Lex specialis derogat generali – этот основополагающий принцип современного права порой ставится под сомнение арбитражными судами в ходе рассмотрения дела об истребовании конкурсным управляющим сведений, составляющих адвокатскую тайну. Ярким примером тому стало дело из нашей практики.
В мае 2016 г. между организацией-доверителем и адвокатами КА Московской области «Линников и Партнеры» было заключено соглашение о юридической помощи, исполнение которого было завершено через год. В марте 2019 г. арбитражным судом было принято заявление о признании организации-доверителя банкротом, и в октябре 2021 г. арбитражный управляющий обратился к нам с требованием представить документы, ставшие основанием для перевода денежных средств в пользу адвокатского образования, включая договор, акты сдачи-приемки услуг, а также иные документы, подтверждающие факт оказания юридической помощи.
Поскольку сведения, запрошенные конкурсным управляющим, связаны с оказанием квалифицированной юридической помощи доверителю и составляют адвокатскую тайну, в предоставлении документов было отказано. Кроме того, позиция адвокатского образования получила поддержку Совета АП Московской области, куда был направлен запрос касательно разъяснения порядка действий в сложившейся ситуации. Совет АПМО подтвердил, что защита адвокатской тайны относится к основным требованиям КПЭА, а ее нарушение является дисциплинарным проступком, за который предусмотрена ответственность вплоть до прекращения статуса адвоката.
Получив мотивированный отказ, конкурсный управляющий обратился в арбитражный суд, в производстве которого находилось дело о банкротстве должника, с ходатайством об истребовании сведений и документов об организации. Ходатайство было удовлетворено. Апелляционный суд, рассмотрев жалобу адвокатского образования, поддержал выводы первой инстанции.
Значительный интерес вызывает мотивировочная часть таких решений. Известно, что Закон о банкротстве (ст. 20.3) предоставляет арбитражному управляющему право запрашивать необходимые сведения о должнике, включая те, что составляют служебную, коммерческую и банковскую тайну. Такая формулировка предполагает, что указанный в Законе перечень видов информации с ограниченным доступом является закрытым. Соответственно, возможность его расширительного толкования со стороны правоприменителя отсутствует.
Тем не менее обе судебные инстанции посчитали иначе: в ходе первичного рассмотрения ходатайства суд счел возможным применение аналогии закона в отношении адвокатской тайны. В то же время АПК РФ разрешает применение аналогии закона только в том случае, если спорные правоотношения прямо не урегулированы федеральным законом и другими нормативными правовыми актами или соглашением сторон и отсутствует применимый к ним обычай делового оборота.
Говорить об отсутствии правового регулирования в рассматриваемом случае, полагаем, не представляется возможным: отсутствие упоминания адвокатской тайны в ст. 20.3 Закона о банкротстве свидетельствует об обязанности ее соблюдения в ходе деятельности арбитражного управляющего, а не о наличии лакуны в праве. Об этом также свидетельствует позиция Совета Федеральной палаты адвокатов РФ, изложенная в п. 2 Разъяснений Комиссии по этике и стандартам от 4 декабря 2017 г.: «Специальный правовой режим охраны сведений, составляющих адвокатскую тайну, безусловно, сохраняется в ходе процедуры банкротства».
Таким образом, вывод суда о возможности применения аналогии закона в данном случае является заведомо ошибочным и, казалось бы, должен был быть опровергнут вышестоящей инстанцией. Апелляционный суд – очевидно, понимая допущенную нижестоящим судом терминологическую ошибку, – предпочел не использовать данную формулировку в вынесенном постановлении: вместо этого был сделан вывод, что перечень сведений конфиденциального характера, содержащийся в ст. 20.3 Закона о банкротстве, не является исчерпывающим, в связи с чем у арбитражного управляющего есть право на доступ к информации, составляющей адвокатскую тайну.
Согласиться с таким подходом, по нашему мнению, нельзя: обратившись к прежней редакции ст. 20.3 Закона о банкротстве, обнаружим, что упоминание о возможности получения арбитражным управляющим доступа к каким-либо сведениям конфиденциального характера в ней ранее отсутствовало. Такое право появилось только в 2014 г. путем указания на конкретные виды таких сведений. В частности, если коммерческая, банковская и служебная тайны прямо указаны в Законе о банкротстве, то все виды «профессиональных» тайн (которые помимо адвокатской также включают врачебную, нотариальную и иные предусмотренные законом виды информации с ограниченным доступом) в нем отсутствуют. Иными словами, даже простой ретроспективный анализ демонстрирует осознанный выбор законодателем формулировки, которая не предполагает расширительного толкования, однако рассматривавшие спор суды этот довод проигнорировали.
Более того, судами были проигнорированы не только доводы общелогического характера, но и прямые предписания федерального законодательства: так, в соответствии с п. 3 ст. 18 Закона об адвокатуре истребование от адвокатов, а также от работников адвокатских образований, адвокатских палат или ФПА РФ сведений, связанных с оказанием юридической помощи по конкретным делам, не допускается. Поскольку соглашение об оказании юридической помощи к таким сведениям относится в силу прямого указания в п. 5 ст. 6 КПЭА, а Закон об адвокатуре имеет специальный характер по отношению к общим положениям Закона о банкротстве, судам следовало принять эти обстоятельства во внимание и отказать в удовлетворении ходатайства арбитражного управляющего.
Выводы о необходимости обеспечения адвокатской тайны и ее универсальном характере содержатся также во многих актах Конституционного Суда РФ: например, в определениях от 8 ноября 2005 г. № 439-О и от 15 января 2016 г. № 186-О отмечается, что «адвокатская тайна подлежит обеспечению не только в связи с производством по уголовному делу, но и в связи с реализацией своих полномочий адвокатом, участвующим в качестве представителя в конституционном, гражданском и административном производстве, а также оказывающим гражданам и юридическим лицам консультативную помощь». Обеспечение конфиденциальности сведений, сообщаемых адвокату доверителем, является «не привилегией адвоката, а обеспечением законных интересов его доверителей, подлежащих защите в силу Конституции Российской Федерации» (Определение от 11 апреля 2019 г. № 863-О, Постановление от 17 декабря 2015 г. № 33-П). Наконец, КС неоднократно указывал, что Закон об адвокатуре в части регламентации адвокатской тайны и независимости адвоката «устанавливает дополнительные гарантии, обусловленные их особым правовым статусом, является специальным законом и имеет приоритет над отраслевым законодательством» (определения от 15 января 2016 г. № 186-О и от 11 апреля 2019 г. № 863-О). Из этого следует однозначный (на первый взгляд) вывод: нарушение адвокатской тайны является прямым нарушением конституционных прав, поэтому предполагать наличие соответствующего предписания на законодательном уровне не представляется возможным.
Запрет вмешательства арбитражных управляющих в деятельность адвокатов подтверждается материалами практики международных судов. Так, в деле «Foxley v. the United Kingdom» Европейский Суд по правам человека пришел к выводу, что режим «адвокатской привилегии» распространяется на всю корреспонденцию между доверителем и адвокатом, в связи с чем суд Великобритании не имел права санкционировать предоставление арбитражному управляющему права вскрывать и копировать переписку заявителя – такое решение нарушает положения ст. 8 Конвенции о защите прав человека и основных свобод.
Поскольку, согласно законодательству РФ, режим адвокатской тайны распространяется на любые сведения, связанные с оказанием адвокатом квалифицированной юридической помощи доверителю, позиция ЕСПЧ представляется вполне релевантной рассматриваемой ситуации.
Считая, что доводы судов первой и апелляционной инстанций не могут быть признаны состоятельными, мы направили кассационную жалобу в Судебную коллегию по экономическим спорам Верховного Суда РФ, в которой просили отменить указанные судебные акты. Тем не менее даже столь аргументированная позиция не нашла поддержки: в передаче жалобы на рассмотрение в судебном заседании Экономколлегии было отказано со ссылкой на то, что «истребованные конкурсным управляющим документы и сведения необходимы для анализа сделок, связанных с получением коллегией адвокатов от должника денежных средств, а их отсутствие препятствует осуществлению возложенных на него законодательством о банкротстве обязанностей».
Данная аргументация, по нашему мнению, не просто игнорирует положения Закона об адвокатуре, но и прямо нарушает предусмотренный п. 1 ст. 18 Закона запрет на вмешательство в адвокатскую деятельность либо препятствование ее осуществлению. Можно ли в таком случае утверждать, что подобные судебные постановления соответствуют закрепленному в ст. 6 АПК принципу законности? Ответ, полагаем, очевиден.
Проблема, по нашему мнению, носит системный характер: ситуации, аналогичные рассмотренной, могут возникать в практике арбитражных судов на регулярной основе. Предоставление арбитражным управляющим права истребовать документы, составляющие адвокатскую тайну, в конечном итоге может подорвать уровень общественного доверия к судебной системе и институту адвокатуры в целом. «Если действующее законодательство де-факто не обеспечивает защиту прав самих адвокатов, в чем ценность их независимости?», «Смогут ли адвокаты эффективно отстаивать интересы доверителей в условиях произвольного толкования законодательных актов правоприменителями?», «Возможно ли добиться справедливости в суде?» – сама по себе постановка таких вопросов будет свидетельствовать о серьезном кризисе массового правосознания, недопустимом в текущих реалиях.
Тем не менее преждевременно «сгущать краски» тоже не следует, поскольку в настоящее время на рассмотрении Председателя ВС находится обращение адвокатов КАМО «Линников и Партнеры» с просьбой пересмотреть определение судьи Екатерины Корнелюк и передать кассационную жалобу на рассмотрение в заседании Экономколлегии. Надеемся, голос закона будет услышан, а ошибка, допущенная нижестоящими судами, – исправлена.
