Нет нужды тратить время и слова на объяснение очевидного – острой актуальности проекта нового постановления Пленума Верховного Суда о приговоре. Намерение Пленума принять такое постановление можно только приветствовать и поддержать. Не менее очевидно и другое: для того чтобы адекватно ответить на вызовы времени, новое постановление должно быть лучше прежнего, двадцатилетней давности, постановления номер один. А оно, в свою очередь, из числа лучших, особенно если учесть, что принималось еще при старом УПК РФ с совсем другой моделью судопроизводства. Думаю, не будет преувеличением сказать, что постановление 1996 г. опередило свое время, и это обеспечило ему долгую жизнь всего с двумя корректировками, вызванными изменениями законодательства.
И вот новый проект, на днях отправленный Пленумом на доработку. Знакомство с ним дает обильную пищу для размышлений. Первое из них: хорошо, что он отправлен на доработку. Потому что, будучи принят в нынешнем виде, он, при всей своей в целом прогрессивной и гуманистической направленности, о которой уже много сказано, вряд ли существенно поможет в преодолении обвинительного уклона и механистического начала в уголовном судопроизводстве. А доработка (особенно если она предполагает учет экспертных мнений извне) дает дополнительный шанс. Предлагаю некоторые собственные соображения в подтверждение этого вывода.
В п. 1 проекта очень верно указано на то, что законным может быть признан лишь приговор, постановленный по результатам справедливого судебного разбирательства в понимании, придаваемом этому понятию ст. 6 Конвенции о защите прав человека и основных свобод. Однако, к сожалению, эта важная мысль в проекте не развивается и не конкретизируется. Между тем ст. 6 Конвенции не ограничивается требованием соблюдения презумпции невиновности и общими требованиями независимости, беспристрастности и публичности судебного разбирательства надлежащим судом. Она также содержит и очень конкретные, необычайно актуальные требования, существенно дополняющие содержание ст. 297 УПК РФ. Из этих требований в проекте далее упоминается и довольно обстоятельно разъясняется только одно: право обвиняемого на личный допрос свидетелей обвинения, а также на представление и допрос свидетелей защиты на тех же условиях, что и для свидетелей обвинения (п. 4). Правда, и здесь есть неполнота: не сказано о недопустимости использования в качестве доказательств обвинения показаний соучастников, ранее осужденных в особом порядке по выделенному делу. Эта фигура умолчания кажется тем более странной в обсуждаемом проекте, что сам Верховный Суд уже высказывал соответствующую правовую позицию по конкретным делам, а его руководители – в публичных выступлениях. Не менее важны и другие требования ст. 6 Конвенции, вполне справедливо отнесенные проектом постановления к обязательным критериям законности приговора, но оставшиеся неупомянутыми и неразъясненными. Это, в частности, соблюдение прав обвиняемого «быть незамедлительно и подробно уведомленным на понятном ему языке о характере и основании предъявленного ему обвинения; иметь достаточное время и возможности для подготовки своей защиты; защищать себя лично или через посредство выбранного им самим защитника или, при недостатке у него средств для оплаты услуг защитника, пользоваться услугами назначенного ему защитника бесплатно, когда того требуют интересы правосудия; пользоваться бесплатной помощью переводчика, если он не понимает языка, используемого в суде, или не говорит на этом языке». Общеизвестно, что с надлежащим соблюдением на практике каждого из этих требований очень много проблем, а сверять свои действия с требованиями Конвенции суды и вовсе не привыкли. Представляется поэтому, что вполне логичным и необходимым были бы соответствующие разъяснения всех этих критериев в постановлении Пленума с указанием на необходимость мотивированной оценки в каждом приговоре (во всяком случае, в каждом обвинительном) их полного соблюдения. А также на то, что их несоблюдение (ненадлежащее соблюдение) является основанием признания приговора незаконным. Однако в проекте этого не сказано. Можно, конечно, уповать на то, что это и так понятно, поскольку прямо следует из самой ссылки на ст. 6 Конвенции. Но разве мало и в этом проекте, да и в других постановлениях Пленума, того, что «и так понятно» (при этом необязательно так же важно)? Думаю, не следовало бы экономить на этих – несделанных, но критически необходимых – разъяснениях Пленума.
Порадовала новелла, содержащаяся в п. 8 проекта, запрещающая переписывать в приговор содержание обвинительного заключения или ранее вынесенного судебного решения. Но и здесь не все так однозначно: сказано, что нельзя излагать доказательства «в точности так», как в обвинительных документах. А если, например, исправить грамматические ошибки и поменять местами слова или заменить их синонимами, это уже будет не «в точности так»? Учитывая степень проявляемой правоприменителями изобретательности в обходе требований закона и Верховного Суда, нахождении всевозможных «обоснований» совершаемых нарушений и злоупотреблений, такое странное ограничительное условие запрета на некритическое воспроизведение обвинительных выводов не может не настораживать.
Несомненно актуальны и по духу бесспорно верны разъяснения в п. 11–13 проекта о необходимости всесторонней и полной проверки доводов стороны защиты о незаконных методах получения признательных показаний обвиняемого и о возложении бремени их доказательного опровержения на сторону обвинения. Однако в них тоже обнаруживается «дьявол в деталях», не дающий возможности считать проблему в полной мере исчерпанной хотя бы на уровне правовой позиции Пленума Верховного Суда. Оговорки «при наличии оснований» и «при необходимости», сделанные в проекте применительно к направлению для проверки соответствующего заявления подсудимого и отложению на время такой проверки судебного заседания, могут на практике с легкостью свести на нет саму суть и цель предполагаемых разъяснений. Почему бы вместо этих расплывчатых «при наличии» и «при необходимости» не сказать четко: это должно быть сделано судом во всех случаях, когда заявление подсудимого не опровергнуто стороной обвинения с исчерпывающей полнотой и мотивированностью непосредственно в судебном заседании. Кроме того, в этих разъяснениях явно не хватает указания на то, что проверку подобных заявлений по требованию суда не может проводить тот же орган, который проводил дознание и предварительное следствие. Представляется, что это должен быть иной орган, независимый от них или как минимум вышестоящий. Еще одна зона уязвимости п. 11 – ссылка на случаи отказа обвиняемого от защитника. Учитывая хорошо известную и острую проблему «двойной защиты», «адвокатов-дублеров», представляется необходимым дополнить это разъяснение, указав, что в случае, когда такой отказ не был принят следователем, суд должен проверить и оценить законность и обоснованность этого решения следователя и убедиться, что право обвиняемого на свободный выбор защитника не было нарушено. Во всех случаях отклонения следователем отказа от защитника, не носившего вынужденный для обвиняемого характер, показания обвиняемого должны рассматриваться как полученные в отсутствие защитника и, следовательно, являющиеся недопустимым доказательством.
Обращает на себя внимание элемент двойных стандартов в требованиях к описательно-мотивировочной части оправдательного и обвинительного приговоров. В первом случае стандарт максимально жесткий: «в описательно-мотивировочной части оправдательного приговора должны быть приведены мотивы, по которым суд отверг доказательства, представленные стороной обвинения» (п. 14). Применительно же к обвинительному приговору проект, вопреки очевидной необходимости в этом и прямым требованиям закона, не требует приведения мотивов, по которым судом отвергнуто каждое из доказательств защиты и каждый из ее доводов против обвинения, а ограничивается воспроизведением общих правил оценки доказательств (п. 16, 18). Однако этих бесспорно правильных указаний без прямого требования доказательного опровержения в обвинительном приговоре каждого доказательства и каждого довода защиты, как представляется, недостаточно для достижения их цели – преодоления обвинительного уклона. Совсем не лишним было бы и указание Пленума на недопустимость подмены мотивированной индивидуальной оценки доводов защиты расхожей «ритуальной» фразой: «суд расценивает доводы защиты (показания подсудимого) как позицию защиты и отвергает их».
Вместе с тем следует признать несомненной удачей проекта недвусмысленное, не содержащее расплывчатых оговорок требование п. 24 и 25 об обязательной проверке и оценке в приговорах по делам, рассматриваемым в особом порядке, обоснованности обвинения, добровольности признания подсудимым вины и самой его просьбы о рассмотрении дела в таком порядке.
Вызывают сомнения некоторые аспекты разъяснений, содержащихся в п. 19 и 21 проекта. Так, из содержания четвертого абзаца п. 19 следует, что «…вменение других деяний вместо ранее предъявленных или преступления, отличающегося от предъявленного по объекту посягательства, форме вины и т.д.» признается существенно отличающимся обвинением от первоначального по фактическим обстоятельствам не само по себе, а лишь «если при этом нарушается право подсудимого на защиту». Совершенно очевидно, что такое расширительное толкование допустимого изменения пределов судебного разбирательства противоречит не только ст. 252 УПК РФ, но и Конституции, и ст. 6 Конвенции, на необходимость соблюдения которых сделаны ссылки в преамбуле и п. 1 проекта постановления. Противоречит оно и содержанию абзаца второго того же п. 19, согласно которому «Суд вправе изменить обвинение и квалифицировать действия подсудимого по другой статье уголовного закона, по которой подсудимому не было предъявлено обвинение, лишь при условии, если действия подсудимого, квалифицируемые по новой статье закона, вменялись ему в вину, не содержат признаков более тяжкого преступления и существенно не отличаются по фактическим обстоятельствам от поддержанного государственным (частным) обвинителем обвинения, а изменение обвинения не ухудшает положения подсудимого и не нарушает его права на защиту». Хотя и здесь налицо элемент тавтологии, поскольку любое изменение обвинения в суде на деяние, не вменявшееся в вину на досудебной стадии и/или не поддерживаемое обвинителем, есть не что иное, как нарушение права на защиту и превышение полномочий судом. Представляется поэтому, что указанные формулировки создают дополнительный риск произвола и требуют приведения их в соответствие с требованиями закона.
В п. 21 проекта предлагается предоставить суду право инициировать уголовное преследование по делам частного обвинения. Эта инициатива представляется противоречащей требованию закона о том, что суд не является органом уголовного преследования, и, следовательно, неприемлемой.
С положительной стороны хотелось бы отметить требование п. 37, согласно которому «при разрешении в приговоре вопросов, связанных с гражданским иском, суд обязан привести мотивы, обосновывающие полное или частичное удовлетворение иска либо отказ в нем, указать с приведением соответствующих расчетов размеры, в которых удовлетворены требования истца, и закон, на основании которого разрешен гражданский иск». Хочется надеяться, что это разъяснение Пленума Верховного Суда окажет реальную практическую помощь в формировании убеждения судей о том, что гражданский иск в уголовном деле не является механическим приложением к обвинению и точно так же, как в любом гражданском деле, требует и наличия предмета и основания, и их доказывания.
Что касается воспроизведения в проекте норм закона, а также многочисленных важных и правильных разъяснений, которые уже многократно давались высшими судами, то пусть они будут. Может быть, настойчивость повторения этих очевидных истин сделает их наконец исполняемыми на практике…
И вот новый проект, на днях отправленный Пленумом на доработку. Знакомство с ним дает обильную пищу для размышлений. Первое из них: хорошо, что он отправлен на доработку. Потому что, будучи принят в нынешнем виде, он, при всей своей в целом прогрессивной и гуманистической направленности, о которой уже много сказано, вряд ли существенно поможет в преодолении обвинительного уклона и механистического начала в уголовном судопроизводстве. А доработка (особенно если она предполагает учет экспертных мнений извне) дает дополнительный шанс. Предлагаю некоторые собственные соображения в подтверждение этого вывода.
В п. 1 проекта очень верно указано на то, что законным может быть признан лишь приговор, постановленный по результатам справедливого судебного разбирательства в понимании, придаваемом этому понятию ст. 6 Конвенции о защите прав человека и основных свобод. Однако, к сожалению, эта важная мысль в проекте не развивается и не конкретизируется. Между тем ст. 6 Конвенции не ограничивается требованием соблюдения презумпции невиновности и общими требованиями независимости, беспристрастности и публичности судебного разбирательства надлежащим судом. Она также содержит и очень конкретные, необычайно актуальные требования, существенно дополняющие содержание ст. 297 УПК РФ. Из этих требований в проекте далее упоминается и довольно обстоятельно разъясняется только одно: право обвиняемого на личный допрос свидетелей обвинения, а также на представление и допрос свидетелей защиты на тех же условиях, что и для свидетелей обвинения (п. 4). Правда, и здесь есть неполнота: не сказано о недопустимости использования в качестве доказательств обвинения показаний соучастников, ранее осужденных в особом порядке по выделенному делу. Эта фигура умолчания кажется тем более странной в обсуждаемом проекте, что сам Верховный Суд уже высказывал соответствующую правовую позицию по конкретным делам, а его руководители – в публичных выступлениях. Не менее важны и другие требования ст. 6 Конвенции, вполне справедливо отнесенные проектом постановления к обязательным критериям законности приговора, но оставшиеся неупомянутыми и неразъясненными. Это, в частности, соблюдение прав обвиняемого «быть незамедлительно и подробно уведомленным на понятном ему языке о характере и основании предъявленного ему обвинения; иметь достаточное время и возможности для подготовки своей защиты; защищать себя лично или через посредство выбранного им самим защитника или, при недостатке у него средств для оплаты услуг защитника, пользоваться услугами назначенного ему защитника бесплатно, когда того требуют интересы правосудия; пользоваться бесплатной помощью переводчика, если он не понимает языка, используемого в суде, или не говорит на этом языке». Общеизвестно, что с надлежащим соблюдением на практике каждого из этих требований очень много проблем, а сверять свои действия с требованиями Конвенции суды и вовсе не привыкли. Представляется поэтому, что вполне логичным и необходимым были бы соответствующие разъяснения всех этих критериев в постановлении Пленума с указанием на необходимость мотивированной оценки в каждом приговоре (во всяком случае, в каждом обвинительном) их полного соблюдения. А также на то, что их несоблюдение (ненадлежащее соблюдение) является основанием признания приговора незаконным. Однако в проекте этого не сказано. Можно, конечно, уповать на то, что это и так понятно, поскольку прямо следует из самой ссылки на ст. 6 Конвенции. Но разве мало и в этом проекте, да и в других постановлениях Пленума, того, что «и так понятно» (при этом необязательно так же важно)? Думаю, не следовало бы экономить на этих – несделанных, но критически необходимых – разъяснениях Пленума.
Порадовала новелла, содержащаяся в п. 8 проекта, запрещающая переписывать в приговор содержание обвинительного заключения или ранее вынесенного судебного решения. Но и здесь не все так однозначно: сказано, что нельзя излагать доказательства «в точности так», как в обвинительных документах. А если, например, исправить грамматические ошибки и поменять местами слова или заменить их синонимами, это уже будет не «в точности так»? Учитывая степень проявляемой правоприменителями изобретательности в обходе требований закона и Верховного Суда, нахождении всевозможных «обоснований» совершаемых нарушений и злоупотреблений, такое странное ограничительное условие запрета на некритическое воспроизведение обвинительных выводов не может не настораживать.
Несомненно актуальны и по духу бесспорно верны разъяснения в п. 11–13 проекта о необходимости всесторонней и полной проверки доводов стороны защиты о незаконных методах получения признательных показаний обвиняемого и о возложении бремени их доказательного опровержения на сторону обвинения. Однако в них тоже обнаруживается «дьявол в деталях», не дающий возможности считать проблему в полной мере исчерпанной хотя бы на уровне правовой позиции Пленума Верховного Суда. Оговорки «при наличии оснований» и «при необходимости», сделанные в проекте применительно к направлению для проверки соответствующего заявления подсудимого и отложению на время такой проверки судебного заседания, могут на практике с легкостью свести на нет саму суть и цель предполагаемых разъяснений. Почему бы вместо этих расплывчатых «при наличии» и «при необходимости» не сказать четко: это должно быть сделано судом во всех случаях, когда заявление подсудимого не опровергнуто стороной обвинения с исчерпывающей полнотой и мотивированностью непосредственно в судебном заседании. Кроме того, в этих разъяснениях явно не хватает указания на то, что проверку подобных заявлений по требованию суда не может проводить тот же орган, который проводил дознание и предварительное следствие. Представляется, что это должен быть иной орган, независимый от них или как минимум вышестоящий. Еще одна зона уязвимости п. 11 – ссылка на случаи отказа обвиняемого от защитника. Учитывая хорошо известную и острую проблему «двойной защиты», «адвокатов-дублеров», представляется необходимым дополнить это разъяснение, указав, что в случае, когда такой отказ не был принят следователем, суд должен проверить и оценить законность и обоснованность этого решения следователя и убедиться, что право обвиняемого на свободный выбор защитника не было нарушено. Во всех случаях отклонения следователем отказа от защитника, не носившего вынужденный для обвиняемого характер, показания обвиняемого должны рассматриваться как полученные в отсутствие защитника и, следовательно, являющиеся недопустимым доказательством.
Обращает на себя внимание элемент двойных стандартов в требованиях к описательно-мотивировочной части оправдательного и обвинительного приговоров. В первом случае стандарт максимально жесткий: «в описательно-мотивировочной части оправдательного приговора должны быть приведены мотивы, по которым суд отверг доказательства, представленные стороной обвинения» (п. 14). Применительно же к обвинительному приговору проект, вопреки очевидной необходимости в этом и прямым требованиям закона, не требует приведения мотивов, по которым судом отвергнуто каждое из доказательств защиты и каждый из ее доводов против обвинения, а ограничивается воспроизведением общих правил оценки доказательств (п. 16, 18). Однако этих бесспорно правильных указаний без прямого требования доказательного опровержения в обвинительном приговоре каждого доказательства и каждого довода защиты, как представляется, недостаточно для достижения их цели – преодоления обвинительного уклона. Совсем не лишним было бы и указание Пленума на недопустимость подмены мотивированной индивидуальной оценки доводов защиты расхожей «ритуальной» фразой: «суд расценивает доводы защиты (показания подсудимого) как позицию защиты и отвергает их».
Вместе с тем следует признать несомненной удачей проекта недвусмысленное, не содержащее расплывчатых оговорок требование п. 24 и 25 об обязательной проверке и оценке в приговорах по делам, рассматриваемым в особом порядке, обоснованности обвинения, добровольности признания подсудимым вины и самой его просьбы о рассмотрении дела в таком порядке.
Вызывают сомнения некоторые аспекты разъяснений, содержащихся в п. 19 и 21 проекта. Так, из содержания четвертого абзаца п. 19 следует, что «…вменение других деяний вместо ранее предъявленных или преступления, отличающегося от предъявленного по объекту посягательства, форме вины и т.д.» признается существенно отличающимся обвинением от первоначального по фактическим обстоятельствам не само по себе, а лишь «если при этом нарушается право подсудимого на защиту». Совершенно очевидно, что такое расширительное толкование допустимого изменения пределов судебного разбирательства противоречит не только ст. 252 УПК РФ, но и Конституции, и ст. 6 Конвенции, на необходимость соблюдения которых сделаны ссылки в преамбуле и п. 1 проекта постановления. Противоречит оно и содержанию абзаца второго того же п. 19, согласно которому «Суд вправе изменить обвинение и квалифицировать действия подсудимого по другой статье уголовного закона, по которой подсудимому не было предъявлено обвинение, лишь при условии, если действия подсудимого, квалифицируемые по новой статье закона, вменялись ему в вину, не содержат признаков более тяжкого преступления и существенно не отличаются по фактическим обстоятельствам от поддержанного государственным (частным) обвинителем обвинения, а изменение обвинения не ухудшает положения подсудимого и не нарушает его права на защиту». Хотя и здесь налицо элемент тавтологии, поскольку любое изменение обвинения в суде на деяние, не вменявшееся в вину на досудебной стадии и/или не поддерживаемое обвинителем, есть не что иное, как нарушение права на защиту и превышение полномочий судом. Представляется поэтому, что указанные формулировки создают дополнительный риск произвола и требуют приведения их в соответствие с требованиями закона.
В п. 21 проекта предлагается предоставить суду право инициировать уголовное преследование по делам частного обвинения. Эта инициатива представляется противоречащей требованию закона о том, что суд не является органом уголовного преследования, и, следовательно, неприемлемой.
С положительной стороны хотелось бы отметить требование п. 37, согласно которому «при разрешении в приговоре вопросов, связанных с гражданским иском, суд обязан привести мотивы, обосновывающие полное или частичное удовлетворение иска либо отказ в нем, указать с приведением соответствующих расчетов размеры, в которых удовлетворены требования истца, и закон, на основании которого разрешен гражданский иск». Хочется надеяться, что это разъяснение Пленума Верховного Суда окажет реальную практическую помощь в формировании убеждения судей о том, что гражданский иск в уголовном деле не является механическим приложением к обвинению и точно так же, как в любом гражданском деле, требует и наличия предмета и основания, и их доказывания.
Что касается воспроизведения в проекте норм закона, а также многочисленных важных и правильных разъяснений, которые уже многократно давались высшими судами, то пусть они будут. Может быть, настойчивость повторения этих очевидных истин сделает их наконец исполняемыми на практике…
