Некоторое время назад в статье «“Неправое дело” адвоката Андреевского» мы вскользь упомянули о присяжном поверенном Е.Р. Ринке, перешедшем в адвокатуру с поста товарища председателя Московского окружного суда. Взявшись было за взбудоражившее московскую общественность дело купца Елагина, истязавшего детей, Ринк вскоре от него отказался; мотивы, им двигавшие, нам неизвестны.
Это имя сегодня мало кто помнит – знаменитым адвокатом Ринк не стал, хотя, казалось, имел для этого все необходимое: высочайшую квалификацию, большой судебный опыт и незаурядное красноречие в сочетании с природным артистизмом. Почему же Москва не получила в его лице «второго Плеваку»?
Источник заимствования: https://www.kino-teatr.ru/acter/photo/9/6/266969/897716.jpg
Современники писали о Ринке много, на рубеже веков вышла даже отдельная небольшая книжечка «Отзывы газет о деятельности бывшего товарища председателя Московского окружного суда Евгения Романовича Ринка, ныне присяжного поверенного». Среди писавших – газетчики первой величины: Влас Дорошевич, Александр Амфитеатров, Антон Чехов. Предоставим им слово:
Александр Амфитеатров: «Ринк был, несомненно, одним из самых сложных людей, каких случалось мне близко знать в моей жизни. Добр он был беспредельно, но не знаю, любил ли он тех, к кому был добр. Вечно искал человека себе по душе и то и дело влюблялся в каждую новую свою находку до страсти, до самоотвержения, но с такою же легкостью терял людей по первому в них разочарованию. Был очень религиозен, православно религиозен, и кругом “вольтерианец”. Был юрист строгой моральной закваски – и не поручусь, много ли он уважал право, которому служил, да, пожалуй, и мораль, которую внушал. Потому что прорывались у него сквозь мирный пепел добродетельных настроений вспышки истинно мефистофельские»1.
Источник заимствования: https://libmir.com/i/30/242430/i_001.jpg
Влас Дорошевич: «В зале ни души.
Но вот начались прения. И рассыльные летят в буфет, в советскую, по коридорам.
– Сейчас резюме Ринка!
Присяжные поверенные, помощники, публика бегут сломя голову.
Зал в несколько минут набит битком.
Ринк устало откидывается на красную бархатную спинку огромного кресла, закрывает глаза и начинает...
Это был человек среднего роста, худощавый, с умным, ироническим лицом, с маленькой черной бородкой надвое.
Салонный Мефистофель. <…>
Вмешательство в суд он называл:
Топтаньем грязными ногами там, где должна творить чистая судейская совесть.
Он никому не давал самодурствовать в суде:
– Я сам буду в нем самодурствовать.
С точки зрения общественной – это был самый талантливый представитель председательского произвола»2.
Не раз упоминавшаяся нами Е.И. Козлинина, подробный и талантливый, хотя и весьма пристрастный бытописатель Московского суда: «Он не только судил, но и каждым своим нервом переживал всякое попадавшее в его отделение дело, и, всегда умело им освещенное, оно являлось не отдельным эпизодом из жизни того или другого обвиняемого, а всегда страницей из жизни той или другой общественной среды, среди которой протекала жизнь и деятельность обвиняемого. Поэтому-то зал заседаний 3-го отделения всегда был переполнен публикой, и вся Москва отлично знала те дни, в которые заседает Е.Р. Ринк, совершенно безразлично от того, какие дела будут у него рассматриваться – мелкие или крупные. И никто не умел обставить так торжественно крупные процессы, как это ухитрялся делать Евгений Романович»3.
Источник заимствования: https://img02litfund.ru/images/lots/117/117-188-3172-16-V7318711.jpg
В адвокатуру его принимать не хотели. Московский Совет ему отказал, пришлось ему записываться в Киевский округ. Действительно, мало кто из судей так «оттаптывался» на адвокатах, как Ринк. На первый взгляд, удивительно: сам имевший, как будет показано далее, ярко выраженный оправдательный уклон, он, казалось бы, должен был высоко ценить адвокатов; но нет. И Амфитеатров, друживший с Ринком, и Дорошевич, его недолюбливавший, полагают, что Евгений Романович во всем, что он делал, более всего стремился быть на виду, хотел нравиться, и это, помимо прочего, заставляло его ревниво набрасываться, вышучивать и высмеивать тех, кто перетягивал внимание на себя. Неудивительно, что объектами особой его неприязни были два главных московских «златоуста» – Плевако и Шубинский.
Весьма вероятно, что именно неспособность раскрывать свои таланты в суде на равных, а не с «мефистофельской» высоты председательского кресла, стала причиной его адвокатской неудачи. Но как судья он оставил ярчайший след в истории российского правосудия, и вот один из многочисленных тому примеров.
Апеллировать на решения присяжных было нельзя, можно было только подавать кассационную жалобу в Сенат. И только в одном случае вердикт мог быть оспорен самим судом, рассматривавшим дело: «818. Если суд единогласно признает, что решением присяжных заседателей осужден невинный, то постановляет определение о передаче дела на рассмотрение нового состава присяжных, решение которых почитается уже, во всяком случае, окончательным»4. Случаев таких в истории российского правосудия было очень мало; но один из них связан с Ринком.
Источник заимствования: https://pastvu.com/_p/a/6/3/7/637035c4da9d898ff0ca9efa4725e460.jpg
В районе села Зыково (ныне Савеловский район Москвы) на одной из дач на втором этаже в двух небольших комнатах проживала не вполне обычная семья: Лукерья Волкова с мужем и любовником Финогеновым и двумя детьми – старшим 7 лет от мужа и младшим 5 лет от Финогенова5. Источником средств к существованию были для них еще несколько дач, которые они сдавали жильцам в аренду (нелишне напомнить, что крупные города в последней четверти XIX в. охватил настоящий «дачный бум»). Волков всецело посвящал себя главному увлечению всей своей жизни – употреблению внутрь горячительных напитков – и против Финогенова ровным счетом ничего не имел, чего не скажешь о последнем, ревновавшим его если не к женщине, то уж точно к комнате и доходам. Однажды утром Волков был обнаружен мертвым на своей половине этажа с переломом восьми ребер. По мнению экспертов, переломы не могли быть получены в драке, так как покойный, хоть и был накануне мертвецки пьян, не смог бы с подобными травмами подняться по крутой лестнице на 2-й этаж; следовательно, он был убит в своей либо соседней комнате.
Волкова и Финогенов согласно показали, что накануне вечером Волков явился домой своим ходом, лег спать, а утром был обнаружен мертвым; впрочем, ничего другого никто от них и не ожидал. Решающее значение для дела, таким образом, приобретали показания маленьких детей. Старший мальчик на следствии показал, и позже на суде оба ребенка это показание дословно повторили, что ночью он, спавший с отцом в одной комнате, проснулся от отцовских хрипов и криков матери: на лежащем на полу Волкове сидел Финогенов и давил ему на грудь, а Волкова кричала: «Что ты делаешь, оставь его!» Поскольку показания единственных свидетелей полностью согласовались с выводами экспертизы, присяжные вынесли вердикт: «Виновны». И вот тут началось самое интересное.
Источник заимствования: https://pastvu.com/_p/a/5/a/b/5ab4aa91c432d3a5b1971872f7c07a97.jpg
Ринк обратил внимание на то, что мальчики произносили свои ответы как бы заученно, и у него сформировалось убеждение, что это – результат воздействия на детей соседей, с которыми их оставили, так как подозреваемые были немедленно арестованы и до суда содержались под стражей. Он убедил в этом других судей – Ранга и Булыгинского – и они постановили, что вердиктом присяжных обвинены невиновные. Любопытно, что публика и сами присяжные встретили это решение рукоплесканиями.
Далее описавшая этот случай Е.И. Козлинина рассказывала: естественно, что после такого приговора и Волкова, и Финогенов были выпущены на свободу, и дети снова поселились с родителями. Когда же три месяца спустя это дело было снова назначено к слушанию и дети были доставлены в заседание, они отвечать суду что-либо отказывались и в ответ на все расспросы только всхлипывали. Суду пришлось не принимать во внимание их показания, и, таким образом, в деле ничего кроме экспертизы, хотя и очень категорической, но для суда не особенно убедительной, не осталось. К тому же в памяти судей было еще очень свежо другое дело, незадолго перед тем слушавшееся в Круглом зале, когда крестьяне целой деревни обвинялись в том, что они до смерти избили конокрада. Врачебной экспертизой по тому делу было установлено, что у убитого были сломаны в двух местах шейные позвонки, что, по мнению экспертов, должно было повлечь за собой немедленную смерть. Однако свидетельскими показаниями было установлено, что убитый после нанесенных ему побоев вскочил, вбежал в кабак, выпил косушку водки, закусил ее ветчиной с куском хлеба и только после этого, уходя из кабака, упал у входной двери и от полученных ранее повреждений умер. Следовательно, смерть его наступила не так уж быстро, как должна была наступить, по мнению врачей.
Этот весьма веский пример и приводился защитой по делу Волковой и Финогенова. Почему было не допустить, что Волков, избитый на улице и будучи сильно пьян, сделав последнее усилие, взобрался по лестнице и тут же умер?
Такое предположение казалось вполне вероятным, а поскольку в деле больше не осталось никаких улик, новый состав присяжных заседателей оправдал обоих обвиняемых6.
Ох, как трудно разделить оптимизм Екатерины Ивановны! Разумеется, делать заочные выводы, не имея под рукой материалов дела, – занятие неблагодарное, но уж больно многое тут «не вяжется»; поэтому отважимся высказать некоторые соображения.
Во-первых, если Волкова сильно избили где-то на улице, то почему не приняты меры к отысканию участников избиения? А если меры приняты, а участники не найдены, то почему это не стало косвенным аргументом в пользу того, что драки не было? Да и, судя по всему, обвиняемые в своих показаниях не утверждали, что Волков явился сильно избитым, и главное (это, видимо, не отмечено в акте экспертизы) – трудно предположить, что эксперты не отметили бы раны и гематомы, которые обычно сопровождают уличную драку «на почве внезапно вспыхнувшей неприязни». В данном случае, судя по всему, можно было констатировать переломы не от избиения, а от сдавливания грудной клетки, и смерть, скорее всего, наступила от асфиксии, а переломы – не причина смерти, а следствие способа удушения, с чем полностью согласуются первичные показания мальчиков.
Во-вторых, у Финогенова был мотив: Козлинина пишет, что Финогенов «неоднократно выражал желание, чтобы Волков умер, так как у Лукерьи в Зыкове было пять дач, которые он надеялся, сделавшись ее мужем, прибрать к рукам»7.
В-третьих, то, что мальчики изменили показания (точнее, отказались их давать) после трех месяцев жизни с обвиняемыми, должно скорее навести на мысль, что с ними «поработали», нежели их пребывание у соседей.
Случай же с конокрадом, видимо, сильно повлиявший на суд, трудно принимать всерьез: в его избиении принимала участие вся деревня, причем именно с целью убить; дело это обычное, есть много подобных примеров. Дело в том, что с точки зрения крестьян конокрад был не вором, а практически убийцей, причем целой семьи, которая неизбежно пойдет по миру из-за исчезновения лошади-кормилицы; потому-то пойманного конокрада действительно били все (своего рода круговая порука) и именно до смерти. Показания «свидетелей» в этой ситуации имеют небольшую ценность; вероятно, крестьянское правосознание предполагало, что если конокрад после избиения встал, выпил и закусил, то в убийстве они не виновны. При таком убеждении хорошо знакомый любому крестьянину образ курицы, способной некоторое время бегать с отрубленной головой, вполне мог подсказать нужные показания. Тем более что избитый конокрад, который не бросился убегать, а остался тут же в кабаке в окружении желающих ему смерти, как-то не вяжется с инстинктом самосохранения. Разумеется, возможности человеческого организма разнообразны, но приводить подобный более чем сомнительный случай для опровержения выводов экспертизы по совсем непохожему случаю вряд ли уместно.
Похоже, суд руководствовался «внутренним убеждением» и сумел, вопреки логике, передать его присяжным. Произошло это от горячей приверженности принципу «сомнение – в пользу обвиняемого», или потому, что Евгений Романович оказался заложником своей страсти к эффектности, к вниманию публики, к «я сам буду в нем самодурствовать», – не нам судить.
1 Амфитеатров А.В. Литературные характеристики. Воспоминания. Записная книжка. Пародии. Эпиграммы // Собрание сочинений в 10 томах. Том 10. Книга 2. М., 2005. С. 132–133.
2 Дорошевич В.М. Мефистофель окружного суда // «Русское слово», 1910. 21 марта.
3 Козлинина Е.И. За полвека. 1862-1912 гг. (Пятьдесят лет в стенах суда). Воспоминания, очерки и характеристики. М., 1913. С.277. За несколько лет до того, как увидела свет эта книга, Е.Р. Ринк защищал Козлинину в судебном процессе о клевете и выиграл дело.
4 Судебные уставы 20 ноября 1864 года (в 4-х частях). СПб., 1864. С. 99.
5 Обстоятельства дела изложены по: Козлинина Е.И. Цит. соч. С. 278–281.
6 Там же. С. 280–281.
7 Там же. С. 280.
