Убийство адвоката, да еще в связи с его профессиональной деятельностью, было в Российской империи большой редкостью. Поэтому когда в ноябре 1895 г. на улице ночного Баку был застрелен с близкого расстояния присяжный поверенный Старосельский, это не только вызвало большое волнение в Бакинской губернии, но и имело немалый резонанс внутри адвокатской корпорации.
Семен Дмитриевич Старосельский был сыном бывшего бакинского губернатора, генерал-майора Дмитрия Семеновича Старосельского, занимавшего эту должность с 1872 по 1878 г.; позже он был произведен в генерал-лейтенанты и стал начальником Главного управления наместника Кавказа по гражданской части, а в конце жизни назначен сенатором. К моменту гибели сына его уже не было в живых. Сам Семен Дмитриевич окончил престижное Императорское училище правоведения в Петербурге в 1883 г., вернулся на Кавказ и стал присяжным поверенным округа Тифлисской судебной палаты. Учился он, по-видимому, весьма посредственно, так как окончил 32-м на курсе из 39 человек и получил при выпуске всего-навсего XII класс (губернский секретарь), в то время как окончившие по первому разряду удостоивались девятого (титулярный советник). Его младший брат Всеволод незадолго до убийства выпустился из Пажеского корпуса корнетом в гвардию; впоследствии он стал известным военным, командиром Кабардинского полка Кавказской туземной конной («Дикой») дивизии и даже недолгое время покомандовал Лейб-гвардии Конным полком. Двоюродный же брат Владимир Александрович, известный агроном, специалист по виноградарству, некоторое время исполнял обязанности губернатора Кутаисской губернии; его сместил с поста лично Николай II, узнавший о тесных связях губернатора с революционерами. Освободившись от чиновного бремени, Владимир вступил в РСДРП, став единственным большевиком – бывшим губернатором в российской истории. Вот такая семья.
Источник заимствования: https://burusi.files.wordpress.com/2009/12/afafsafafaf-afaf-afafafafcafafafafoeaf-afafafafafafafafafafsaf-afaf-afafafaf-afafafafafsaf-afafafoeafafafafsaf-af-afafcafafafafafafsafaf1.jpg
Семен Старосельский, молодой еще человек (точного возраста его мы не знаем, но училище обычно оканчивали в возрасте 19-20 лет, стало быть, ему было немногим более тридцати) вел преимущественно гражданские дела. На Кавказе острейшим образом стояла проблема землеустройства, споры в суде по поводу межевания земель были обычным делом и приносили адвокатам неплохой доход. Убийц своих он не узнал, но успел перед смертью, наступившей через 12 часов после покушения, сообщить следователю, что подозревает в его организации старшину села Забрат Манафа Гашим-оглы, члена Бакинской городской управы Оруджалибекова и некоего Бакиханова, крайне темную личность, управлявшего, по слухам, чем-то вроде отряда наемных убийц – выходцев из г. Куба. Следствие закончилось выдвижением обвинения против 7 человек.
Дело рассматривалось в окружном суде в конце февраля – начале марта 1897 г. Из показаний свидетелей становилось понятно, что причиной убийства с большой степенью вероятности могла стать распря между крестьянами большого села Забрат, населенного преимущественно татами1, и местными аристократами-беками, в которой одну из сторон представлял в суде Старосельский. Защиту четырех подсудимых осуществляли местные адвокаты по назначению суда, а трех других по соглашению представляли выдающиеся защитники Карабчевский, Миронов и Куперник.
Источник заимствования: http://vestikavkaza.ru/upload/iblock/24c/1049.jpg
Судебное следствие в полной мере столкнулось с тем, о чем писал примерно в то же самое время известный юрист Август Карлович фон Резон: «всем судебным деятелям, служащим в Закавказье, или хотя бы знакомым с Закавказскими делами, хорошо известно, что одним из серьезных затруднений, встречаемых в означенной окраине при отправлении правосудия, является недостоверность свидетельских показаний. Незачем здесь распространяться о том безвыходном положении, в котором находятся судьи, обязанные решать дела по объяснениям свидетелей – разноречивым и противоречащим друг другу. Которое, например, из показаний более достоверно: то, которое дано свидетелями без присяги, но немедленно после совершения преступного деяния, или то, которое хотя и подтверждено присягою, но в такое время, когда уже успели повлиять на свидетеля разные побочные обстоятельства; или же, наконец, оба показания недостоверны? Вот вопросы, которые возникают там чуть ли не ежедневно и при разрешении которых суд не может избежать ошибок, несмотря на все внимание и знакомство с местными условиями»2. Разумеется, на этом в основном строили свою защиту и адвокаты. Им приходилось убеждать не присяжных, а коронных судей: на Кавказе суд присяжных по ряду причин не вводился.
Суд счел Бакиханова организатором убийства, а двух подсудимых – Мешади Мамед-бека и Фаттаха Гаким-оглы – исполнителями. Первый был приговорен к бессрочной каторге, двое других – к 20 годам каторжных работ. Защитники подали апелляцию, через полгода, в сентябре 1897 г., она рассматривалась выездной сессией Тифлисской судебной палаты в Баку. Мамед-бека и Фаттаха защищали местные адвокаты, а к Миронову, осуществлявшему защиту Бакиханова в окружном суде, присоединился Ф. Плевако.
Петр Гаврилович Миронов и Федор Никифорович Плевако были адвокатами похожего типа: оба прекрасные ораторы, они умели подкупить слушателей искренностью и кажущейся простотой речи, великолепно импровизировали, обладали острым аналитическим умом. Об их судебных победах ходили легенды. Отличались они в первую очередь качеством подготовки: Миронов готовился тщательно, Плевако очень часто (но не всегда!) полагался на вдохновение.
Источник заимствования: https://traditio.wiki/Пётр_Гаврилович_Миронов
Присутствовавший на процессе журналист газеты «Каспий» Гедеонов описывал свои впечатления от выступления Плевако так: «Как хорошо говорил он о задачах суда, о роли правосудия, об “убийственной неправде”, о сыске, о движении селезенки, голос которой нередко принимают некоторые за голос истины и движение мысли, о мухоморах, которые никогда не приобретут запаха розы, о собаках,.. о том, что лучшей тризной, лучшим памятником и лучшей надгробной речью для покойного Старосельского был бы справедливый приговор подсудимых, и о многом, многом еще – всего не перечислить… Какие фразы, какая мощь, какие сравнения, какая логика!.. Поражаешься этому фейерверку, каскаду слов, весь превращаешься в слух, замираешь; это водопад, без устали извергающий искрящиеся струи воды, но вместе с тем отсутствие напыщенности в речи, просто, ясно, все правда… Пусть г. Плевако не знал даже дела, восклицает восторженный поклонник ораторского таланта г. Плевако, пусть он занимался им менее нас с вами, читатели, пусть наконец, он простер незнакомство с ним до того, что говорил о Старобельском и защищал Бакланова – нет нужды… Приехал, не смотрел ни на что, не слушал никого, нюхал спирт и тер себе виски eau de colon’ом, сорвался с места, обдал всех каскадом изумрудной речи, букетом красноречия, победил… и уехал…»3
Достаточно ознакомиться с речью Плевако, чтобы убедиться в том, что журналист, несомненно, попавший под обаяние мифа о Великом Мастере Экспромта, выступающем всегда «с колес», задолго до приезда Федора Никифоровича в Баку, продолжил творить этот миф (восторженно или иронически – сложный вопрос). Отчет не содержит упоминаний об оговорках Плевако в фамилиях, но, даже если он и ошибся пару раз (из примерно полутора десятков упоминаний как той, так и другой фамилии), это не свидетельствует о незнании дела (скорее, о не очень хорошем самочувствии – не зря же он нюхал нашатырь и тер виски одеколоном). А вот то, что адвокат четко указывал на слабые места в логике обвинения и обосновывал ненадежность ряда ключевых свидетелей, – вполне убеждает в обратном.
С одним трудно не согласиться – мастерство оратора неоспоримо. В любом учебнике ораторского искусства найдется место для заключительных слов Плевако:
«Убит присяжный поверенный – член той семьи, к которой принадлежу и я. Зачем же явился я и говорю в защиту подсудимого, мешая мщению за попранное право, за преждевременно пресеченную жизнь его?
Господа! Я не могу простить обвинителю… Я сам не раз в своей деятельности выступал в качестве гражданского истца, помогая правосудию. Тридцать лет я с честью ношу свой значок и никогда не согласился бы опозорить его, если бы не убеждение в невиновности подсудимого.
Покойный был борцом за право, за честь; покойный спасал обвиняемых, защищал сирого и обиженного. Так неужели ему нужна тризна, неужели ему приятны слезы осужденного, как благоухание кадильное?
Нет, иную услугу хотелось бы оказать ему, иное слово, чем беспощадное обвинение, хочется услышать в помянные дни по нем.
Товарищ, спящий мирно в могиле, я служу тебе, как и все, здесь бьющиеся за правду, тою службою, в каковой и ты видел благороднейшее употребление твоего призвания! И если невинный, доказав свою правоту, выйдет отсюда оправданный, а не осужденный, правда приговора и счастье спасенного от вечного позора, вызванного подозрением в тяжелом убийстве, будет лучшей тризной, лучшим надгробным словом, лучшим памятником, какой воздвигнется тебе друзьями и соратниками твоими по бранному полю, – за честь!..»4
Срок каторги Мамед-беку и Фаттаху суд сократил до 15 лет; Бакиханов был оправдан. Разумеется, сомнения в его невиновности остались, но сомнения, как известно, – в пользу обвиняемого.
1 Таты – народность иранского этнического происхождения, проживающая в Азербайджане и южном Дагестане.
2 А.К. фон Резон О лжесвидетельстве в Закавказье // «Журнал министерства юстиции. Год пятый». 1899, апрель, № 4. С.220–221
3 Убийство С.Д. Старосельского. М., 1900. С. 130–131
4 Там же. С. 136.
