«И для чего в течение десятилетий ведется непонятная игра с тяжущимися, с адвокатами? Отчего им не объявляют, что старания их напрасны, что процесс у нас стал письменный и что все произносимые в департаменте речи есть кимвал бряцающий?.. Ни сладкой радости победы, ни острой горечи поражения. Одно тоскливое сознание своей бесполезности, кислое ощущение, что “для себя только он говорил”. Отчего не дать адвокату исполнить свой долг, отчего не дать его убеждению проникнуть в души судей, ранее чем созреет там губительное для него решение?» – сокрушался Максим Моисеевич Винавер.
В 1913 г. Санкт-Петербургский Совет присяжных поверенных рассматривал дисциплинарное дело в отношении адвоката, который вместо защитительной речи заявил, что на основании материала судебного следствия он не может ничего представить суду в пользу своего подзащитного.
Здесь надо сделать историческое пояснение. В отличие от современного уголовного процесса, в котором судебное следствие отделено от прений (то есть сначала суд заканчивает следствие, а затем уже переходит к прениям), в процессе дореволюционном прения были неотъемлемой частью судебного следствия, составляли со следствием одно процессуально-логическое целое. Отсутствие прений препятствовало суду (во всяком случае, формально) завершить процесс как таковой.
В этом деле Совет признал, что «заявление защитника о том, что он не может ничего представить суду в пользу своего подзащитного, представляется грубым нарушением присяжным поверенным своих профессиональных обязанностей». Но установил, что «в действиях подсудимого сам суд [без указаний адвоката] усмотрел смягчающие вину обстоятельства».
В таком случае если суд отсутствием защитительной речи пренебрег, но при этом учел выявленные в ходе судебного следствия смягчающие вину обстоятельства, то в чем тогда смысл говорения речей? Проделайте простой опыт. Если у вас, читатель, есть знакомый судья, спросите, был ли в его практике случай, когда после судебного следствия сложилось одно убеждение, а после прений оно поменялось на диаметрально противоположное.
Вернемся к словам Винавера. Понятна досада адвоката, которому не дали насладиться своей речью. Но поставим себя на место судей. Перед нами текст кассационной жалобы, мы ее осознали, судья-докладчик напомнил основные положения. Если адвокат в речи желает повторить уже известное, то зачем плодить сущности без необходимости? Если же он намерен высказать новые соображения, то что мешало изложить их письменно и заблаговременно?
На стадии апелляции суд рассматривает предмет спора, очищенный производством в первой инстанции от всех посторонних, не относящихся к делу обстоятельств. Отсюда «систематичность, доказательность и ясность должны быть основными чертами изложения апелляционной жалобы. В нее может входить и анализ доказательств, и анализ правовых вопросов. Как для изложения фактов, так и вопросов права нужно иметь упражненное перо», – считал Леонид Евстафьевич Владимиров. В кассации предмет спора еще более сужается, поскольку факты третья инстанция не пересматривает, и задача адвоката сводится к анализу правовых вопросов. Это, конечно, самое сложное – но и самое интересное.
Так что никакого ужаса нет в том, что на стадиях поверки преобладает письменное производство. С тех пор как человечество изобрело письменность и допустило ее в процесс отправления правосудия, живое слово судебного оратора неизбежно утрачивает значение. Другой вопрос, что письменная работа требует от адвоката усиленной интеллектуальной деятельности. Но ведь для того адвокатура и предназначена.
В 1913 г. Санкт-Петербургский Совет присяжных поверенных рассматривал дисциплинарное дело в отношении адвоката, который вместо защитительной речи заявил, что на основании материала судебного следствия он не может ничего представить суду в пользу своего подзащитного.
Здесь надо сделать историческое пояснение. В отличие от современного уголовного процесса, в котором судебное следствие отделено от прений (то есть сначала суд заканчивает следствие, а затем уже переходит к прениям), в процессе дореволюционном прения были неотъемлемой частью судебного следствия, составляли со следствием одно процессуально-логическое целое. Отсутствие прений препятствовало суду (во всяком случае, формально) завершить процесс как таковой.
В этом деле Совет признал, что «заявление защитника о том, что он не может ничего представить суду в пользу своего подзащитного, представляется грубым нарушением присяжным поверенным своих профессиональных обязанностей». Но установил, что «в действиях подсудимого сам суд [без указаний адвоката] усмотрел смягчающие вину обстоятельства».
В таком случае если суд отсутствием защитительной речи пренебрег, но при этом учел выявленные в ходе судебного следствия смягчающие вину обстоятельства, то в чем тогда смысл говорения речей? Проделайте простой опыт. Если у вас, читатель, есть знакомый судья, спросите, был ли в его практике случай, когда после судебного следствия сложилось одно убеждение, а после прений оно поменялось на диаметрально противоположное.
Вернемся к словам Винавера. Понятна досада адвоката, которому не дали насладиться своей речью. Но поставим себя на место судей. Перед нами текст кассационной жалобы, мы ее осознали, судья-докладчик напомнил основные положения. Если адвокат в речи желает повторить уже известное, то зачем плодить сущности без необходимости? Если же он намерен высказать новые соображения, то что мешало изложить их письменно и заблаговременно?
На стадии апелляции суд рассматривает предмет спора, очищенный производством в первой инстанции от всех посторонних, не относящихся к делу обстоятельств. Отсюда «систематичность, доказательность и ясность должны быть основными чертами изложения апелляционной жалобы. В нее может входить и анализ доказательств, и анализ правовых вопросов. Как для изложения фактов, так и вопросов права нужно иметь упражненное перо», – считал Леонид Евстафьевич Владимиров. В кассации предмет спора еще более сужается, поскольку факты третья инстанция не пересматривает, и задача адвоката сводится к анализу правовых вопросов. Это, конечно, самое сложное – но и самое интересное.
Так что никакого ужаса нет в том, что на стадиях поверки преобладает письменное производство. С тех пор как человечество изобрело письменность и допустило ее в процесс отправления правосудия, живое слово судебного оратора неизбежно утрачивает значение. Другой вопрос, что письменная работа требует от адвоката усиленной интеллектуальной деятельности. Но ведь для того адвокатура и предназначена.
