Неоднозначное предложение

В Госдуму внесен пакет законопроектов, направленных на закрепление понятия пропаганды незаконного оборота наркотиков.

В частности, законопроектом № 325719-8 предлагается дополнить УК новой статьей – ст. 230.3 «Пропаганда незаконных оборота наркотических средств, психотропных веществ или их аналогов, потребления наркотических средств или психотропных веществ, культивирования растений, содержащих наркотические средства или психотропные вещества либо их прекурсоры».

Очевидно, законодатель осознает не только опасность наркотизма, но и недостаточность принимаемых в настоящее время мер борьбы с ним.

Наркотизм рассматривается как отрицательное социальное явление, сущность которого состоит в приобщении к немедицинскому потреблению наркотических средств и психотропных веществ отдельных групп населения, влекущих вредные последствия для здоровья и поведения людей¹.

Признаками некоторой «гибкости» (либо проявлением гуманности) законодателя в борьбе с немедицинским потреблением наркотиков стало увеличение веса ряда наркотических средств, с которым связывалось привлечение к уголовной ответственности. Например, Протоколом от 16 января 2003 г. № 1/87-03 заседания Постоянного комитета по контролю наркотиков при Минздраве России крупным размером (и основанием для привлечения к уголовной ответственности за хранение) является 0,005 г героина. При этом согласно Постановлению Правительства РФ от 1 октября 2012 г. № 1002 «Об утверждении значительного, крупного и особо крупного размеров наркотических средств и психотропных веществ, а также значительного, крупного и особо крупного размеров для растений, содержащих наркотические средства или психотропные вещества, либо их частей, содержащих наркотические средства или психотропные вещества для целей статей 228, 228.1, 229 и 229.1 Уголовного кодекса Российской Федерации» (далее – Постановление № 1002), например, декриминализовано хранение 0,5 г героина. Аналогичная ситуация наблюдается в отношении ряда других запрещенных средств.

Однако это скорее исключение, нежели правило. Так, Постановлением Пленума Верховного Суда РФ от 15 июня 2006 г. № 14 «О судебной практике по делам о преступлениях, связанных с наркотическими средствами, психотропными, сильнодействующими и ядовитыми веществами» предписано не устанавливать в смесях действительное содержание наркотика, если он относится к Списку I, утвержденному Постановлением № 1002.

Тем не менее законодатель пытается усилить уголовную репрессию в отношении наркопреступлений. Одним из примеров такого усиления, на мой взгляд, является рассматриваемый законопроект.

Примечательно, что согласно пояснительной записке на рассмотрении Госдумы находятся проекты поправок, предусматривающие уточнение понятий «пропаганда незаконных оборота наркотических средств ˂…˃, культивирования наркосодержащих растений» в федеральных законах «О наркотических средствах и психотропных веществах», «О средствах массовой информации» и «Об информации, информационных технологиях и о защите информации». Однако термин «уточнение», на мой взгляд, был бы уместен, если бы в каждом из указанных законов содержалось такое понятие. Однако ни в одном из перечисленных в пояснительной записке нормативных правовых актов нет понятия «пропаганда незаконного оборота» применительно к наркотикам и наркосодержащим растениям. Соответственно, речь должна идти не об уточнении, а о включении в текст закона соответствующего термина.

Однако это не единственное и не самое важное замечание к законопроекту.

Основная претензия связана с наблюдаемой тенденцией развития административной преюдиции и попытками законодателя представить административные правонарушения даже не как приготовление к преступлению, а едва ли не как самостоятельную стадию преступления, с которой необходимо бороться.

Сторонники административной преюдиции отмечают выполнение ею «социально полезной задачи»², ее целесообразность и эффективность в борьбе с преступностью. Например, А.В. Богданов обосновывает этот вывод примером удачного, по его мнению, введения с 1 июля 2015 г. в текст УК ст. 264.1 («Управление транспортным средством в состоянии опьянения лицом, подвергнутым административному наказанию или имеющим судимость»). Согласно статистике, приведенной автором на основе ведомственных данных МВД России, а также ее толкования введение в УК данной статьи привело к уменьшению количества преступлений, предусмотренных ст. 264 («Нарушение правил дорожного движения и эксплуатации транспортных средств») Кодекса, с 26 662 в 2015 г. до 20 144 в 2018 г.³.

Вряд ли можно считать убедительной такую оценку состава с административной преюдицией (ст. 264.1) для «основного» состава преступления (ст. 264), и вот почему.

Во-первых, статистика МВД не верифицируема – в отличие, например, от статистики Верховного Суда РФ.

Во-вторых, приведенные статистические данные касаются не числа лиц, привлеченных к уголовной ответственности, а количества правонарушений. Например, А.В. Богданов приводит количество преступлений по ст. 264 за 2015 г. – 26 662. Однако, по данным Судебного департамента ВС, число лиц, признанных виновными по указанной статье за 2015 г., составило 9200, а за 2014 г. (до введения ст. 264.1 УК) – 11 700. Далее автор приводит количество преступлений по ст. 264 УК РФ за 2016 г. – 22 013; при этом согласно данным ВС за тот же период число лиц, осужденных и оправданных по указанной статье, составляет 10 428 – т.е. более чем в два раза меньше. Действительное же число осужденных и оправданных по ст. 264 УК составляет: за 2014 г. – 11 700; за 2015 – 9200; за 2016 – 10 428; за 2017 – 10 413.

Наконец, А.В. Богданов не учитывает «временной лаг», связанный с тем, что по отдельным делам по ст. 264 УК срок расследования и разбирательства в судах первой и второй инстанций растягивается на месяцы и годы. То есть невозможно определить распределение по годам количества вынесенных приговоров и числа осужденных лиц. Иными словами, ни из статистики, приведенной А.В. Богдановым, ни из данных Верховного Суда не усматривается заметного влияния введения ст. 264.1 УК на официальную, объективную статистику преступности по ст. 264 УК. Особенно это заметно по данным о числе осужденных по ст. 264 УК за 2014 г.

Аналогичная картина складывается с составами, предусмотренными ст. 116.1, 151.1, 158.1, 171.1 (ч. 5 и 6) УК и т.д.

К каким последствиям может привести включение проектируемой нормы в Кодекс? Полагаю, это повлечет только взрывной рост числа осужденных по этой статье. Схожие ситуации уже были. Например, с момента введения в УК ст. 116.1 число осужденных возросло с 34 (в 2016 г.) до 1809 (в 2021 г.); число осужденных по ст. 158.1 УК выросло с 35 (в 2016 г.) до 6857 (в 2021 г.) и т.д.

Таким образом, статьи об административной преюдиции оказались недостаточно эффективны в борьбе с преступностью. Однако что дает (или не дает) их использование судебной практике? Как отмечается в ряде научных и практических работ, эти нормы открывают правоприменителю широкие возможности для усмотрения и нередко служат основанием для необоснованного усиления репрессивных мер. Следует согласиться с мнением Генри Резника о том, что «дрейф от признаков деяния к свойствам личности весьма тревожен»⁴.

Системные и последовательные замечания в отношении административной преюдиции высказала Н.А. Лопашенко⁵. Во избежание отягощения публикации и для экономии времени коллег я вынужден сослаться на собственную публикацию в «АГ», где подробно изложены доводы Натальи Александровны.

Между тем настораживает правоприменительная практика по еще одной статье с преюдицией – ст. 280.3 УК. Так, в одном из подобных случаев юрист, оказывая консультационные услуги, критически высказалась о возможности защиты Родины за рубежом. Как оказалось, обратившиеся вели скрытую аудиозапись консультации, и по завершении беседы обратились в полицию. Заключение о наличии в действиях юриста состава правонарушения по ст. 20.3.3 КоАП (административной преюдиции для состава, предусмотренного ст. 280.3 УК) было дано сотрудником Экспертно-криминалистического центра (очевидно, входящего в систему МВД). В результате юрист была привлечена к административной ответственности. Таким образом, наличие состава правонарушения в данном случае определено не следователем, а экспертом. А об отношении судов к заключениям штатных экспертов следственных органов адвокаты, думаю, знают не понаслышке.

Изложенное дает основания полагать, что ситуация со ст. 230.3 УК может оказаться схожей. И не важно, кто будет ли проводить лингвистическое исследование слова «пропаганда» – штатный эксперт ЭКЦ УВД или, к примеру, преподаватель филфака МГУ. Существенно то, что с высокой долей вероятности ответственность за определение объективной стороны состава преступления следователи будут перекладывать на третье лицо – эксперта.

В связи с этим проектируемая норма, на мой взгляд, несет риски не только для лиц, публично высказывающих личные или, как принято сейчас говорить, оценочные суждения по вопросам, связанным с оборотом наркотиков. В «зону опасности» могут попасть медики – например, сравнивающие наркотические средства по признаку более или менее выраженной способности вызывать зависимость, а также адвокаты и юристы, если будут обсуждать в интернете уголовно-правовые вопросы, касающиеся наркопреступлений.