Когда мы говорим о российской Адвокатской школе, то имеем в виду понятие, близкое к термину «научная школа» – то есть оформленная система научных взглядов, а также научное сообщество, придерживающееся этих взглядов. В случае российской дореволюционной Адвокатской школы – это сообщество, сословие присяжных поверенных, объединенных статусом присяжного поверенного, профессиональной этикой присяжного поверенного и, важно подчеркнуть, общностью взглядов на систему правосудия. Ведь, безусловно, все первые присяжные поверенные были вдохновленными Судебной реформой 1864 г. энтузиастами, которые решили служить благу общества и государства, прилагая свои таланты и умения как к защите подсудимых (не только на коммерческой основе, но и по назначению, и даже в особых случаях безвозмездно), так и к развитию института присяжных поверенных и его органов самоуправления. Тем самым они – эти пионеры адвокатуры – своей деятельностью способствовали прогрессу российской системы правосудия в целом.
Многие из присяжных поверенных, кстати, понимали свою задачу еще шире. Например, Федор Никифорович Плевако рассматривал свою деятельность не только как юридическую профессию, но и как важное социальное служение, миссию, которая способствует установлению Справедливости, в самом возвышенном, можно сказать, библейском смысле этого слова. Поэтому авторский стиль работы Плевако заключался в апеллировании перед присяжными не столько к правовым аспектам конкретного дела, сколько к категориям справедливости, моральным и нравственным установкам, понятиям о добре и зле «по гамбургскому счету» и т.д. «Проза буквы закона иногда лишала возможности согласиться с увлекательностью его положений и с его восторженными надстройками над Судебными уставами», – так отзывается о работе Плевако в своих мемуарах другой выдающийся юрист той эпохи Анатолий Федорович Кони («Статьи о государственных деятелях» – Князь А.И. Урусов и Ф.Н. Плевако).
А.Ф. Кони – всегда упоминается в контексте истории российской адвокатуры, хотя он никогда адвокатом (присяжным поверенным) не был. Напротив, он был судьей, прокурором, обер-прокурором, сенатором. Тем не менее известность и популярность в адвокатской среде он имеет, прежде всего, благодаря его мемуарам, в которых он много и подробно рассказывает об истории Судебной реформы 1864 г., создании в России суда присяжных и персонально о тех присяжных поверенных, с которыми ему довелось работать в одних делах. Кроме того, Кони был председательствующим судьей по делу Веры Засулич, стрелявшей в петербургского градоначальника Трепова, оправдание которой присяжными явилось важным эпизодом, определившим во многом ход российской истории во второй половине ХIХ в…
Как противоположность адвокатскому стилю Плевако Кони называет князя Александра Урусова. Урусов был более, скажем так, правовед. Дотошно разбирался во всех деталях каждого дела и выстраивал логичную систему доказательств защиты, Кони упоминает «таблицы Урусова», «концентрические круги» – по такой системе Урусов выстраивал систему доказательств по делу, постепенно продвигаясь от второстепенных деталей и свидетельств к главным аргументам защиты.
У Плевако все было наоборот… По свидетельству другого, более молодого, но не менее известного присяжного поверенного Василия Маклакова (ученика Плевако), Федор Никифорович, если и готовил свои судебные речи заранее, то только в общих чертах, а на полях делал пометки «фейерверк». Это значит, что тут он собирался выдавать яркий эмоциональный экспромт, апеллировать к чувствам и совести присяжных. Вот как пишет о таком фейерверке Маклаков: «Плевако разразился такою тирадой, которую, действительно, нельзя было лучше назвать, как “фейерверк”. Тут были и цитаты из Евангелия, и ссылка на суд, уставы, и примеры Запада, и воззвание к памятнику Александру II, стоявшему перед зданием суда…» (Василий Алексеевич Маклаков: «Ф.Н. Плевако: лекция, прочитанная в мае 1909 года в Петербурге в Обществе любителей ораторского искусства»). Именно этими фейерверками Плевако и прославился. Со временем его имя даже стало нарицательным: в провинции говорили: «Выпиши себе столичного плеваку», подразумевая необходимость пригласить защитника из столицы и даже не догадываясь, что Плевако – это фамилия, а не профессия.
Понимая свою миссию именно как защиту Справедливости, Плевако нередко выступал и на стороне потерпевших, то есть фактически на одной стороне с обвинением. В знаменитом деле Игуменьи Митрофании, подделывавшей векселя и другие ценные бумаги ради собственного монастыря, Плевако в своей обличительной речи сконцентрировался на том, что хоть и ради как бы благого дела, а не обогащения, но своим поступком игуменья позорит Церковь и нарушает заповеди Божьи, прежде всего, «не укради», «не произнеси ложного свидетельства» и т.д. То есть апеллировал он совсем не к земному закону, а Закону Божьему.
Ну и надо вспомнить о разном отношении Плевако и Урусова к самому суду присяжных. Тут я снова сошлюсь на мемуары Кони. Плевако считал суд присяжных высшей инстанцией, гласом и совестью русского общества, концентрированной вековой мудростью народа. Он сам был разночинец из народа и потому не отделял себя от простого люда, а присяжные были тоже в основном, скажем так, средний класс, мелкие служащие, зажиточные крестьяне и т.п. Не низы, но и не аристократия. Князь Урусов относился к суду присяжных более прохладно, как пишет Кони, принимал его «за неимением лучшего», и если дело решалось не в его пользу, в апелляциях и кассациях не упускал возможности покритиковать присяжных с позиции просвещенного аристократа и профессионального юриста… Можно также добавить, что, как замечает Кони, Плевако рассматривал свою деятельность как общественное служение (хотя и брал за свою работу неплохие гонорары, когда клиент был платежеспособным), в то время как князя Урусова Кони сравнивает с хирургом, который, «проведя операцию, едва ли захочет продолжать с пациентом приятельские отношения», указывая тем самым на более технократическое, если можно так сказать, отношение Урусова к своей работе.
В своем дневнике Плевако писал: «Даю себе слово брать уголовные дела, где есть психологический интерес, или общественные тенденции, или где есть сильные данные, что гроза собралась над честным человеком, напрасно оговоренным его врагами» (Людмила Морозова: «Ф.Н. Плевако. Жизнь и деятельность. К 175-летию со дня рождения»). И свое слово Плевако сдержал. Он бесплатно защищал крестьян, восставших против помещиков, говорил на суде, что «подстрекатели восстания – нищета и голод», но защищал и Савву Мамонтова по его хозяйственным и не только спорам. С богатых он получал больше – так как «они платят и за бедных», – говорил Плевако. С другой стороны, Плевако не брал чисто политических дел, сторонился этой темы, возможно, потому, что еще с самого начала адвокатской карьеры за ним был установлен негласный, но пристальный полицейский контроль – жандармерия подозревала Плевако в участии в тайном обществе юристов-революционеров – и, хотя дальше подозрений дело не пошло, Плевако нарочито сторонился политики. Впрочем, к концу жизни она все-таки настигла знаменитого адвоката: он стал депутатом III Государственной Думы от «Октябристов», но славы в парламенте, в отличие от судебных подмостков, не снискал.
Прямая противоположность Плевако по вопросу энтузиазма «политической защиты» – петербургский присяжный поверенный Григорий Бардовский. Он горячо выступал на самых крупных политических процессах эпохи – участников Казанской демонстрации 1876 г., «Процессе 50-ти», «Деле 193-х» и др. «Борцы против самодержавия, народные заступники считали его одним из самых преданных своих единомышленников», – писала в своих мемуарах революционерка Вера Фигнер. В 1879 г. Бардовского за связи с народовольцами заключили под стражу (при обыске у него нашли пачку революционных журналов). В тюрьме впечатлительный адвокат не вынес тягот одиночного заточения и заболел душевным расстройством. Так завершилась всего лишь четырехлетняя, но очень яркая карьера правозаступника Бардовского.
Следует отметить, что присяжные поверенные зачастую успевали побывать и в роли прокуроров. Например, петербуржский адвокат Петр Александров, прославившийся успешной защитой Веры Засулич, начинал с должности товарища (заместителя) прокурора Санкт-Петербургского окружного суда, дорос до прокурора Санкт-Петербургской судебной палаты и даже до должности в уголовном департаменте Правительствующего сената. Но был у него один изъян для чиновника – постоянно высказывался в защиту свободы прессы, в том числе давая заключения по рассматриваемым делам о клевете. В конечном итоге Александрова вынудили уйти с госслужбы «по собственному желанию». Но именно в роли защитника, а не чиновника Петр Александров обрел свое место в истории. В своей адвокатской карьере он специализировался на делах о защите прессы и свободы слова.
Огромный вклад в развитие российской дореволюционной Адвокатской школы также внесли и другие петербургские присяжные поверенные. Анатолий Кони выделяет Владимира Спасовича и Константина Арсеньева, а я к ним также добавлю Дмитрия Стасова.
Владимир Спасович – преподаватель уголовного права, автор учебника «Уголовное право» (1863 г.), который за свою прогрессивность был запрещен царской цензурой. В работе присяжным поверенным Спасовича можно охарактеризовать как выдающегося правоведа, подходившего к защите с научной педантичностью и глубоким системным анализом материалов дела. Константин Арсеньев, наоборот, – снискал себе славу оратора и литератора, он концентрировался на социальной значимости, «звучании» дела, а не на крючкотворстве в дебрях многочисленных, часто противоречивых законов. После окончания адвокатской карьеры Арсеньев не затерялся и на госслужбе, и в публицистике…
Дмитрий Стасов – мэтр, первый председатель петербургского Совета присяжных поверенных. Представлял интересы Михаила Глинки, Александра Даргомыжского и других композиторов. Является, можно сказать, основателем подотрасли российского права – авторского. Вместе с сокурсником по училищу правоведения Константином Арсеньевым в 1858 г. он организовал юридический кружок «с целью приготовления будущих деятелей на новом судебном поприще». Как вспоминал потом сын одного из «двигателей» Судебной реформы Сергея Зарудного – Александр Зарудный (также присяжный поверенный), Стасов был одним из авторов Судебных уставов 1864 г., он принял участие в создании первоначального проекта уставов. По его словам, Стасов собственноручно редактировал присланные Зарудным-старшим черновые материалы. «Будучи создателем нового суда, будучи одним из отцов его, Дмитрий Васильевич Стасов был одним из главных авторов судебных уставов, одним из создателей этой реформы», – подчеркнул А.С. Зарудный на собрании 1918 г., посвященном памяти Стасова (Д.М. Легкий «Дмитрий Васильевич Стасов – забытый автор Судебных уставов 1864 года»). Впрочем, историки спорят относительно участия Стасова в создании Судебных уставов, поскольку он сам не оставил об этом никаких свидетельств. Дело в том, что за излишнее свободомыслие и критические речи на собраниях юридического кружка, а также предполагаемые связи с Герценом Стасова даже арестовали и выслали на некоторое время из Петербурга в Тулу. Поэтому, вероятно, имея репутацию «неблагонадежного», Дмитрий Стасов просто не афишировал свое участие в подготовке Судебных уставов, дабы не навредить делу…
Вообще значимость Судебной реформы Александра II трудно переоценить. «В новом суде при участии присяжных поверенных право сделалось такой силою, которой должны уступать богатые и сильные мира сего, если только на их стороне не было такого же права», – писал публицист Н.Н. Вильский в «Журнале гражданского и уголовного права» № 1 за 1891 г. (кстати, часто эту цитату ошибочно приписывают А.Ф. Кони. – прим. А.Б.). И это не пустые слова, достаточно вспомнить осуждение миллионера Овсянникова и громкое таганрогское дело против другого миллионера – Вальяно. И хотя последний был оправдан благодаря блестящей защите одесского присяжного поверенного Александра Пассовера, в дореформенные времена само привлечение к суду «сильных мира сего» было делом немыслимым. Из мемуаров А.Ф. Кони: «Овсянников, не привыкший иметь дело с новым судом и бывший в былые годы в наилучших отношениях с местной полицией, причем за ним числилось до 15 уголовных дел, по которым он старым судом был только “оставляем в подозрении”, не ожидал обыска и не припрятал поэтому многих немаловажных документов…»
Тем не менее не все было так благостно. К концу ХIХ в. в судах сплошным потоком пошла бесконечная череда политических процессов. Благодаря этому начали складываться формальные и неформальные кружки присяжных поверенных, занимавшихся исключительно или преимущественно политическими делами. Они получили обобщенное наименование «молодая адвокатура». Одновременно, примерно с 1890 г., развивается специализированная коллективная форма организации адвокатуры в виде своего рода юридических консультаций, которые создавались в основном для обслуживания определенных социальных групп, таких как, например, рабочие. Весьма широкое паблисити приобрела так называемая «Московская пятерка»: Николай Муравьев, Павел Малянтович, Василий Маклаков, Николай Тесленко, Михаил Ходасевич. Они не только не брали денег с клиентов, проходивших по политическим делам, но и тратили на них собственные средства. К 1902 г. их кружок превратился в сплоченную группу политической защиты, разъезжавшую по всей стране. Со временем к ним присоединились будущий кадет Михаил Мандельштам, большевики Виргилий Шанцер (Марат), Дмитрий Курский (впоследствии нарком юстиции РСФСР) и другие. Василий Маклаков, помимо того, что стал депутатом II, III и IV Государственных дум, прославился наряду с другими адвокатами удачной работой в Киеве по знаменитому делу Бейлиса. А Павел Малянтович в дальнейшем стал последним (шестым) министром юстиции Временного правительства… Любопытно, что помощником Малянтовича был будущий Генеральный прокурор СССР Андрей Вышинский. В 1937 г. Малянтович был арестован по обвинениям в контрреволюционной деятельности, а в 1940 г. расстрелян. Вышинский не заступился за своего учителя…
Нельзя также не вспомнить и о так называемом «Деле 25 адвокатов», которые в 1913 г. выпустили совместное заявление с обличением антисемитской и неправовой сущности дела Бейлиса, за что были подвергнуты уголовному преследованию якобы за нанесенные оскорбления в адрес представителей власти и Киевской судебной палаты. Больше всех тогда пострадали присяжные поверенные Александр Керенский и Николай Соколов, которым даже временно было запрещено заниматься адвокатурой...
Ну и, наконец, коль скоро автор данного очерка родом из г. Смоленска, нельзя не указать, что в Смоленском окружном суде работали не более 10 присяжных поверенных. Причем известность из них приобрел лишь Владимир Глинка, который защищал политических активистов, да и сам пострадал за политические взгляды. Вот что о нем пишет Энциклопедия персоналий Смоленской области со ссылкой на библиографический словарь 1934 г. и газету «Смоленский вестник» за 1917 г.
Глинка Владимир Леонидович (17.V.1869, с. Слобода Поречского уезда Смоленской губернии – дата и место смерти не установлены) – присяжный поверенный, из дворян. Учился в Смоленской гимназии, привлекался к дознанию по делу о тайном кружке смоленской молодежи, показал, что от одного из членов кружка получал запрещенную литературу. Поступил на юридический факультет Московского университета, но в 1889 г. подвергся обыску, во время которого у него обнаружили революционные издания, и был временно исключен из числа студентов, содержался под стражей, находился под надзором полиции в сельце Ковширы Поречского уезда. Когда все же окончил Московский университет, жил в Смоленске, выступал в качестве адвоката на судебных процессах, активно участвовал в общественной жизни, в частности, предоставлял свою квартиру для явок представителям революционных организаций, включая большевиков. В 1902 г. выступил в Кишиневе на процессе по делу ленинской «Искры» («дело Гольдмана»). После Февральской революции участвовал в формировании местных органов Временного правительства, успел (до уничтожения архивов) просмотреть дела жандармского управления с целью выявления провокаторов, внедренных в местные организации революционных партий. В газете «Смоленский вестник» опубликовал списки провокаторов.
