Разделяю мнение Виктора Момотова о необходимости укрепления авторитета судебной власти и о наличии обозначенных недопустимых частных фактов неуважения к суду. Тем не менее общее впечатление от его речи все-таки состоит в том, что под эгидой указанного тезиса и отдельных случаев предлагается провести идею введения новых карательных механизмов, которые якобы повысят авторитет судебной власти. Сразу возникает некоторая аналогия с законопроектом сенатора Клишаса об ответственности за проявление неуважения к власти.
На самом деле законодательство РФ всегда содержало и содержит сейчас достаточно правовых норм, защищающих представителей власти и уж тем более суды от крайних форм проявления неуважения. Применительно к судьям эти правовые нормы также действуют вполне. Процитирую один из тезисов Виктора Момотова: «Доверие к судебной системе и судам является результатом слаженного взаимодействия между судами и судьями, с одной стороны, и историческими, культурными и социальными особенностями общества – с другой».
На мой непросвещенный взгляд, доверие к судам – это прежде всего результат оценки гражданами работы судов. При обращении к официальному сайту ВЦИОМ о деятельности общественных институтов несложно увидеть, что одобрение и неодобрение гражданами судебной системы находится примерно на одинаковом уровне – чуть в пользу неодобрения (40,8% против 34,3% на январь 2019 года), т. е. есть причина работать над повышением авторитета судебной системы в глазах общества. С учетом обсуждаемых предложений о необходимости расширения понятия «неуважение к суду» может возникнуть вопрос: «Не проявили ли к судам неуважение 40,8% опрошенных граждан, выразивших недоверие к судебной системе?». Полагаю, что значительная их часть высказывали мнение все же не о судебной системе в целом – это достаточно сложный механизм даже для оценок профессиональными юристами, а исходя из собственного опыта посещения судов и общения с конкретными судьями.
Безусловно, соглашусь с тем, что авторитет судебной власти определяется ее независимостью и уверенностью граждан, что они будут услышаны в суде, и суд вынесет справедливое решение; данные ВЦИОМ примерно показывают уровень этого показателя. Повысить его путем введения карательных мер невозможно, а попытки «уважать себя заставить» никогда не приводили к позитивному результату.
Кстати, работая с гражданами в судах с 2004 года, могу сказать, что они относятся к судам преимущественно уважительно. Отдельные (вовсе не многочисленные) ситуации проявления неуважения к суду всегда были инициированы откровенно неправильным поведением судьи. В иных случаях уровень уважения к судье падал по причине содержания вынесенного им судебного решения. И действительно, во всяком случае в уголовном судопроизводстве, мы не всегда имеем действительно убедительные приговоры или апелляционные определения, постановления.
Виктор Момотов неоднократно акцентирует внимание на проблеме незащищенности судей, и она действительно существует, но состоит она вовсе не в массовости публичных нападок на судей со стороны граждан или СМИ, а в некоторой ограниченности возможностей судей по защите их прав в судебной системе. Об этом, например, свидетельствуют периодически приобретающие публичный характер конфликты судей с председателями судов, когда достоянием общественности становятся пояснения судьи о некоторых особенностях организации судопроизводства. Эти пояснения иной раз снижают авторитет судов, но значит ли это, что надо ввести ответственность за публичное раскрытие неблаговидных фактов об организации работы судов бывшими судьями или другими работниками судов? Думаю, что нет, и не только в связи с тем, что организация работы судов не отнесена к охраняемой законом государственной тайне, но главным образом потому, что общество имеет право знать правду о работе общественных институтов, к числу которых относятся и суды. Знать эту правду общество может как из официальных публикаций руководителей судов, даваемых ими интервью, так и из любых иных источников. Руководители судов, будучи действующими судьями, ограничены в вопросах критики организации работы суда. Судьи или работники судов, уволившиеся в результате конфликта, иной раз раскрывают ту информацию, которая в официальных интервью председателей судов не содержится.
В то же время обозначенные председателем Совета судей частные случаи проявления неуважения к судьям надо бы понять и в том смысле, что для граждан также очень важно, что и каким образом будет решено в отношении них в суде. Рассмотрение и разрешение дела для судьи – работа, выполнение которой, конечно же, подразумевает тщательное к ней отношение. Для гражданина – подсудимого, истца или ответчика – это иной раз судьбоносное событие, а исход уголовного дела вообще может определить его судьбу на долгие годы или даже навсегда. И если для судьи, допускающего эмоциональные срывы в процессе, оправдания быть не может в силу того, что он занимает и по факту, и по праву преимущественное положение в отношении других участников процесса, то у гражданина, оказавшегося под судом, возникновение таких срывов хотя и нежелательно, но объяснимо. То же можно сказать и относительно его родственников.
Профильной для таких ситуаций является ст. 297 УК РФ, о применении которой мы можем знать из судебной статистики на официальном сайте судебного департамента при Верховном Суде РФ. За весь 2017 год по ст. 294–298.1 УК РФ в РФ было осуждено 249 человек. С учетом того что в это число входят осужденные не только за неуважение к суду, но и еще по пяти статьям УК РФ, показатель этот не говорит нам о существовании реальной проблемы проявления крайних форм неуважения к суду, требующей изменения существующих правовых норм.
В выступлении Виктора Момотова также было сказано о злоупотреблении процессуальными правами. Никто не спорит, что употреблять нецензурные выражения в обращениях в суд неприемлемо. По одному из арбитражных дел, судя по тексту обращения заявителя, определенные признаки волокиты рассмотрения дела судом усматривались, но заявитель изложил их в неподобающей форме (но без нецензурной брани). Арбитражным судом на заявителя был наложен штраф, и судебное решение о наложении этого штрафа было надлежаще подробное (Определение о наложении штрафа Арбитражного суда Иркутской области от 29 сентября 2015 г. по делу № А19-3409/2014). То есть механизмы реагирования на явные проявления неуважения к суду не только имеются, но вполне применяются судами.
Говоря об уважении к суду как категории, определяемой в т. ч. ожиданием от суда справедливого решения, нельзя не напомнить о сравнительно распространенных случаях внепроцессуального общения судей с прокурорами и даже со следователями, иной раз даже с оперативными работниками. Уже давно не вызывают удивления ситуации, когда поддерживающий государственное обвинение прокурор пьет чай в совещательной комнате то ли с судьей, то ли с секретарем судебного заседания, а участники процесса со стороны защиты иной раз окончания этого чаепития ожидают за дверью. Обвиняемый, пришедшие на заседание суда его родственники переживают за исход уголовного дела, в котором оппонентом является прокурор. Они, возможно и ошибочно, не допускают, что, закрывшись от них в зале суда, судья и прокурор на самом деле вообще не обсуждают их дело, а просто пьют чай или говорят о совсем другом деле. Но в итоге у граждан, наблюдающих такую ситуацию, резко снижается уважение к судье – остается только страх перед судом.
Другого рода примеры касаются реакции следователей или оперативных работников на отказ суда в удовлетворении ходатайства следователя об аресте или о продлении срока содержания обвиняемого под стражей. Не будем касаться тех слов, которые произносит иной следователь после подобных судебных решений, – это никто не фиксирует. Укажу лишь на то, что встречаются ситуации, когда после отказа суда в удовлетворении ходатайства следствия в порядке ст. 108 или 109 УПК РФ на только что освобожденное судом из-под стражи лицо оперативные сотрудники надевают наручники, объявляя о его задержании по другому уголовному делу, после чего обращаются в этот же или в другой суд с фактически повторным ходатайством об аресте. Это ли не пример явного неуважения к суду?
Но правда состоит еще и в том, что упомянутые действия следователей бывают эффективными, т. е. судьи отнюдь не всегда отклоняют такие фактически повторные ходатайства об арестах. Я лично в своей практике имею за последние 5 лет три таких примера – один 2014 года, другой – в прошлом году, третий – в этом году. То есть получается примерно один раз в 2 года. Но я осуществляю защиту по сравнительно небольшому количеству уголовных дел; у других коллег таких примеров больше. О случаях таких повторных арестов периодически читаем в газетах, то есть описанная негодная практика вполне распространена. Напомню, что в ноябре 1999 года был вопиющий случай, когда после оглашения постановления районного суда Санкт-Петербурга работники спецподразделения по поручению следователя прокуратуры задержали освобожденного обвиняемого прямо в помещении суда, поломав при этом мебель и нанеся удары попавшимся поблизости гражданам и представителям СМИ. Об этом инциденте можно прочитать в Постановлении Президиума Совета судей от 7 декабря 1999 г.
В 2000-х годах вроде бы не отмечалось столь ярко выраженных примеров злоупотребления правом. Но задержания, осуществляемые после оглашения постановления суда об освобождении обвиняемого, то есть действия правоприменителя, явно направленные на воспрепятствование исполнению решения суда, продолжают встречаться. И, кстати, говоря об уважении судов, могу заметить, что мои подзащитные иной раз совершенно всерьез ставят вопрос: что делать, если после освобождения судом из-под стражи за истечением предельного срока по ст. 109 УПК РФ или по иному основанию «закроют по другому делу». Извините за сленг, но возможность такого развития событий обвиняемые воспринимают реально и не выражают убежденности в эффективности оспаривания в суде «повторного ареста». Спросим себя: о чем в смысле уважения к суду говорит нам убежденность обвиняемых, что суд, решая вопрос о мере пресечения, будет действовать в интересах следствия? И дополняет обвиняемым эту убежденность ежегодная статистика Судебного департамента при Верховном Суде РФ о ничтожной доле отказов судов в ходатайствах в порядке ст. 108 (примерно 10%) и 109 (1 или 2%) УПК РФ.
Разве не издевательством над содержащимся под стражей лицом является понуждение его к многочасовому «путешествию» в переполненной конвойной машине по судам города, чтобы по приезде в «свой» суд убедиться, что после проверки его личности и разъяснения ему прав обвиняемого судья сообщит в своем решении, что ранее имевшие место обстоятельства при избрании меры пресечения не изменились. Разве не гуманнее было бы для проведения подобных мероприятий судьям самим приезжать в ближайший к следственному изолятору суд (где можно провести такое же открытое судебное заседание), а властям РФ не выплачивать компенсации по уже регулярным решениям ЕСПЧ о нарушениях ст. 3 Конвенции о защите прав человека и основных свобод при существующих условиях конвоирования? То же самое касается клеток в залах судов – по моей практике, судьи всегда отклоняют ходатайство защиты о переводе обвиняемого из клетки за стол, разъясняя, что конвой в зале суда судье не подчиняется. Как это соотносится с авторитетом суда?
Организация досмотра, осуществляемого ФССП России на входе в суды, на мой взгляд, также не повышает положительных оценок гражданами посещений судов. Почему согласно ведомственному приказу рамка настроена на 5 грамм металла, то есть на вес дамских ручных часиков или металлической шариковой ручки? В итоге процедура досмотра в суде уже годами как аналогичная процедуре предполетного досмотра.
В иных судах пошли дальше – наложили запрет на пронос в суд бутылочек с водой, мотивируя это тем, что взрывчатые вещества бывают еще и жидкие. Это для того, чтобы очереди в суд создавать? Какой угрожающий жизни и здоровью человека предмет имеет массу 5 грамм? Представляющий опасность металлический предмет – это холодное оружие, пистолет, ручная граната – то есть предметы, вес которых многократно превышает 5-граммовый порог. Сторонники сохранения этого порога ссылаются на вес патрона, не учитывая, что патрон без пистолета использоваться не может. Разве в Судебном департаменте не понимают, что 5-граммовый порог рамки ничего для обеспечения безопасности судов не дает, а лишь создает необоснованные очереди в суды и одновременно притупляет бдительность судебных приставов, которые стесняются просить посетителей снимать перед рамкой брючные ремни, и в итоге проходящие посетители нередко «звенят» без установленной приставом причины. И что за причины превращать помещения судов в фактически режимные объекты? Доходит до того, что в отдельных судах у адвокатов требовали предъявления паспорта, ссылаясь на то, что удостоверение адвоката не отнесено к документам, подтверждающим личность. То есть суд допускает адвоката в процесс без паспорта, а по ордеру и удостоверению адвоката, а в помещение суда – только по паспорту. Разве это повышает авторитет судов, когда, разъясняя подобные странные требования, приставы ссылаются на распоряжение председателя суда?
Пример о работе ФССП я привожу для того, чтобы проиллюстрировать уже давно существующий тренд на «огораживание» не только судов, но и иных органов власти «от улицы», а фактически от граждан. Теперь даже в отдел полиции пройти стало специальной (иной раз весьма проблемной) процедурой. И инициатива о дополнительных карательных мерах за иные (не крайние) формы проявления неуважения к суду, как мне представляется, – лишь частный пример более общей тенденции.
Не могу разделить и мнение относительно необходимости ограничений в работе СМИ по освещению судебных событий или фактов, связанных с судьей. Если есть основания полагать, что в отношении судьи ведется необоснованная кампания по его дискредитации, проще говоря, имеется клевета в отношении судьи, то УК и УПК РФ предлагают для решения проблемы известные правовые средства, и их дополнение новыми не требуется. А если дело или судья вызвали повышенный общественный интерес, то этот интерес проявляется в числе прочего в комментариях и статьях журналистов, осуществляющих свою деятельность согласно законодательству о СМИ. Публикации могут быть и тенденциозными – автор имеет право на собственную точку зрения, на выражение своих оценок, что гарантировано ст. 29 Конституции РФ. Если публикации в газетах мешают судье работать, то газеты можно не читать. Напротив, ст. 123 Конституции РФ гарантирует открытость судебного разбирательства, а значит, как следствие, возможность обсуждения и оценок как обстоятельств его проведения, так и его итога неопределенным кругом лиц.
И в связи с этим не совсем понятен тезис Виктора Момотова о том, что единственная форма критики судьи – это обжалование вынесенного им решения, а единственная допустимая оценка принятого им судебного акта – решение вышестоящего суда. Полагаю, что, как и при обсуждении вопроса об «объективной истине в приговорах судов» (а ее возможность опровергается просто фактами отмены вступивших в законную силу приговоров в кассационных и надзорных стадиях), здесь мы оказались бы тоже на пути создания нездорового культа. Между тем суд – весьма важный институт общества, который должен меняться в соответствии с происходящим в обществе, а значит, чувствовать общественное мнение, обязательно быть объектом его воздействия, а не отгораживаться от него. В противном случае можно оказаться в описанной классиком ситуации: «…мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог».
