17 марта Верховный Суд РФ вынес Определение № 307-ЭС19-10177 (4) по делу № А56-42355/2018, в котором рассмотрел вопрос о возможности включения в реестр кредиторов ООО требований его участника, вытекающих из предоставленного организации займа, при отсутствии неаффилированных кредиторов.
Данным документом были отменены судебные акты трех инстанций, которыми требования кредитора Ольги Григаревичюс, являвшейся участником хозяйственного общества – банкрота с 50%-ной долей в уставном капитале, были признаны подлежащими удовлетворению в порядке, предусмотренном п. 1 ст. 148 Федерального закона от 26 октября 2202 г. № 127-ФЗ «О несостоятельности (банкротстве), далее – Закон о банкротстве), т.е. после завершения расчетов с кредиторами. Этим же определением требования кредитора были включены в третью очередь.
Судебная коллегия по экономическим спорам в обоснование своей позиции отметила, что ранее в аналогичном споре в третью очередь были включены требования другого кредитора – Натальи Погореловой, также являвшейся участником того же общества на паритетных началах.
Радует, что Верховный Суд РФ значительно упростил задачу, руководствуясь нормой Конституции РФ о равенстве всех перед законом и судом (ч. 1 ст. 19). Хотя в данном случае уместнее было бы, на мой взгляд, говорить о признаках злоупотребления правом (п. 1 ст. 10 ГК РФ, ч. 2 ст. 41 АПК РФ) со стороны Погореловой, которая, заявляя требование независимого кредитора, ссылалась при этом на то, что уже не является участником общества, что свидетельствует об отсутствии корпоративных отношений.
Вместе с тем, уравнивая кредиторов в правах подобным образом, ВС РФ недвусмысленно поставил вопрос о дискриминации, допущенной нижестоящими судами. Однако оценка деятельности нижестоящих судов не является непосредственной задачей Судебной коллегии. Хотелось бы, чтобы ВС РФ дополнил свою позицию, разъяснив, носило умаление принципа равенства намеренный характер либо это была судебная ошибка, демонстрирующая некомпетентность судей? Полагаю, что в отсутствие четкого разъяснения обсуждаемое определение, по сути, является прямым – выраженным в неудачной форме – обвинением в адрес нижестоящих судов.
Следует заметить, что поправками в АПК РФ (Федеральный закон от 2 марта 2016 г. № 47-ФЗ) в Кодекс включена ст. 188.1, позволяющая суду вынести частное определение в случаях, требующих устранения нарушения законодательства.
И хотя суд нижестоящей инстанции непосредственно не указан в качестве адресата частного определения, представляется тем не менее, что возможность подобного реагирования на явные нарушения законности не исключена.
К слову, ч. 4 ст. 29 УПК РФ прямо предусмотрена возможность вынесения частного определения или постановления в случаях нарушения прав и свобод граждан, допущенных при рассмотрении дела нижестоящим судом, и такая практика уже есть.
Очевидно, что оба участника предоставили обществу заем на нерыночных условиях в силу наличия корпоративных связей. Также понятно, что равенство долей участия обеспечивает паритет прав в части как управления обществом, так и задолженности.
В связи с этим было бы, на мой взгляд, правильным оставить судебные акты без изменения, но при этом сформулировать позицию, позволяющую пересмотреть решение о признании требований Погореловой обоснованными.
Считаю, что незаконность принятого судом акта не должна компенсироваться принятием другого, столь же незаконного. В данном случае ВС РФ, полагаю, руководствовался принципом целесообразности в ущерб законности, которая в силу ст. 6 АПК РФ обеспечивается правильным применением законов и иных нормативных актов, а также соблюдением судьями арбитражных судов правил, установленных законодательством о судопроизводстве в арбитражных судах.
Как следует из карточки дела, Ольга Григаревичюс не обжаловала ни в апелляционном, ни в кассационном порядке определение о включении в третью очередь требования Натальи Погореловой. Такая жалоба была подана конкурсным управляющим, при этом производство в суде апелляционной инстанции было прекращено в связи с отказом от жалобы.
Напомню, что в силу ч. 2 ст. 9 АПК РФ лица, участвующие в деле, несут риск наступления последствий совершения или несовершения ими процессуальных действий. Дисбаланс, как его именует ВС РФ, возник в значительной степени по причинам, зависящим от процессуального поведения сторон, однако избранная модель устранения такого дисбаланса, на мой взгляд, далека от совершенства.
При этом несмотря на наличие у Судебной коллегии ВС РФ права в интересах законности выйти за пределы доводов жалобы, АПК РФ (ч. 2 ст. 291.14) прямо запрещает проверку законности судебных актов, которые не были обжалованы.
В сложившихся обстоятельствах теоретически для Ольги Григаревичюс не исключена возможность обжаловать включение требований Натальи Погореловой в апелляционном порядке (если срок на подачу жалобы будет восстановлен), в то время как для последней аналогичная возможность исключена. Такую ситуацию сложно назвать эталоном равенства.
В поддержку нижестоящих судов также отмечу, что, рассматривая обособленный спор, суд не обязан, да и физически не всегда может учитывать обстоятельства и результаты рассмотрения других обособленных споров. Более того, принимая во внимание норму п. 3 ст. 71 Закона о банкротстве, суд обязан проверить лишь обоснованность требования и наличие оснований для включения требования в реестр кредиторов.
С этой позиции обстоятельства рассмотрения иных споров не относятся к числу имеющих значение для правильного рассмотрения дела.
Противоречивость позиции ВС РФ усматривается и в том, что, определяя природу гражданских правоотношений на момент их возникновения (в данном случае – на момент выдачи займов), суд должен был прийти к выводу именно о корпоративном характере обязательств и соответствующих требований, поскольку обе стороны конфликта в момент выдачи займов являлись участниками общества-банкрота. Иной вывод предполагал бы трансформацию корпоративных обязательств в независимые, что Законом о банкротстве не предусмотрено.
Вывод о том, что восстановление равенства путем включения требований обоих кредиторов в третью очередь не нарушит права иных кредиторов в связи с отсутствием таковых, также представляется не вполне оправданным, поскольку с учетом принятого ВС РФ определения под вопрос поставлена законность всех принятых собранием кредиторов решений. Следовательно, не исключен их пересмотр – вплоть до отмены решения о признании общества банкротом.
Другой, на мой взгляд, важный вывод ВС РФ – о значении акта районного суда, установившего права и обязанности кредитора для цели очередности в деле о банкротстве. Устанавливая факты и делая из них выводы, суд всегда находится в границах определенного сторонами предмета спора. Он не может и не обязан учитывать все многообразие обстоятельств, сопровождающих отношения сторон, в том числе кризис в компании и возможность ее банкротства. Поэтому ни выводы суда, ни установленные районным судом факты, с моей точки зрения, не могут иметь преюдициального значения в процедуре банкротства и не освобождают кредиторов от доказывания обстоятельств, на которые они ссылаются в рамках обособленного спора.
Кроме того, исключает преюдицию и тот факт, что в процедуре банкротства участвует арбитражный управляющий, позиция которого, как правило, судом учитывается. Остается надеяться, что в данном случае арбитражный управляющий действовал добросовестно – в интересах всех кредиторов и должника.
Нельзя также не затронуть наметившуюся в последние годы тенденцию усложнения законодательного регулирования, в том числе в области арбитражного процесса и банкротства. Становятся объемными и излишне громоздкими сами нормы закона, которые неоднократно переписываются, подчас без крайней необходимости. Специальные нормы включаются в законы, имеющие общий характер, и наоборот. Нередко нормы в различных актах дублируют друг друга, а иногда противоречат.
К примеру, норма п. 1 ст. 148 Закона о банкротстве, на которую сослались суды трех инстанций, за время своего существования с 2002 г. уже трижды подвергалась существенной корректировке.
В рассмотренном деле ВС РФ предлагает устанавливать правовую природу долга, исходя из оснований его возникновения – т.е. по состоянию на момент выдачи займа, что относится к периоду 2014–2017 г. Однако норма подп. 2 п. 1 ст. 148 Закона о банкротстве (в редакции Федерального закона от 23 июня 2016 г. № 222-ФЗ) введена в действие только в 23 декабря 2017 г. (п. 1 ст. 13 Закона № 222-ФЗ). Таким образом, выдавая обществу заем в 2014–2016 гг., участники вряд ли могли предполагать, что в случае банкротства компании их требования будут носить «корпоративный характер» и будут выведены за реестр.
Усложнение законодательства неизбежно приводит к его неоднозначному толкованию правоприменителем. В связи с этим имеющие непосредственное действие нормы Конституции РФ, отличающиеся стабильностью и сложившейся практикой применения, приобретают для защиты прав и свобод граждан качественно новое значение.
