С «легкой» подачи судебной коллегии Верховного Суда РФ (Определение от 16 декабря 2019 г. № 303-ЭС19-15056) в правовой обиход введена конструкция требования к наследственной массе контролирующего должника лица.
Оцениваю такое правоприменение резко отрицательно, и вот почему.
Когда говорится об ответственности, речь всегда идет о конкретных физических и юридических лицах – субъектах ответственности.
Историческая эволюция обязательств из правонарушений, как пишет И.А. Покровский, постепенно приводит к отпадению штрафной, карательной функции, оставляя для гражданского права только задачу – организовать возмещение причинного ущерба1. Тем не менее, как отмечает О.С. Иоффе, для нарушителя всегда возникают отрицательные имущественные последствия в виде лишения субъективных гражданских прав, возложения новых или дополнительных гражданско-правовых обязанностей2. Следовательно, существо любой ответственности заключается в претерпевании ответственным лицом негативных последствий его не соответствующего закону (в широком понимании) поведения.
Нельзя также забывать о воспитательной и превентивной функциях ответственности. Поэтому отождествлять гражданско-правовую ответственность лишь с ее имущественной (восстановительной) стороной совершенно необоснованно. Иначе незачем было бы, например, учитывать вину потерпевшего в связи с причинением вреда от источника повышенной опасности (п. 1 ст. 1079, п. 2 ст. 1083 ГК РФ) или обращать внимание на фактические обстоятельства правонарушения и незначительность причиненных убытков (при снижении размера компенсации ниже низшего предела согласно абз. 3 п. 3 ст. 1252 ГК РФ), наконец, закреплять в Кодексе штрафную неустойку (п. 1 ст. 394), заведомо превышающую размер понесенных убытков.
Учитывая такое понимание ответственности, действующее административное или уголовное законодательство закрепляют невозможность продолжения соответствующих производств, если ответственное лицо умерло (п. 4 ч. 1 ст. 24 УПК РФ, п. 8 ч. 1 ст. 24.5 КоАП РФ).
Возникает вопрос: почему гражданское право должно в рассматриваемой ситуации идти каким-то другим путем, ведь ответственность контролирующего должника лица возникает в результате внедоговорного обязательства, являющегося, по сути, гражданско-правовым правонарушением – деликтом?
Делая вывод о самостоятельном характере субсидиарной ответственности контролирующего должника лица3, судебная коллегия упускает из виду, что без субъекта ответственности говорить об ответственности нельзя в принципе. С прекращением гражданской правоспособности прекращается и способность нести обязанности (ст. 17 ГК РФ). Именно поэтому для передачи (в том или ином виде) бремени ответственности другому лицу должно быть прямое указание в законе4, что следует из п. 1 ст. 392.2, абз. 2 п. 1 ст. 1064 ГК РФ, а не умозаключение, основанное на диспозитивном гражданско-правовом регулировании.
В Законе о банкротстве случаи, когда ответственность по долгам юрлица-банкрота после его ликвидации возлагается (или даже передается) на иных лиц (в том числе не являющихся правонарушителями), уже предусмотрены (ст. 61.19, п. 1 ст. 135). И это полностью коррелирует со ст. 419, а также абз. 2 п. 1 ст. 1064 ГК РФ. Переход бремени ответственности контролирующего должника лица на его наследников законом не предусмотрен.
Всесторонний анализ категории обязанности в гражданском праве был проведен В.С. Емом. Наряду с пассивными обязанностями или обязанностями-принципами5 (включающими общее требование соблюдать гражданское законодательство, а также все то, что в современной практике сосредоточено вокруг ст. 10 ГК РФ «Пределы осуществления гражданских прав») он выделяет собственно субъективные гражданско-правовые обязанности (или обязанности активного типа), основания возникновения которых не составляют исчерпывающий перечень (п. 1 ст. 8, п. 1, п. 2 ст. 307 Кодекса).
«Диспозитивность “сообщает” гражданско-правовым обязанностям интересную особенность, выражающуюся в том, что содержание обязанностей на момент их принятия субъектами может быть конкретно не определено. В таких случаях содержание обязанностей конкретизируется в процессе реализации относительных гражданских правоотношений», – пишет ученый. И далее: «Обязанность есть необходимость поведения, но не само поведение, соответствующее ей. ˂…˃ Потенциальным может быть поведение, соответствующее обязанности, но не она сама. Субъективная обязанность всегда реальна, адресована конкретному субъекту»7.
Поэтому делается вывод о различии юридических фактов, порождающих субъективные обязанности, с юридическими фактами (фактическими составами), при наступлении которых субъективные обязанности подлежат исполнению. «Только при наступлении фактов второго вида может ставиться вопрос об исполнении обязанности или же о принуждении субъекта к исполнению»8.
Применительно к правонарушению обязанность субъекта как элемент относительного правоотношения станет конкретной, исполнимой (в том числе принудительно) не ранее определения гражданско-правовой ответственности за его совершение. Следовательно, только тогда можно будет говорить о возникновении относительной гражданско-правовой обязанности. «Действие, составляющее содержание обязательства, должно быть настолько определенным, чтобы не возникало сомнения в возможности требовать от должника исполнения», – подчеркивает Г.Ф. Шершеневич9.
Другие исследователи, в частности М.А. Рожкова, обращают внимание на роль судебного акта как элемента в сложном фактическом составе, порождающем обязательственное правоотношение10.
В данном деле к ответственности был привлечен генеральный директор, конкретный размер его ответственности определен не был. В удовлетворении требования к заместителю гендиректора было отказано. При этом из текстов судебных актов11 следует, что требование о привлечении к субсидиарной ответственности было предъявлено уже после смерти должностного лица12. Следовательно, необходимо признать, что в рассматриваемом деле ответственность контролирующего должника лица в обязанность не трансформировалась.
В то же время только конкретно определенная обязанность может входить в состав наследства. Такой вывод вытекает из буквального анализа ст. 128 и ст. 1112 ГК РФ, исходя из которого в составе наследства есть «имущество» (как общее понятие) и «обязанности» (как его составные части), но не «долг» или «обязательство». При этом имущество не может быть чем-то абстрактным. Получается, что, раз ответственность наследодателя как контролирующего должника лица на момент открытия наследства существовала лишь гипотетически и конкретной относительной обязанностью не стала, значит, она не могла быть передана по наследству13.
Остается лишь рассмотреть вопрос не с позиции «ответственность наследственного имущества», а с точки зрения интересов наследников, которым предлагается «подписаться под ответственностью». Однако невозможно правомерными действиями стать правонарушителем и приобрести себе ответственность14.
Поэтому примененное судебной коллегией широкое толкование нарушает права наследников (что, на мой взгляд, гораздо значимее, нежели умаление возможностей кредиторов должника): наследники вправе рассчитывать, что имущество и долги, которые они наследуют, определяются с достаточной четкостью. В противном случае есть риск, что их волеизъявление на принятие наследства будет совершаться под влиянием заблуждения и в будущем может быть успешно оспорено (п. 1 ст. 1152, ст. 178 ГК РФ).
С учетом изложенных замечаний анализируемый судебный акт не выдерживает критики. Хочется пожелать заинтересованному лицу в данном деле инициировать надзорное производство.
1 См. об этом: Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. – М.: Статут, 1998 (в серии «Классика российской цивилистики»). С. 276.
2 Иоффе О.С. Развитие цивилистической мысли в СССР (часть II) // В кн.: Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву: Из истории цивилистической мысли. Гражданское правоотношение. Критика теории «хозяйственного права». – М.: Статут, 2000 (Серия «Классика российской цивилистики»). С. 476.
3 Гражданское законодательство не устанавливает такие виды субсидиарной ответственности, как самостоятельная (основная) и дополнительная. Соотношение ст. 399 ГК РФ с соответствующими нормами Закона о банкротстве (в частности, п. 1 ст. 61.11, п. 1 ст. 61.12 или п. 2 ст. 10 в ранее действовавшей редакции) является отношением общей нормы (которая не требует для применения субсидиарной ответственности установления факта неплатежеспособности основного должника, а лишь обязательного предварительного к нему обращения) с нормой специальной (порядок применения которой связывается с определением размера не погашенных должником требований кредиторов), не более того. Это следует из п. 4 ст. 399 ГК РФ. Попутно следует заметить, что закон не содержит запрета применения норм о субсидиарной ответственности к деликтным обязательствам. Учет обстоятельств причинения вреда, вины правонарушителя и др. также регламентируется, наряду со специальными нормами Закона о банкротстве, общими положениями Кодекса.
4 В науке этот принцип называют принципом канализирования гражданской ответственности, когда ответственность возлагается исключительно на одно лицо, указанное в нормативном акте, независимо от того, причинен ли вред непосредственно этим лицом или же другими лицами. Делается это с целью решения проблемы субъекта ответственности. См. об этом: Кулагин М.И. Предпринимательство и право: опыт Запада. // В кн.: Кулагин М.И. Избранные труды. – М.: Статут (в серии «Классика российской цивилистики»), 1997. С. 285–287.
5 Ем В.С. Категория обязанности в советском гражданском праве (Вопросы теории): дисс. ˂…˃ к.ю.н. – М., 1981. С. 9–10, 40–41, 53, 57, 65–70.
6 Там же, стр. 9–10, 23, 78–79, 82–84, 86, 91, 98, 106, 156, 176–179.
7 Там же, стр. 79, 83, 86.
8 Там же, стр. 84.
9 Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права (по изданию 1907 г.). – М: Фирма «Спарк», 1995. С. 276.
10 Рожкова М.А. Судебный акт и динамика обязательства. – М.: Статут, 2003. С. 96.
11 К судебным актам по рассматриваемому обособленному спору помимо определения ВС РФ относятся также определение Арбитражного суда Амурской области от 19 ноября 2018 г. по делу № А04-7886/2016, постановления Шестого арбитражного апелляционного суда от 4 марта 2019 г. № 06АП-7352/2018 и Арбитражного суда Дальневосточного округа от 21 мая 2019 г. № Ф03-1804/2019.
12 Не говоря уже о том, что само требование основывалось на Федеральном законе от 29 июля 2017 г. № 266-ФЗ, существенно расширившем круг контролирующих должника лиц (в том числе распространившем ответственность не только на руководителя, но и на иные должности, предоставлявшие возможность определять действия должника), и который вступил в силу спустя полтора года после смерти наследодателя. Фактически речь идет о необоснованной, вопреки общему правилу в п. 1 ст. 4 ГК РФ, обратной силе закона, устанавливающей гражданско-правовую ответственность.
13 ВС РФ исходит из понимания под долгами наследодателя, передающимися по наследству, всех имевшихся у наследодателя к моменту открытия наследства обязательств, которые не прекращаются смертью должника независимо от наступления срока их исполнения (п. 58 Постановления Пленума ВС РФ от 29 мая 2012 г. № 9 «О судебной практике по делам о наследовании»). Такой подход не выделяет специфики ответственности за вред, которая, тем не менее, отмечается в научной литературе: «Наказание, назначенное известному лицу, отпадает со смертью его. Но обязанность возмещения причиненного вреда, устанавливающая обязательственное отношение в момент совершенного правонарушения (курсив мой – В.В.), переходит вместе с наследством» (Шершеневич Г.Ф. Указ. соч., стр. 400).
14 См.: Ем В.С. Указ. соч., стр. 76–77. В этом плане название ст. 1175 ГК РФ «Ответственность наследников по долгам наследодателя» по-прежнему, как и в ранее действовавшей ст. 553 ГК РСФСР 1964 г., не соответствует содержанию правоотношений.
