В апреле этого года в УПК РФ были внесены существенные изменения, направленные на усиление гарантий независимости адвокатов. В совокупности с уже действовавшими нормами, в том числе о прямом запрете в ст. 56 УПК РФ на допрос адвоката об обстоятельствах оказания им юридической помощи, могло показаться, что институт адвокатской тайны в России уже достаточно защищен.
Однако мой недавний опыт показал, что почва для грубейших нарушений ст. 8 Закона об адвокатской деятельности и адвокатуре в Российской Федерации все еще сохраняется. Отдельные следователи, пользуясь отсутствием в УПК РФ прямых указаний относительно работника адвокатского образования и полагая, что Закон об адвокатской деятельности и адвокатуре подлежит лишь отраслевому применению, то есть самими адвокатами, позволяют себе без согласования с адвокатом истребовать у работников адвокатских образований сведения, о запрете истребования которых говорит ч. 3 ст. 18 нашего отраслевого закона.
Так, например, недавно следователь полиции из УВД по ЗАО г. Москвы вызвала стажера одного из адвокатских образований Санкт-Петербурга для дачи показаний в качестве свидетеля по обстоятельствам исполнения им поручения адвоката по конкретному гражданскому делу.
С учетом правил о подследственности обратиться предварительно к самому адвокату следователь полиции возможности не нашла. Получив такую повестку, стажер адвоката, руководствуясь ч. 3 ст. 18 и запретом ч. 3 ст. 28 Закона об адвокатской деятельности и адвокатуре, а также учитывая, что живет и работает он в Санкт-Петербурге, а следователь дислоцируется в Москве, сразу же направил следователю ходатайство с указанием подлежащих применению правовых норм и со скромной просьбой об отложении явки в следственный орган на иную дату.
Не доведя до ходатайствующего свое решение относительно возможности переноса явки в следственный орган и не уведомив его повторно о настоятельности своего требования, следователь полиции решила применить привод, организовав его на шесть утра 1 августа. Оперативный сотрудник ранним утром поднял стажера из постели и повез из Санкт-Петербурга в Москву, разъяснив, что, согласно постановлению о приводе, стажер адвоката необоснованно не являлся по вызовам в следственный орган.
Ситуация органично дополнялась тем, что еще в апреле следователь предпринимала попытку допроса стажера адвоката, в связи с чем в уголовном деле имелся мой ордер об оказании юридической помощи. 14 июня районный суд с участием следователя уже разбирал вопросы допустимости подобных действий: тогда ст. 8, 18 и 28 нашего отраслевого закона доводились до следователя в том числе в зале суда.
Об утренних событиях 1 августа узнать мне довелось не от следователя, у которого имелись и мой ордер, и мой телефон, а от супруги доверителя. И, конечно же, телефон доверителя в период исполнения привода не отвечал.
Часов в шесть вечера стажер адвоката был доставлен в Москву к следователю полиции. Он вновь пояснил, что настаивает на моем участии в следственном действии. Кроме того, он указал, что не вправе давать интересующие следователя показания при отсутствии согласия руководителя адвокатского образования, об исполнении поручения которого следователь хочет его допросить.
С шести утра и до вечера следователь полиции не отвечала на мои звонки, но в восемь вечера предоставила мне возможность пообщаться с доверителем, который удерживался в следственном органе, но никаких действий с его участием не проводилось. И вроде бы к восьми часам разговоры свелись к тому, что раз стажер адвоката настаивает на исполнении запрета на разглашение адвокатской тайны, то его следует отпустить.
Но в три часа ночи другой следователь полиции уведомил меня, что мой доверитель задержан в порядке ст. 91–92 УПК РФ и будет направлен в ИВС. Прибыв Москву и вместе со следователем посетив теперь уже не просто доверителя, а подзащитного, установил, что оснований задержания не имелось. Единственное, что имело место, – это зафиксированное в протоколе очной ставки предположение иного лица о том, что поскольку мой подзащитный является стажером адвоката, а адвокат оказывал юридическую помощь представителям юридического лица, действия которых сейчас проверяются, значит, он мог знать о противоправном характере этих действий.
Фактические действия стажера, даже по показаниям допрошенных лиц, сводились исключительно к тому, что по поручению адвоката он получил у иного лица доверенность и пакет документов и сдал эти же документы в налоговый орган. Но в протоколе указали, что очевидцы показали на задержанного как на лицо, совершившее преступление, а при задержанном якобы еще и обнаружены явные следы преступления. На мой вопрос к следователю, почему подзащитный сидит в клетке без шнурков, а в протоколе задержания указано, что личный обыск и изъятия не проводились, следователь пояснила, что все, что при нем было ценного, в том числе средства связи, находятся у нее в кабинете в мешочке.
Известно, что перед началом допроса следователь разъясняет подозреваемому права, но на резонный вопрос подзащитного – стажера адвоката о том, как подлежат применению вышеуказанные ограничения нашего отраслевого закона, следователь ответила, что ст. 46 УПК РФ она подозреваемому зачитала и больше ничего разъяснять не обязана.
Не исключаю, что причиной последующих событий, которые показались мне диковатыми, явилась последовательная позиция уже сидящего в запертой железной клетке ИВС стажера адвоката, продолжавшего настаивать на том, что он обязан сохранять адвокатскую тайну.
Начав работу в ИВС с 13:00 с ознакомления с протоколом задержания, я установил, что 48-часовой срок задержания истекает даже по протоколу не позднее 01:30, хотя фактическое задержание имело место еще в 18:00. Все предоставленные следователем документы мною были скрупулезно изучены, а с подзащитным проведена предусмотренная ст. 92 УПК РФ первичная консультация с защитником, в ходе которой выяснилось, что стажер действительно только лишь выполнял поручение адвоката.
И вот, на 17:45 завершив подписание протокола допроса, следователь, как выяснилось в дальнейшем, без участия защитника уведомила подзащитного, что ею уже на 18:00 вынесено постановление о его освобождении, однако передала она это постановление в ИВС только поздно вечером. Из ИВС подзащитный был выпущен после 22:00 без шнурков, брючного ремня в месте, весьма удаленном от места нахождения следственного органа, где остались изъятые у него паспорт, деньги и средства связи.
Благодаря доброте случайного прохожего освобожденный из ИВС стажер адвоката смог связаться со мной, и через час мне удалось его забрать, чтобы столь ценный для полиции подозреваемый не пропал при неустановленных обстоятельствах в ночной Москве. Об интересующих полицию обстоятельствах к адвокату, стажером которого является мой подзащитный, полиция не обратилась и по сей день. 5 августа уже адвокат направил в полицию запрос, что именно интересует следствие в обстоятельствах исполнения стажером поручения адвоката по конкретному делу.
В начале поста я обратил внимание коллег на то, что нельзя полагать, что вопросы защиты адвокатской тайны урегулированы исчерпывающе. Напротив, когда работника вашего адвокатского образования доставят к следователю приводом, а потом посадят в клетку ИВС как подозреваемого, у него появятся весомые причины раскрыть любые ваши поручения и любые сведения по вашим делам. Причем у вас не будет причин на него сердиться, так как в статусе подозреваемого с работника адвокатского образования могут сниматься указанные выше ограничения – в таком статусе он уже дает показания о деятельности адвоката в качестве средства своей защиты, так как практика презюмирует добросовестность действий следствия.
Кстати, наделение стажера адвоката статусом подозреваемого для следствия с точки зрения обеспечения его явок из Санкт-Петербурга в Москву за свой счет достаточно выигрышная: неявка по вызову следователя – типовое основание для избрания меры пресечения.
