Кони создал у нас тип судебного обвинителя,
применяющего научные приемы к живому делу суда.
Леонид Евстафьевич Владимиров
Если попросить современного человека назвать известных ему адвокатов, он непременно вспомнит две-три фамилии. Прокурорам в этом отношении не повезло, если кого и знают, так только Анатолия Федоровича Кони, да и то редко. Причем некоторые всерьез считают его адвокатом. Кони был судьей, преподавателем, прокурором, но не адвокатом. Именно на поприще прокуратуры он приобрел широкую известность, о нем писали и его публиковали больше, чем всех адвокатов вместе взятых, включая даже А.В. Лохвицкого.
Широта интересов Кони, со дня рождения которого 9 февраля исполнится 175 лет, была весьма велика, а опыт в уголовном судопроизводстве – поистине безграничным. Поэтому чтобы хотя бы поверхностно описать все, нужна не одна сотня страниц. Да и написано уже о Кони немало. Остановимся на трех моментах.
Суд и общественное мнение
Первый. Любопытная дискуссия развернулась после речи Анатолия Федоровича об общественном мнении. В кавказском юридическом обществе делал доклад некто Красовский, который отметил нововведение в проекте Уложения о наказаниях – расширение судейского усмотрения. Докладчик полагал, что очень часто судья не умеет назначить адекватное наказание, он также усомнился в способности суда правильно определить социальное значение преступления; пусть это делает законодатель. Слишком высокую степень доверия к суду счел неоправданной. Сослался на «пример запада»: там доверие к суду имеет корректив в виде влияния на суд общественного мнения.
Кони высказал несогласие с положениями референта. Нет преступления как цельной, неделимой величины, а существует преступное состояние, представляющее собой результат социальных, общественных, этнографических, расовых, экономических и психопатологических условий. Преступление не есть строго определенное, застывшее в своих внешних формах явление, всегда одинаковое и неизменное; напротив, оно изменчиво, индивидуально и потому нельзя применять одну и ту же общую мерку к каждому отдельному преступлению. Законодатель дает типический снимок преступления, судья же должен сделать фотографию отдельного преступления.
Один из оппонентов заметил, что присяжные заседатели оправдывают подсудимых в тех случаях, когда они находят несоответствие между деянием подсудимых и определенным законом наказанием; но они делают это потому, что руководствуются общественным мнением. С точки зрения Кони, присяжные заседатели не выражают своими вердиктами общественного мнения, они творят суд по совести, руководствуясь своими нравственными идеалами, представлениями о добре, правде и справедливости. Собственно говоря, общественного мнения нет, оно неуловимо, изменчиво; сегодня оно одно, завтра другое; оно манипулирует личными страстями и нередко служит слепым орудием в руках ловких агитаторов. Судья не должен прислушиваться к голосу общественного мнения и послушно следовать за ним. Для судьи не должно быть другого указания, кроме собственных совести и разума.
А.Ф. Кони отметил ошибочную позицию референта о том, что общественное мнение должно контролировать суд. Прислушиваться к суду общественного мнения было бы столь же нецелесообразно, как и приглашать это мнение на консилиум к постели тяжко больного. Идеальный судья должен стоять вне влияния общественного мнения; он отвечает за свои действия перед своей совестью, перед историей, перед страной. Вносить этот корректив в деятельность суда весьма опасно. Понтий Пилат тоже уступил требованию общественного мнения…
Понятно, что после такого заявления «либеральная общественность» ополчилась на Кони. А ведь он знал, что говорил. Именно Кони был председательствующим на печально известном процессе В. Засулич. Тогда «общественное» мнение тоже выступало в пользу подсудимой. Напутственное слово присяжным было безупречно по форме и содержанию, поэтому упрекнуть Анатолия Федоровича в склонении к оправданию нельзя. Но в состав присяжных попали купец, студент, художник, неслужащий дворянин и восемь мелких чиновников; все они не могли не находиться под влиянием «общественного» мнения. В результате триумф либерализма закономерно обернулся разгулом терроризма.
Вопрос о влиянии «общественного» мнения на судебные приговоры актуален и сейчас. В XIX в. этот феномен, ограничиваясь периодической печатью, охватывал незначительную часть населения, так называемую читающую (сиречь – грамотную) публику. В настоящее же время развитие электронных средств всеобщего оповещения предоставляет «простакам и демагогам» неограниченные возможности для манипуляций.
Впрочем, в дискуссии было высказано и трезвое суждение: о том, что обществу принадлежит право критики приговоров. Бесполезны и даже опасны попытки предварить вердикт на основании отрывочных и неточных слухов о процессе; только лица, непосредственно участвующие в нем, имеют всю полноту сведений. Но в отношении состоявшегося и доступного для восприятия приговора препятствий для общественной критики нет. Такая критика может иметь юридическое значение хотя бы с точки зрения нахождения кассационных поводов. Правда, для этого необходимо хорошо знать принципы процесса…
Исправление судебной ошибки
Второй момент касается всегда актуального вопроса о судебной ошибке. Начальник почтовой конторы Пономарев был обвинен в присвоении крупных денежных средств, признан виновным и осужден. Но на другой же день после оглашения резолюции открылось, что произошла чудовищная ошибка, что осужден невинный, что деньги похитил почтальон Скрипко, явившийся с повинной. Тем не менее судебная палата в течение двух недель обдумывала и формулировала мотивы заведомо ошибочного приговора и изложила его весьма логично и убедительно.
При рассмотрении кассационной жалобы в Правительствующем Сенате Кони высказал следующие соображения.
Судебная палата, получив предложение прокурора о повинной Скрипко, должна была, по мнению кассатора, ограничиться объявленной резолюцией [т.е. не писать полный текст приговора] и представить дело в Сенат для отмены приговора. Но Сенат по закону дозволяет лишь пересмотр дел, по которым состоялись окончательные приговоры, резолюция же есть предварительный признак, зародыш окончательного приговора. Рассматривая взаимное отношение резолюции и приговора – и обязанности суда по отношению к ним – надлежит признать, что всякая резолюция о вине или невиновности подсудимого имеет своим неизбежным, неотвратимым последствием – приговор в окончательной форме.
В сущности, приговор не являет собой ничего нового в деле – он естественно, так сказать, по закону инерции, вытекает из резолюции, содержит в себе подробное изложение согласно с разумом и словами закона сущности приговора, т.е. резолюции, причем этому изложению предпосылается соображение обвинения с представленными уликами и доказательствами. В этом подробном приговоре суд отдает самому себе и всем заинтересованным лицам отчет в тех основаниях, которые повлияли на убеждение судей в виновности подсудимого, – и представляет вместе с тем материал для разбора при обжаловании по существу, для суждения о правильности применения закона при кассационном разбирательстве. Никакое обстоятельство, открывшееся после объявления резолюции, не может и не должно влиять на естественное и законное, в течение определенного срока, созревание мотивированного приговора, ибо он должен быть основан исключительно на уликах и доказательствах, бывших предметом судебного следствия и состязания сторон. Никакое новое, добытое вне суда и после суда доказательство за или против подсудимого, как бы убедительно оно ни было, не должно останавливать суд в исполнении его обязанности подробно изложить: почему он до открытия нового доказательства пришел к убеждению, что может сказать подсудимому «виновен».
Несомненно, в деле Пономарева справедливость столкнулась с буквой закона: отменить свое собственное, уже произнесенное решение суд не может, но обязан исполнить служебный долг до конца. И при всем сочувствии к невинно потерпевшему и как бы ни казались слова Кони сугубым формализмом, его правоту нельзя не признать. Верно сказал Л.Е. Владимиров: Кони дал образцы ученого судебного красноречия и юридического анализа.
[Интересны в деле Пономарева два высказывания Кони. О задаче адвоката: «форма, в которой предложен вопрос свидетелю, не может быть кассационным поводом потому, что пользование правами, принадлежащими подсудимому и защитнику при перекрестном допросе, дает возможность побудить свидетеля выделить в своем показании свидетельство о фактах от заявления о собственном мнении, причем смешение этих частей показания может всегда быть разъяснено в настоящем своем значении для суждения о вине или невиновности в защитительной речи».
По поводу правила in dubio pro reo – сомнения в пользу обвиняемого (в то время не было еще нормы, аналогичной ч. 3 ст. 14 УПК РФ): «толкование всякого сомнения в пользу подсудимого установлено не законом, а судебной практикой. Оно представляется в виде нравственного требования, предъявляемого судьям на основании опыта, почерпнутого из многолетнего взвешивания доказательной силы обычного судебного материала. Но оно не имеет в силу ст. 803 Устава уголовного судопроизводства («общие основания к суждению о силе доказательств объясняются председателем суда не в виде непреложных положений, но лишь в смысле предостережения от всякого увлечения к обвинению или оправданию подсудимого»), никакой обязательной силы и потому нежелательное нарушение этого правила, если бы оно и состоялось по какому-либо делу в действительности, никогда не может служить поводом для кассации приговора».]
Главное доказательство в уголовном процессе
И третий момент. Свидетельские показания, вероятно, навсегда останутся основным доказательством в уголовном процессе. Но, по-видимому, навсегда останется и проблема их достоверности. Поэтому многие юристы старались так или иначе описать, осветить это главное из доказательств, имеющее решающее значение для выработки судейского убеждения. Не остался в стороне и Кони. Его небольшая брошюра «Свидетели на суде» дает весьма обстоятельный очерк описания типов свидетелей, их психологических свойств, приемов работы со свидетелями на суде, оценки правдивости их показаний. Ценность брошюры, прежде всего, в том, что наблюдения получены автором не посредством кабинетных умозаключений, а взяты непосредственно из жизни и его личной судебной практики; на это указывает и скромный подзаголовок «заметки и воспоминания».
В частности, Анатолий Федорович пишет: «судебный навык показывает, что по отношению к ряду свидетелей всегда приходится делать некоторую редукцию показаний вследствие области бессознательной лжи, в которую они вступают, искренно веря в действительность того, что говорят. Сопоставление этой, по большей части неумышленной лжи пострадавшего с умышленной ложью подсудимого, стремящегося обелить себя на фактической почве или смягчить свою вину, вносит иногда юмористический элемент в отправление правосудия. В остроумной немецкой книжке «Handbuch für lustige und traurige Juristen» [Руководство для веселых и грустных юристов] изображено в рисунках дело о нападении собаки на прохожего таким, каким оно представлялось по рассказам потерпевшего и обвиняемого – хозяина собаки, – и каким оно было на самом деле.
