«Неправое дело» адвоката Андреевского

Как хорошо известно любому человеку, хоть немного интересовавшемуся историей дореволюционной адвокатуры, одним из наиболее острых вопросов, вызывавших яростные споры как внутри корпорации, так и за ее пределами, было ведение «неправых дел».

Страстный и искренний борец за высокие нравственные принципы защитительной деятельности Григорий Аветович Джаншиев на страницах своей знаменитой брошюры «Ведение неправых дел» восклицал: «Но наряду с этой свободой, существующей ради торжества правосудия, ради охраны интересов общества, может существовать и существует и другая свобода, может быть, не безвыгодная для адвокатов, но едва ли желательная для общества. В силу свободы, понимаемой в таком смысле, требуют, чтобы адвокат мог без контроля с чьей бы то ни было стороны и по собственному усмотрению отдавать свои познания и талант на служение истине и лжи, правде и неправде, защищать заведомо неправое дело, отстаивать именем закона заведомо неправые домогательства. Такую свободу тоже иные отстаивают»¹.

Г.А. Джаншиев

Может ли адвокат, защищая очевидно для него виновного человека, настаивать на его невиновности? Может ли адвокат, считающий себя нравственным человеком, принимать защиту в деле, от которого за версту несет грязью самого низкого разбора? Вопросы не праздные как полтора столетия назад, так и сегодня…

Среди корифеев присяжной адвокатуры отношение к этим вопросам было разным, как разными были они сами; их объединяли талант и темперамент, блестящее знание права и высокое понимание общественного долга, но моральные принципы – не воинский устав, тут однозначности быть не может. Одним из признанных нравственных авторитетов был столичный присяжный поверенный Сергей Аркадьевич Андреевский.

Товарищ прокурора столичного суда, испортивший себе карьеру на госслужбе отказом поддерживать обвинение против Веры Засулич из-за невозможности дать справедливую оценку событиям, спровоцировавшим ее на покушение, он пришел в адвокатру в романтическом ореоле бесстрашного борца за правду. Его отношение к смыслу и назначению судебной защиты можно назвать образцовым – уже в первом своем громком деле, защищая человека, обвиненного в убийстве из корыстных побуждений, он заявил свое адвокатское credo: «От имени общества, от имени всех прокурор возбуждает преследование, он предъявляет обвинение подсудимому. Здесь его устами говорят все против одного. Не забудьте: все – против одного... в суде! Какой же бы это был суд, если бы за этого одного не поднимался ничей голос, если бы у этого одного не было никакого орудия для борьбы со всеми?! Это орудие – дарованная законом защита. Наша роль трудная, но необходимая. Общественное возмездие, прежде чем покарать, должно одуматься; оно обязано взвесить свой тяжелый шаг и выслушать против себя все возможные возражения, какие только может создать человеческая мысль. Если после таких возражений оно ничуть не поколеблется, ни от одного своего вывода не откажется, ни в одном своем чувстве не смягчится, – то, что бы мы ни думали о решении, мы назовем его обдуманным, взвешенным»². Однако эта позиция ни в коей мере не служила Сергею Аркадьевичу основанием для «всеядности»: «Мне попадалось много дел с весьма благодарным материалом для спора, и само содержание спора уже легко складывалось в моей голове, но я чувствовал, что настоящая правда все-таки не на стороне подсудимого. И тогда я отсылал его к другим. <...> Я этим не хвастаюсь и не вижу в этом никакой добродетели. Просто я не способен к лживым изворотам. <...> Всякую неправду я нахожу глупой, уродливой, и мне как-то скучно с ней возиться», – писал он уже в пожилом возрасте³.

С.А. Андреевский

Известный советский юрист и педагог Б.С. Утевский, начинавший свою профессиональную деятельность еще до революции помощником присяжного поверенного при знаменитом Н.П. Карабчевском, писал о том, что Андреевский «безусловно» не брал на себя «ведение сколько-нибудь сомнительных дел»; очевидно, среди адвокатской молодежи это было всеобщим убеждением…

«И все же, все же, все же…». По меньшей мере три дела из его практики заставляют в этом усомниться.

О них А.Ф. Кони упоминает в своих «Воспоминаниях о деле Веры Засулич»: «Андреевский, ставший очень симпатичным поэтом и тонким литературным критиком, занял, бесспорно, одно из виднейших по талантливости мест в адвокатуре, но и в нем развилась неразборчивость в делах, приведшая его к защите помещика Белозора, жестокого истязателя своих рабочих руками подкупленной полиции, и московского купца Елагина, сажавшего бедную девочку, взятую им в товарки малолетней дочери и завезенную в По, обнаженными половыми частями на несколько часов на обширные горчичники и ставившего на колени, с которых путем таких же горчичников была предварительно содрана кожица...»⁵; «Таким было, например, возмутительное дело московского нотариуса Назарова, покушавшегося изнасиловать несчастную девушку Черемнову, заманенную им в западню Эрмитажа⁶, и устроившего с полицией дело так, что ее по осмотру признали имевшею неоднократные совокупления с мужчинами. Оскорбленная этим и не веря в земное правосудие, она застрелилась на паперти храма Спасителя и при вскрытии была найдена вполне целомудренной. Несмотря на ловкую защиту Андреевского, московские присяжные осудили Назарова»⁷.

А.Ф. Кони

О деле помещика Белозора нам, к сожалению, ничего найти не удалось. Дело Назарова, напротив, хорошо известно и представляет большой интерес, особенно по вопросу о проводившихся там экспертизах; мы планируем в ближайшее время рассказать о нем отдельно. А вот второе дело, вызвавшее значительный общественный резонанс, рассмотрим подробнее.

Вот как описывает его обстоятельства известный современный бытописатель, однофамилец (а, возможно, и дальний родственник) нашего героя Георгий Васильевич Андреевский: «В 1898 году в бедной семье Жуковых узнали о том, что супруги Елагины ищут девочку для компании своей трехлетней дочери, с которой они собираются ехать в Париж. У Жуковых как раз была такая девочка, их семилетняя дочь Ниночка. Бедный отец на следующий же день привел ее в дом Елагиных. Волнуясь и заикаясь, он объяснил приветливой и добродушной хозяйке, что будет рад, если она со своим супругом не оставит своими заботами единственное счастье его жизни, маленькую дочь. Доброта и чадолюбие исходили от полного и угреватого лица Валентины Ивановны Елагиной, когда она приняла под свою опеку тихую бледную девочку. Спокойным и довольным покинул бедный отец дом Елагиных, еще бы: пристроил дочь у добрых, богатых людей, дал ей возможность увидеть Париж, о котором сам он мог только мечтать.

Когда за отцом закрылась дверь, Ниночка заплакала. Однако ее никто, как раньше, утешать не стал. Добродушная хозяйка сильно ударила грубой ручищей по маленькому личику и приказала заткнуться. Счастливый отец шел в это время по улице и улыбался. Он не знал, что его дочь попала в лапы садистов. Ее постоянно били, драли за волосы, ставили на колени с поднятыми руками, когда она не могла хоть чем-нибудь угодить их дочери Наде. Кормили пустым, без мяса, супом. Если кто украдкой давал девочке хлеб, вырывали кусок у нее изо рта и били по голове. На людях же Елагина была с девочкой очень любезна и всем говорила, что отдает чужому ребенку лучшие куски, отрывая их даже от самой себя. Особенно жестоким по отношению к девочке был сам Елагин. Истязание ребенка явно доставляло ему наслаждение, иначе зачем бы он сначала ставил на нежное тельце девочки горчичники, а потом сек по этим местам ее до крови, зажав голову девочки между ног. Валентина Ивановна после порки осматривала девочку и, заметив не тронутые ремнем места, делала мужу выговор. Когда семейство отправлялось на прогулку, Ниночку привязывали собачьей цепочкой к окну за ногу. На ночь также привязывали ее за ногу или руку. Сажали на горчичники. При этом ноги девочки были вытянуты, а руки завязаны сзади и привязаны к креслу. Так она сидела целый час. Потом Елагин вел ее в сад и сек по больным местам. После этого она ни сидеть, ни ходить не могла. Однажды Елагины заставили девочку тащить носилки с собственной дочерью. Она сделала с этой ношей несколько шагов и села, у нее не было сил ни идти, ни стоять. Тогда Елагин избил Нину. Девчонка Надя росла и все больше превращалась в то яблочко, которое падает недалеко от породившей его яблоньки. Она постоянно жаловалась на свою “прислугу”, получая удовольствие от того, что обращала на нее гнев своей злобной мамаши. Своего обращения с чужим ребенком Елагины не изменили и во Франции. Французы, заметившие издевательства Елагиных над девочкой, стали говорить, что все русские – варвары. Мамаша Елагина старалась, правда, произвести на окружающих наилучшее впечатление и даже купила как-то при всех Ниночке пирожное, однако заморочить людям голову не смогла. К тому же от всех этих издевательств и истязаний у девочки стал кривиться рот и начали косить глаза. Жившая тогда в одной гостинице с Елагиными графиня Толстая попросила графиню Апраксину известить русского консула о жестоком обращении с ребенком. Кончилось все тем, что на Елагиных завели уголовное дело. Правда, отделались супруги легким испугом. Суду был предан только Елагин, и того присяжные признали “виновным со снисхождением”»⁸.

Внесем некоторую ясность с самого начала: никакого «легкого испуга» не было и в помине. Надежда Елагина не была предана суду по более чем веской причине – она умерла еще на стадии производства следствия, в 1899 году (слушание дела происходило в Московском окружном суде 12–13 мая 1900 г.); приговор же Елагину – лишение особенных прав (он был потомственным почетным гражданином), 12 лет ссылки в Тобольскую губернию с последующим запретом проживать в столицах и 5 000 руб. по гражданскому иску родителей потерпевшей о возмещении причиненного вреда – трудно назвать незначительным⁹.

Однако в том, что касается отношения супругов Елагиных к маленькой Нине Жуковой, большинство свидетелей – как из прислуги, так и высокопоставленных, в том числе три графини – Надежда Толстая, Пелагея Апраксина и Прасковья Уварова, – подтвердили многочисленные проявления жестокости с их стороны. Две медицинские экспертизы обнаружили на теле девочки следы, которые вполне могли остаться от вырывания волос, побоев и других «наказаний». Очевидны были и попытки Елагина замести следы и откупиться от родителей Нины – с этой целью он нашел посредника, которому были выделены 7,5 тыс. рублей на «улаживание дела», и сверх того еще за 5 тыс. рублей был нанят адвокат Е.Р. Ринк, бывший товарищ председателя окружного суда, который через некоторое время отказался представлять интересы Елагина. Кроме того, выяснилось, что после Нины Жуковой дочери Елагина нашли еще одну «компаньонку», восьмилетнюю сироту, которая также дала аналогичные показания против своего «хозяина». Иными словами, защита Елагина представляла собой дело сверхтрудное: не зря известная судебная журналистка Е.И. Козлинина утверждала, что, «когда дела об истязаниях детей доходили до суда... в таких делах добиться какого-либо снисхождения была бессильна защита, – приговоры получались суровые и такие же беспощадные, какими были и обвиняемые по отношению к своим жертвам»¹⁰. Тем не менее Андреевский взялся за дело.

Е.И. Козлинина

Зачем? В отличие от знаменитого дела Кроненберга, в котором В.Д. Спасовичу удалось убедительно доказать, что на скамье подсудимых – не жестокий истязатель, а несчастный, запутавшийся в своих архисложных семейных отношениях, вспыльчивый отец ( тем не менее участие в нем весьма повредило репутации «короля адвокатуры» в глазах общественного мнения), от елагинской истории за версту несло классическим садизмом. А.Ф. Кони, не просто хорошо относившийся к Андреевскому, а близко друживший с ним, полагал, что дело в развращающем влиянии денег: «Оба они <Жуковский и Андреевский. – прим. авт.> быстро достигли обеспечения и широких гонораров. Но растлевающее влияние узко понятой профессии на слабую русскую натуру, лишенную чувства личной солидарности с общественными интересами, сказалось на них»¹¹. Однако не все так просто.

После процесса, немало испортившего реноме нашего героя, в сугубо частных письмах он высказывается о своем отношении к произошедшему. Вечером в день окончания процесса другу и коллеге А.И. Урусову Андреевский написал: «Елагин обвинен со снисхождением. Настроение публики баранье... Подсудимый пострадал безвинно. Обедал с ним. Как он мучительно плакал! Покоряется участи. Поедет в Тобольск добровольно без кассаций». Через две недели – писательнице и переводчице Зинаиде Венгеровой, с которой также был дружен: «…Да, трудно быть оплотом одного человека против целой массы толпы! Но это труд важный и необходимый. Галдеть всякий может, а вот разобраться – это иное дело...»¹². Вероятно, Сергей Аркадьевич, в своей защитительной речи подробно исследовавший неопределенности в заключениях экспертов и возможные мотивы для сгущения красок в показаниях свидетелей обвинения, не только как юрист полагал виновность Елагина недоказанной, но и по-человечески верил ему. Уму непостижимо, но это – так!

Шарж «С. Андреевский с Фемидой и Эрато»

Ключ к разгадке, возможно, кроется в особенностях личности Андреевского. Среди присяжных поверенных «первого призыва» было немало людей, увлеченно занимавшихся литературной деятельностью (В. Спасович, Д. Стасов, В. Гаевский и многие другие), но только наш герой был видным поэтом (несколько поэм, более сотни опубликованных стихотворений, поэтические переводы А. Мюссе, Э. По, Ш. Бодлера), причем поэтом меланхолического свойства. Тема толпы, предвзято и поверхностно судящей, была не последней в его творчестве:

Но демон есть: он весь – лукавый смех;
Он говорит, спокойный за успех:
«Как дар судьбы, великое – случайно,
И гения венчают не за труд,
Неправеден потомства громкий суд...»

Не исключено, что в омерзительном деле Елагина Андреевскому почудилось стремление к огульному осуждению человека и впрямь малосимпатичного (адвокат в своей речи прямо с этой характеристикой согласился), но чье обвинение возведено на шатких основаниях… Коли так, все, что мы знаем о Сергее Андреевском, говорит в пользу того, что он взялся за него не ради гонорара.

Так ли это на самом деле, мы вряд ли когда-либо точно узнаем…