«Воскресение» Толстого и адвокатура

Пореформенная российская адвокатура сразу же, с первых дней своего существования оказалась в центре общественного внимания. Нынешним адвокатам может только сниться тот колоссальный интерес, который окружал деятельность их коллег полтора столетия назад: газеты печатали подробные, практически стенографические отчеты о судебных заседаниях, публика ломилась даже на заурядные, второстепенные процессы. Выступления как мэтров судебной защиты, так и начинающих свою карьеру юных помощников присяжных поверенных подолгу обсуждались в светских гостиных, университетских читальнях и в торговых рядах. Великая русская литература, разумеется, также не обошла своим вниманием залы судебных заседаний: Достоевский и Толстой, Короленко и Чехов, десятки литераторов «второго ряда» посвящали сотни страниц новому суду. О нем писали не всегда благосклонно: например, подозрительному Достоевскому виделась в адвокатуре «какая-то юная школа изворотливости ума и засушения сердца, школа извращения всякого здорового чувства по мере надобности, школа всевозможных посягновений, бесстрашных и безнаказанных, постоянная и неустанная, по мере спроса и требования, и возведенная в какой-то принцип, а с нашей непривычки и в какую-то доблесть, которой все аплодируют»¹.

Н.Н.Ге. Портрет Л.Н.Толстого. 1884

Лев Николаевич Толстой также относился к адвокатуре (да и к суду в целом) настороженно: бывшему студенту юридического факультета Казанского университета виделась в нем какая-то механическая, казенная, лишенная живого человеческого (и, самое главное, христианского) начала, мертвая Справедливость. Тем не менее интерес его к практической юриспруденции был неизменно велик, и рассказы его друзей-юристов нередко становились основой литературных произведений: достаточно вспомнить пьесы «Живой труп» и «Власть тьмы», сюжеты которых подсказаны судебной практикой.

Самое подробное изображение Толстым судебного заседания мы встречаем в романе «Воскресение», писавшемся в течение 10 лет и впервые увидевшем свет в 1899 г. В центре его – трагическая история Катюши Масловой, проститутки, обвиненной в попытке отравить клиента с целью ограбления, и князя Дмитрия Нехлюдова, утонченного эгоиста, оказавшегося на процессе в числе присяжных заседателей и узнавшего в подсудимой соблазненную им десятью годами ранее женщину. Осознание своей вины, очевидная несправедливость суда (в результате судебной ошибки невиновную Маслову приговорили к каторге), постепенно растущее отвращение к своей прошлой жизни приводят князя к решению связать свою судьбу с судьбой Катюши. История, которая сегодня может показаться совершенно невероятной, написанной не слишком талантливым сценаристом для «проходного» сериала, произошла в действительности…

Роман «Воскресение», первое издание

Хорошо известно, что сюжет подсказал Толстому близко с ним знакомый А.Ф. Кони. Анатолий Федорович подробно описал² историю эстонки по имени Розалии Онни, обитательницы одного из столичных борделей низшего разбора, которая в первой половине 1870-х гг. была судима за кражу у пьяного гостя 100 руб. Тогда к недавно ставшему прокурором окружного суда Кони явился молодой человек, явственно принадлежавший к «хорошему обществу», и, волнуясь, стал просить его посодействовать в устроении бракосочетания с осужденной (Онни дали 4 месяца тюрьмы.) Анатолий Федорович решил, что посетитель движим благородными намерениями общего порядка (в духе невероятно модной тогда теории «разумного эгоизма» из романа Н. Чернышевского «Что делать?»), и попытался его отговорить, рисуя не очень веселую перспективу такого брака, – оговоримся, что через два десятка лет мрачные пророчества Кони сбудутся на все 100 процентов в семейной истории знаменитого лейтенанта Шмидта, женившегося на даме аналогичного поведения из идейных соображений, – но молодой человек все-таки начал соответствующие хлопоты. 

Анатолий Кони. Фото середины 1870-х гг.

Дело закончилось трагически и быстро: Онни заразилась в тюрьме тифом и умерла. «Ее жених был, видимо, поражен известием об этой смерти, когда явился на свидание, – и в память Розалии пожертвовал подготовленное для нее приданое в пользу приюта арестантских детей женского пола. Затем он сошел с моего горизонта, и лишь через много лет его фамилия промелькнула передо мною в приказе о назначении вице-губернатора одной из внутренних губерний России. Но, быть может, это был и не он. Месяца через три после этого почтенная старушка, смотрительница женского отделения тюрьмы, рассказала мне, что Розалия, будучи очень доброй девушкой, полюбила ее и объяснила ей, почему этот господин хочет на ней жениться. Оказалось, что она была дочерью вдовца, в одной из финляндских губерний арендатора мызы, принадлежавшей богатой даме из Петербурга. Почувствовав себя больным, отец ее отправился в Петербург и, узнав на амбулаторном приеме, что у него рак желудка и жить ему остается недолго, пошел просить собственницу мызы не оставить его будущую круглую сироту – дочь. Это было обещано, и девочка после его смерти была взята в дом. Ее сначала наряжали, баловали, портили ей желудок конфетами, но потом настали другие злобы дня или она попросту надоела, и ее сдали в девичью, где она среди всякой челяди и воспитывалась до 16-летнего возраста, покуда на нее не обратил внимание только что окончивший курс в одном из высших привилегированных заведений молодой человек – родственник хозяйки, впоследствии жених тюремной сиделицы. Гостя у них на даче, он соблазнил несчастную девочку, а когда сказались последствия соблазна, возмущенная дама выгнала с негодованием вон... не родственника, как бы следовало, а Розалию. Брошенная своим соблазнителем, она родила, сунула ребенка в воспитательный дом и стала опускаться со ступеньки на ступеньку, покуда, наконец, не очутилась в притоне около Сенной.

А молодой человек между тем, побывав на родине, в провинции, переселился в Петербург и вступил в общую колею деловой и умственной жизни. И вот в один прекрасный день судьба послала ему быть присяжным в окружном суде, и в несчастной проститутке, обвиняемой в краже, он узнал жертву своей молодой и эгоистической страсти. Можно себе представить, что пережил он, прежде чем решиться пожертвовать ей во искупление своего греха всем: свободой, именем и, быть может, каким-либо другим глубоким чувством. Вот почему так настойчиво требовал он осуществления того своего права, которое великий германский философ называет правом на наказание…»³

По понятным причинам Кони не называл нам имени его посетителя. Неизвестно, раскрыл ли он его Толстому: в именно указателе к 90-томному собранию сочинений она не упомянута. Кто же этот человек?

Ключ к загадке содержится в предисловии «Как я стал адвокатом» к сборнику заметок Николая Платоновича Карабчевского «Около правосудия», опубликованному в начале ХХ в. Знаменитый адвокат подробно описал, как только что был принят в сословие помощником присяжного поверенного и готовился к своему первому делу. Его соседом по меблированным комнатам оказался молодой человек «хорошей фамилии», которого Карабчевский называет Т-ский:

Н.П.Карабчевский

«В то время, к которому относятся мои воспоминания, Т-ский как раз и переживал то особое душевное состояние, которое привело его к такому решительному шагу. Он только что отбыл в качестве присяжного заседателя свою сессию, закончившуюся, ко всеобщему скандалу, тем, что он официально через прокурора сделал предложение о вступлении с ним в брак шестнадцатилетней девушке-проститутке чухонского происхождения, осужденной за кражу составом присяжных заседателей, в числе которых был и он. Он выхлопотал разрешение и посещал ее в тюрьме. В отличие от Нехлюдова, девушки этой он никогда ранее не знавал, и в этой черте и усматривал философски-общественное значение своего поступка. Подобно Нехлюдову, он на проститутке не женился и, кажется, не потому, чтобы от этого уклонилась сама осужденная. Впоследствии Т-ский уехал в деревню, где и женился на равной себе по общественному положению соседке по имению и вскоре как-то неожиданно умер от бурных приступов совершенно непонятой врачами мозговой болезни»⁴.

Мы на «развилке»: либо Т-ский не поделился с соседом истинной причиной своего решения (что вполне вероятно, учитывая его несколько замкнутую натуру; он и Кони не открылся), либо история, рассказанная Розалией надзирательнице, относится к числу довольно типичных для девушек соответствующего ремесла выдумок о первой любви и соблазнителе «из благородных» (вспомним Настю из горьковской пьесы «На дне»). Вряд ли мы когда-либо точно узна́ем, как было на самом деле.

Карабчевский дает нам в руки ключ к разгадке тайны имени прототипа Дмитрия Нехлюдова: он называет часть фамилии (в его сборнике он указывает настоящие, а не выдуманные начало и окончание), упоминает о том, что сосед окончил «года два назад курс в Александровском лицее»⁵. Год поступления Карабчевского в адвокатуру нам известен – 1874-й.

Здание Александровского лицея в Санкт-Петербурге (современное фото)

Мы находим имя прототипа Нехлюдова в юбилейном 30-м выпуске Лицея 1869 г. Это Иван Федорович Трушинский.

Лет 10 назад работники музея Царскосельского лицея обнаружили дневник Ивана Сергеевича Денисьева, выпускника 1866 г., где, между прочим, говорится о Трушинском: «…высокого роста, несколько комичный с внешней стороны и по манерам… <он> впоследствии отстал от нашего курса, покидал Лицей, потом снова был принят туда и кончил курс в 1869 г. в составе 30 курса. Это тот самый Трушинский, ныне покойный, который хотел жениться на арестантке, осужденной присяжными заседателями, в числе которых находился и он. История о намерении Трушинского жениться на падшей девушке, сидевшей по приговору суда в тюрьме, подробно и талантливо описана А.Ф. Кони в сентябрьской книжке приложения к журналу “Нива” за 1908 г. Эта же история послужила графу Льву Толстому канвою, хотя и в очень измененном виде, для его “Воскресенья”»⁶.

Значит, умер во цвете лет от «непонятой врачами мозговой болезни»… А Дмитрию Нехлюдову предстояла еще долгая жизнь. В каком-то смысле вечная.