».

Возникают вопросы: зачем исследовать доказательства, если объективный подход к беспристрастности суда уже установлен и достаточно лишь наличия гипотетических сомнений, не обусловленных никакими фактами? Зачем в таком случае нужны доказательства в том смысле, который в них вкладывает УПК (относимые, допустимые, достоверные, проверяемые в судебном заседании)?

Практика складывается таким образом⁸, что для изменения подсудности прокурор в обоснование ходатайства прикладывает не доказательства, а письма или справки оперативных органов, не проверяемые в судебном заседании, а попытки защитников подвергнуть их сомнению или хотя бы вызвать в суд «автора» справки, как правило, оказываются безуспешными (ст. 89 УПК здесь защите не помощник). И дело здесь в позиции не только конкретных судов, но и законодателя, который, по сути, создал такой механизм изменения подсудности, в котором наличие доказательств не только не предполагается, но и излишне.

Из судебной практики по резонансным делам (в частности, по «ингушскому митинговому» делу, по «осетинскому» делу – митинги в связи с ковид-ограничениями) усматривается, что во многих случаях государство произвольно по своему усмотрению изменило их подсудность. Из соответствующих постановлений неясно, почему был выбран тот или иной суд. Также непонятно, насколько реальны были (и были ли вообще) обстоятельства, послужившие причиной изменения подсудности. Это, на мой взгляд, свидетельствует о том, что произвольность, избежать которой требовал КС, все-таки «проникла» в институт изменения подсудности, и мы вернулись к тому, с чего начинали: особой разницы между дискреционными полномочиями судов, которыми их наделял УПК РСФСР в вопросах изменения подсудности, и теми, что существуют сегодня, нет.

Всякий раз, когда прокурор ходатайствует об изменении подсудности по подп. «в» п. 2 ч. 1 ст. 35 УПК, защита бьется, пытаясь доказать отсутствие фактов, ставящих под сомнение беспристрастность суда. Вместе с тем, исходя из толкования постановлений КС и норм закона, никаких фактов и не нужно.

Безусловно, это не означает, что защита не должна указывать на отсутствие таких обстоятельств, но надо понимать, что закон сегодня «против нас» в этом вопросе – практика это демонстрирует. И пока мы это не осознаем, мы не начнем использовать все доступные инструменты как защитники и как корпорация в целом.