Верховный Суд РФ вынес Определение № 302-ЭС14-1472 (4, 5, 7), в котором рассмотрел вопрос о привлечении к субсидиарной ответственности мажоритарного участника Общества и контролирующее его лицо. Решение ВС РФ заслуживает внимания, поскольку является очередным шагом на пути к отказу от доктрины безусловного самостоятельного выступления юридических лиц в гражданском обороте.
Принятые в 2015 г. антитеррористические поправки из «пакета Яровой» ввели понятие бенефициарного владельца юридического лица, установив обязанности юрлица в отношении учета и предоставления сведений о таких владельцах государственным органам, в том числе Росфинмониторингу и Федеральной налоговой службе.
Ранее суды уже допускали привлечение бенефициаров (контролирующих лиц) к ответственности за налоговые правонарушения на основании п. 2 ч. 2 ст. 45 НК РФ.
В п. 1 Постановления Пленума ВС РФ от 21 декабря 2017 г. № 53 «О некоторых вопросах, связанных с привлечением контролирующих должника лиц к ответственности при банкротстве» обращается внимание на необходимость учитывать как сущность конструкции юридического лица, предполагающей имущественную обособленность этого субъекта (п. 1 ст. 48 ГК РФ), его самостоятельную ответственность (ст. 56 ГК РФ), наличие у участников корпораций, учредителей унитарных организаций, иных лиц, входящих в состав органов юридического лица, широкой свободы усмотрения при принятии (согласовании) деловых решений, так и запрет на причинение ими вреда независимым участникам оборота посредством недобросовестного использования института юридического лица (ст. 10 ГК РФ).
Юрлицо становится, как заметил суд, инструментом «транзитного перечисления» денежных средств на счета его владельцев (конечных бенефициаров). Таким образом, в некоторой степени ставится под сомнение идея выбора организационно-правовой формы юридического лица, избираемой для ведения бизнеса.
Обращает на себя внимание терминология решения ВС РФ. Подобная квалификация отношений («транзитные перечисления», «конечный бенефициар») до сих пор встречалась в процессуальных решениях органов, осуществляющих предварительное расследование по уголовным делам, а также в судебных приговорах.
По сути, ситуация описана в решении как имеющая признаки преступления. При этом обязанность доказывания невиновности в совершенном деликте применительно к ст. 65 АПК РФ возложена на ответчика – физическое лицо.
Подобное смещение акцентов во многом стало следствием реформы судебной системы, связанной с упразднением ВАС РФ. Думаю, последний нашел бы аргументы в поддержку состоявшихся решений арбитражных судов.
Проблема в том, что нижестоящие суды, входящие в систему арбитражных судов, в силу своей специфики не склонны в полной мере отказываться от доктрины исключительной самостоятельности юридического лица. И есть на то причина: активное вовлечение в экономические споры физических лиц рано или поздно поставит на повестку дня вопрос о необходимости существования системы арбитражных судов, так как споры с участием граждан – это прерогатива судов общей юрисдикции.
С этой точки зрения непонятно, почему данный вопрос возник именно в порядке обособленного спора в рамках процедуры банкротства.
По существу, ситуация имеет признаки экономического деликта, так как очевидно, что г-н Абазехов своими действиями причинил вред имущественным интересам кредиторов, в том числе ФНС России, вне прямой связи с последовавшим банкротством контролируемого им юридического лица. На необходимость применения норм закона о возмещении вреда указывает и Пленум ВС РФ в упомянутом выше Постановлении № 53.
Ответственность Абазехова в данном случае не имеет субсидиарного характера, поскольку еще не установлено отсутствие средств у контролируемой им компании «РИАЛ». Следовательно, суд применил иной вид ответственности, более свойственный возмещению внедоговорного вреда. Более того, не исключена возможность возврата активов данной компании, которые были выведены незадолго до сложившейся ситуации.
Также неясна судьба уголовно-правовой стороны дела. Известно, что имеется вступивший в законную силу приговор в отношении генерального директора по финансовым вопросам Ф.С. Мозлоевой, признанной виновной в уклонении от уплаты налогов в особо крупном размере (п. «б» ч. 2 ст. 199 УК РФ). Вместе с тем практика свидетельствует, что такие приговоры не всегда исчерпывают состав правонарушения. Как правило, осужденный действует не в одиночку, а в составе группы неустановленных соучастников.
Таким образом, решение компенсирует неэффективную работу правоохранительных органов, не сумевших своевременно разобраться в обстоятельствах налогового преступления и явно поспешивших передать дело в суд.
Вызывает вопросы крайне слабая нормативная мотивировка решения в части обоснования требований к бенефициару. Фактически она сведена к указанию на неправильное применение ст. 65 АПК РФ о распределении бремени доказывания и нарушение ст. 71 АПК РФ об оценке доказательств. Но ведь отказ в удовлетворении требования был связан с пропуском срока исковой давности.
Не ссылаясь на материальные нормы, Верховный Суд таким образом пытается установить собственную норму права, заключающуюся в презумпции недобросовестности конечного бенефициара при соблюдении определенных условий, подтверждаемых «косвенными» доказательствами, формируемыми на основе «анализа поведения» субъектов.
То есть фактически санкционировано то, что в уголовном праве известно как объективное вменение, когда факты, подлежащие доказыванию, заменяются выводами, основанными исключительно на поведении стороны. Аффилированность рассматривается как достаточное условие для возложения на ответчика бремени доказывания отсутствия вины.
Другой не менее важный вопрос, рассмотренный Верховным Судом, – о течении срока исковой давности.
Позиция высшей судебной инстанции сводится к тому, что для применения исковой давности мало знать о факте, повлекшем нарушение права, необходимо также достоверно знать о правомерности вывода о таком нарушении, что уже является не столько вопросом факта, сколько вопросом права.
Таким образом, реализация права на применение исковой давности имеет не только фактическое, но и правовое основание, соответственно, переходит в подчинение к правоприменителю. В отсутствие в законе четкого определения момента начала течения срока исковой давности формулировка «узнал или должен был узнать» имеет «каучуковый» характер – перед судами открываются возможности для «приручения» сроков.
Учитывая вышеизложенное, можно сделать следующие выводы:
- решение отражает тенденцию к снижению значимости такой формы предпринимательской деятельности, как юридическое лицо, и, как следствие, всей системы арбитражных судов, компетентных рассматривать дела с участием юрлиц;
- решение является примером «криминализации» арбитражного судопроизводства, т.е. суд наделяется функцией восполнения пробелов, возникших по причине недостаточно эффективной работы правоохранительных органов;
- решение обнаруживает стремление судов повысить значительность судебного прецедента как самостоятельного источника права, в том числе посредством формулирования выводов, имеющих признаки правовых норм.
При этом рассмотрение подобных требований в рамках обособленного спора снижает уровень процессуальных гарантий права на справедливое судебное разбирательство, поскольку правам участника разбирательства, не являющегося стороной спора, присущ ограниченный характер. Полагаю, что гражданам необходимо более активно отстаивать свои права и не допускать рассмотрения таких исков в рамках обособленных споров. Эти споры, имеющие деликтную природу, должны рассматриваться в судах общей юрисдикции.
