Читатели предыдущей публикации, вероятно, помнят, с каким одобрением отозвался Григорий Аветович Джаншиев о решении, в котором суд исследовал вопрос о значении обещания дарения.
Решение это было вынесено по делу игуменьи Митрофании с наследниками купца Солодовникова. Дело вызвало большой интерес в обществе. Подробный отчет о ходе процесса был опубликован в газете «Современные известия». Вот начало:
Неизвестно, чем вызвано было внимание публики (вероятно, личностями участников и исковой суммой), но с юридической точки зрения дело представляет немалый интерес.
Фабула: 5 января 1871 г. купец Михаил Герасимович Солодовников выдал документ, в котором обязался передать учредительнице Московской Общины Сестер Милосердия игуменье Митрофании на постройку и содержание Общины 400 000 рублей, в пользу Серпуховского Владычного монастыря – 50 000 рублей, 30 000 рублей – «особо на употребление ей известное», которые должен был уплатить через год. В случае неуплаты он обязался принять все убытки и выдать неустойку в размере 100 000 рублей. 3 октября 1871 г. Солодовников умер. Митрофания просила взыскать 580 000 рублей с наследников Солодовникова.
Решение суда, весьма обстоятельное, в журнальной публикации занимает 34 страницы. Вот его основные положения.
Прежде всего суд прояснил два момента.
Первый – личность истца. В пользу кого именно производится взыскание: в пользу игуменьи Митрофании лично или в пользу тех установлений, над которыми она состоит начальницей? Суд установил, что в «пользу тех юридических установлений, которые вверены надзору игуменьи».
Второй – основание иска. В данной связи суд поставил на разрешение три вопроса: 1) есть ли сделка Митрофании с Солодовниковым договор; 2) есть ли дарение договор; 3) принадлежит ли сделка Митрофании с Солодовниковым к числу договоров пожертвования. По первому вопросу суд нашел, что «по теории права договор (сontractus, расtum) представляет собой соглашение воли двух или нескольких лиц, которым порождается право на чужое действие, имеющее имущественный характер. Существенные элементы договора суть соглашение контрагентов и обязательство. Что соглашение между игуменьей Митрофанией и Солодовниковым относительно выдачи последним первой на монастырь и Общину 480.000 рублей существовало, видно из писем Солодовникова и из его расписки 5 января 1871 года, принятие же этой расписки, имеющей значение обязательства, игуменьей Митрофанией доказывает ее личное согласие на вступление с Солодовниковым в договорные отношения. Из сего следует, что сделка игуменьи Митрофании с Солодовниковым есть договор».
По второму вопросу суд находит, что «по русскому праву договор обусловливается взаимным соглашением сторон, а предметом его могут быть имущества или действия лиц, то есть обязательства. По закону дар считается недействительным, когда от него отречется тот, кому назначен, другими словами, это значит, что дарение немыслимо, если существует согласие лица дарящего, но нет согласия со стороны одаряемого, ясно, следовательно, что дарение обусловливается взаимным согласием сторон и таким образом в дарении должен быть уже непременно один из элементов договора, требуемых законом: взаимное согласие. Из изложенного ясно видно, что дарение по русскому праву есть договор».
Суд установил, что «по внутреннему своему содержанию договоры бывают:
во 1-ых, имущественные и личные, смотря по тому, составляет ли предмет их доставление имущества или совершение другого действия, исполнение того, что называется личной услугой. Практическое различие этих видов договоров проявляется в особенности в способе из прекращения, тогда как договоры личные прекращаются смертью того или другого участника договора, договоры имущественные со смертью лица или лиц, его заключивших, не теряют своей обязательной силы, а переходят активно и пассивно к наследнику умершего лица. Договоры делятся на личные и имущественные не по субъекту обязательства, а по его объекту, так в настоящем случае субъектом обязательства является Солодовников, а объектом те денежные суммы, которые он обязался дать; поэтому сделку следует признать договором имущественным, а не личным.
Во 2-ых, договоры бывают взаимно-действующие, двухсторонние и односторонние (synallagmatique, bilateral и unilateral). Это различие основано не на том, что в одном договоре участвует одно лицо, а в другом два или несколько лиц; такой вывод был бы совершенно неправилен, потому что всякому договору предшествует соглашение, без соглашения договор немыслим, соглашение есть основной элемент договора, а никакое соглашение немыслимо в том случае, когда в договоре участвует одно лицо. Это различие основано на том, что в договоре взаимно-действующем контрагенты обязываются один перед другим таким образом, что праву одного противопоставляются обязанности другого, и потому каждый из договаривающихся имеет известные права и несет обусловленные в договоре обязанности. Договор будет односторонним тот, в котором одно или несколько лиц принимают на себя известные обязанности относительно другой стороны, тогда как эта сторона не принимает на себя никаких обязанностей. В настоящем случае договор был словесный, но содержание его ясно видно из писем, расписок Солодовникова и обязательства 5 января 1871 года. Обязанности Солодовникова таким образом совершенно ясны, но при этом никаких прав он себе не выговорил. Поэтому договор, послуживший основанием обязательству 5 января 1871 года, следует признать односторонним.
В 3-их, договоры бывают главные и дополнительные. Дополнительными договорами считаются такие, которые не имеют самостоятельного характера, а относятся к главному договору так, что через признание главного договора ничтожным добавочные теряют свою обязательную силу ipso jure. Эти добавочные договоры, как например условленная неустойка, поручительство, могут быть составляемы отдельно или обусловливаемы в тексте договора, но от того они не изменяют своего характера второстепенности. Это различие важно в настоящем деле, ибо в расписку 5 января включена неустойка, а потому нужно было определить, что неустойка получит значение только в случае признания обязательности главного договора.
Наконец, в 4-х, договоры бывают самостоятельные или именные и безыменные или несамостоятельные (contractus nominate et innominati). Первыми считаются такие договоры, которые указаны в законодательстве и определены им; вторыми – все прочие. Это деление договоров представляет особенную важность в настоящем случае, потому что поверенные истицы Архипов и Арсеньев считают этот договор безыменным. Расписки и письма Солодовникова показывают, что он без всякой для себя юридической выгоды желал передать свое имущественное право на означенные деньги с целью увеличить благосостояние монастыря и Общины. Так как эти выражения определяют то юридическое понятие, которое называется дарением, то договор игуменьи Митрофании с Солодовниковым следует отнести к договорам о дарении. Затем имея в виду, что добровольное приношение имущества на пользу общую называется пожертвованием, а Солодовников желает обеспечить и увеличить благосостояние монастыря и Общины, установлений благотворительных, следует договор Солодовникова с игуменьей Митрофанией отнести к разрядам договоров пожертвования».
«Когда соглашение о дарении оформляется выдачей дарителем долгового на себя документа или обязательства, то такая сделка может быть названа обещанием дарения, отсутствие же положительного у нас постановления, допускающего обязательность таких сделок, прямо указывает на то, что по русским законам они не признаются действительными. Применяя общие законы о договорах, по-видимому можно прийти к заключению, что если всякий договор, правильно составленный, обязателен, то так же точно обязателен и договор обещания дарения. Но этот вывод был бы не согласен с теорией права, которая смотрит на всякое обещание как на основание, вытекающее из нравственных начал и не принадлежащее к сферам гражданского права. Этот вывод не согласен и со здравым смыслом, потому что человек, желающий оказать в данную минуту благодеяние другому, очень естественно может до осуществления своего предположения изменить свое желание, будет ли это от того, что он переменил мнение свое о лице одаряемом, или по изменившимся обстоятельствам не имеет уже возможности сделать то, что желал, от того выражено, что дарственная запись, не совершенная при жизни дарителя, не должна быть утверждаема, а Правительствующий Сенат по Кассационному Департаменту нашел, что к совершению дарственной записи никто не может быть принужден судебной властью. Если никто не может быть принужден подарить или пожертвовать свое недвижимое имение, то конечно не может быть принужден пожертвовать и движимое свое имущество, в числе которого считаются и денежные капиталы. В виду сих соображений Окружной Суд не может считать осуществлением договора дарения передачу дарителем обязательства на самого себя».
«Применяя изложенные соображения к обстоятельствам настоящего дела, оказывается, что долговое обязательство выдано Солодовниковым 5 января 1871 года, срок уплаты жертвуемых им денег назначен годовой, а потому наступил он 5 января 1872 года. Считая, что договор дарения мог получить свою силу только 5 января 1872 года и имея в виду, что Солодовников умер 3 октября 1871 года, не выполнив обязательства, и что дарение, не состоявшееся при жизни дарителя, для наследников его не обязательно, Окружной Суд находит, что договор Солодовникова с игуменьей Митрофанией, как договор обещания дарения, для наследников не обязателен. Кроме того, одно обещание подарить, не принятое одаряемым, не составляет обязательства; solius offerentis promissum non facit obligationem [обещание, которое дает только предлагающий, не становится обязательством], говорили Римляне».
«Расписка 5 января 1871 года выдана Солодовниковым игуменье Митрофании как учредительнице Общины Сестер Милосердия и начальнице Серпуховского монастыря. Что игуменья Митрофания как начальница монастыря могла принимать от Солодовникова в пользу монастыря, в этом нет никакого сомнения, но возникает сомнение в том, могла ли она во время выдачи расписки Солодовникова принимать пожертвование за Общину Сестер Милосердия. По общим законам учредителю какого-либо юридического лица не предоставляется никаких особых прав, а тем более права заменять собой несуществующее юридическое лицо и входить за это лицо с кем бы то ни было в какие-нибудь договорные отношения. Поэтому, если игуменья Митрофания считала себя вправе войти в договорные отношения за несуществующее юридическое лицо, то она обязана была предоставить суду доказательства своих прав. Юридическое лицо считается существующим только с момента утверждения устава; устав Владычне-Покровской Общины Сестер Милосердия утвержден Синодом с Высочайшего на то соизволения 22 декабря 1871 года; если пожертвование Солодовникова в пользу Общины считать осуществившимся выдачей расписки 5 января 1871 года, то игуменья Митрофания, как не бывшая в то время органом юридического лица Общины, не могла за это лицо изъявлять согласие на принятие пожертвования; по сему при отсутствии согласия лица одаренного дарение не считается действительным и согласие Общины Сестер Милосердия на принятие пожертвования от Солодовникова законным органом сего юридического лица не могло последовать до самой смерти Солодовникова, последовавшей 3 октября 1871 года, так как Община возникла только через 2 месяца после его смерти утверждением устава 28 декабря 1871 года, а потому Окружной Суд находит игуменью Митрофанию как представительницу юридического лица Общины Сестер Милосердия неправоспособной изъявить согласие за Общину на принятие пожертвования от Солодовникова».
«Из соображения общего смысла законов оказывается, что в основание стеснения права жертвовать положены в настоящих законах два начала: одни стеснения зависят от предмета дарения, другие от лица дарителя. Относительно предмета дарения закон дает более свободы дарить движимое имущество, чем недвижимое имение. Относительно лица дарящего законодательная власть прямо выражает свое желание не принимать пожертвований в пользу богоугодных заведений и мест общественных от лиц порочных, состоящих под судом и следствием и от скопцов. Во время выдачи расписки 5 января 1871 года Солодовников находился под следствием по обвинению в распространении скопческой ереси и о деле своем часто писал к Митрофании, как видно из представленных к делу писем. Это налагало на игуменью Митрофанию юридическую и безусловную нравственную обязанность донести о пожертвовании своему начальству. Между тем из указа Духовной Консистории видно, что Консистории о расписке 5 января 1871 года ничего известно не было. Это, а в особенности Высочайшее повеление о непринятии пожертвований от скопцов, возлагают на суд обязанность признать, что на принятие от Солодовникова пожертвования в пользу монастыря и Общины следовало испросить разрешение Министра Внутренних Дел».
«Наконец, рассматривая ходатайство игуменьи Митрофании о взыскании неустойки, Окружной Суд требование это находит неуважительным по следующим основаниям: 1) как сказано выше, договор добавочный, второстепенный, вытекающий из главного договора, когда главный договор признается необязательным, не может быть признан обязательным. Так как главный договор Солодовникова, обещание пожертвовать, признан судом ничтожным, то и иск неустойки за неуплату по этому договору обещанных денег не может быть признан уважительным; 2) по общему правилу неустойку уплачивает всегда виновная сторона, поэтому, требуя неустойку от наследников Солодовникова за неуплату ими обещанных наследодателем их 480.000, игуменья Митрофания обязана была доказать виновность их в этом отношении, но наследники Солодовникова не имели права внести обещанные наследодателем деньги до получения уведомления о том, что пожертвование Михаила Солодовникова на монастырь и Общину принято надлежащей властью, так как из дела видно, что испрашивать разрешение на принятие пожертвования обязана была игуменья Митрофания, а не наследодатель Солодовников».
Теперь, собственно, о юридической красоте. Закон юридической красоты, или юридического чувства изящного, открыл Рудольф фон Иеринг, когда исследовал технику римского права. Основной постулат звучит так: «Чем проще конструкция, тем более совершенна она, т.е. тем она нагляднее, прозрачнее, естественнее; и здесь в наивысшей про¬стоте сказывается наи¬высшее искусство». И хотя речь идет о праве материальном, в неменьшей степени применим закон красоты и к праву процессуальному (тем более если учесть, что материальное право создавалось римлянами непосредственно при рассмотрении тех или иных жизненных казусов, т.е. в процессе).
Тот же постулат применим и к процессу. Чем проще конструкция, тем совершеннее. Наиболее простой и наиболее совершенный алгоритм получения вывода – силлогизм. А как известно, судебное решение – это цепь силлогизмов. Как добиться простоты и построить достаточное количество силлогизмов? «Самое лучшее средство добраться до истины, это постановка последовательных вопросов, вытекающих из дела, и последовательное их разрешение» (Иосиф Соломонович Иосилевич, «Юридическая клиника»). Следовательно, для того чтобы познать сложный предмет, необходимо разложить его на со¬ставные части (Иеринг назвал это химией права, юридическим искусством разложения, умеющим отыскивать простые элементы права), тогда вывод по каждой из частей не составит большого труда.
Что в судебных решениях обычно вызывает наибольшее неудовольствие? Отсутствие объяснений. Почему суд пришел к такому, а не диаметрально противоположному выводу? Часто это остается непонятным. А ведь задача суда – выяснить все существенные обстоятельства, т.е. проявить хотя бы минимальную заинтересованность и активность. В этом и заключается проявление закона юридической красоты в процессе. Вероятно, поэтому решение по делу об обещании дарения не было обжаловано ни в апелляционном, ни в кассационном порядке.
