Статья 280.3 УК РФ является, на мой взгляд, одним из проявлений тенденции активного возврата законодателем, в свое время по убедительным основаниям отказавшимся от применения административной преюдиции, к данной преюдиции.
Одной из деклараций такого возвращения стало Послание главы государства Федеральному собранию РФ от 12 ноября 2009 г., в котором указывалось: «В уголовном законе следует шире использовать так называемую административную преюдицию, то есть привлекать к уголовной ответственности только в случае неоднократного совершения административного правонарушения». Кстати, в этом же абзаце документа содержится уникальный термин «малозначительные преступления».
Сама по себе идея административной преюдиции вызывала и вызывает неоднозначную реакцию среди теоретиков и практиков. При этом, по моему личному наблюдению, большинство публикаций «за» было высказано сотрудниками ведомственных вузов (Университета прокуратуры РФ, институтов МВД)1. Среди противников преюдиции – ряд ученых из МГУ им. М.В. Ломоносова, МГЮА, Дальневосточного федерального университета, Саратовской государственной юридической академии, Высшей школы экономики и т.д.
Основные возражения против преюдиции сводятся к следующему:
- сомнителен выборочный подход к определению перечня составов с преюдицией2;
- преюдиция фактически приводит к усилению репрессивности уголовного закона3;
- административная преюдиция «драпирует» неправомерное применение института рецидива, когда к лицу, несколько раз нарушившему норму КоАП РФ, применяются нормы УК4.
Конституционный Суд РФ, в целом не оспаривая законность преюдиции, в качестве единственной меры защиты указал лишь на возможность проверки в ходе уголовного дела законности актов по «преюдициальному» административному делу5.
Преюдиция была подвергнута последовательной и серьезной критике. В частности, Н.А. Лопашенко в статье «Административной преюдиции в уголовном праве – нет!»6 представил следующие аргументы:
- правонарушение, последнее в цепи идентичных административных правонарушений, признается преступлением только потому, что является последним;
- отсутствует7 внутренняя взаимосвязь между административными правонарушениями. Поиск же такой взаимосвязи означает подмену уголовного закона криминологическими методами8;
- очевидное отсутствие единого результата у административного правонарушения и последующего «преступления»;
- абсурдность самого предположения о наличии вины (умысла) на совершение преступления уже в момент совершения административного правонарушения.
Безусловно, все указанные критические замечания, высказанные в адрес уголовных составов с административной преюдицией, представляются справедливыми и в отношении предусмотренных ст. 280.3 УК РФ. Более того, эта критика, ставящая вопрос о допустимости административной преюдиции вообще, – является более важной как на уровне законодательства, так и в области политики уголовного правоприменения.
Тем не менее важно определить функциональность составов ст. 280.3 УК и на уровне правоприменителя.
Определение объективной стороны
Основной претензией к объективной стороне является неясность термина «дискредитация» – соответствующее определение не содержится ни в тексте статьи УК, ни в КоАП (ст. 20.3.3). Насколько мне известно, в уголовных делах по ст. 280.3 УК факт дискредитации устанавливается в ходе следствия лингвистической либо комплексной экспертизой (по аналогии со ст. 280 УК). Такой подход понятен, поскольку запрос со стороны государства в части возбуждения и расследования дел есть, а разъяснения пока отсутствуют. Следователи же не берут на себя ответственность в отсутствие законодательной дефиниции самостоятельно устанавливать факт дискредитации. Представляется, что вопрос о наличии либо отсутствии дискредитации должен решаться следователем и судом самостоятельно, так как он – при всей неясности указанного термина – носит исключительно правовой характер и относится к компетенции суда9.
Во-первых, как следует из диспозиции первой части указанной статьи, дискредитация может быть в виде не только призыва, но и «иных публичных действий». Неясно, каков критерий публичности именно для таких «иных действий». Остается риск, что признак публичности, как зачастую происходит по другим делам, будет устанавливаться следствием и судом не в соответствии с умыслом виновного (субъективное вменение), а по фактическим обстоятельствам дела (объективное вменение).
Во-вторых, с учетом определения, данного онлайн-версией «Толкового словаря Ожегова» для термина «дискредитировать», понятие «дискредитация» можно определить как «подрыв доверия к кому-либо, чему-либо; умаление чьего-либо авторитета». Такое определение должно подразумевать обязательное, на мой взгляд, наличие следующих обстоятельств:
- профессиональный авторитет лица, подрывающего доверие, в глазах лица, доверие которого подрывают. Например, руководитель терапевтического отделения поликлиники, к которому пациент обратился для проверки правильности лечения, предписанного подчиненным терапевтом, раскритиковал, но не отменил избранный способ лечения, новый курс не назначил и к другому врачу пациента не направил. Пациент в такой ситуации, безусловно, будет пострадавшим, так как не понимает, как ему теперь лечиться. Если же правильность лечения критикует, например, сосед пациента, являющийся доктором физико-математических наук, имеющий как опыт самолечения, так и самостоятельно разработанную теорию лечения, но не имеющий медицинского образования либо реальных навыков в области медицины, – то дискредитировать участкового терапевта он по общему правилу не должен. Хотя пациент, возможно, решит иначе;
- наличие каких-либо «реальных» отношений между дискредитирующим и дискредитируемым. То есть предметом критики должны быть не только факты, относящиеся к жизни, личности и профессиональной деятельности дискредитируемого, но и доказательства доступа критикующего к личной жизни (личности) критикуемого. Поэтому, например, замечания «бабушек у подъезда» об особенностях характера и личной жизни прохожих на основании откровенных нарядов последних, хотя и стали притчей во языцех, но сильных эмоций, как правило, уже не вызывают.
Интересен вопрос об адресате дискредитации и призыва, составляющих объективную сторону состава. С учетом того что противостоять вооруженному контингенту, находящемуся за пределами территории РФ, по общему правилу лица, находящиеся в границах РФ, не смогут, адресатом соответствующих воззваний субъекта могут быть армии иностранных государств, незаконные вооруженные формирования и третьи лица, также находящиеся за границами территории России.
Определение субъекта
Лицо, не являющееся высокопоставленным чиновником, крупным политиком или – как минимум – старшим офицером (а то и высшим офицером)10, на мой взгляд, вряд ли может представлять Вооруженные Силы либо РФ даже на государственном уровне, не говоря уже о межгосударственном («формальный признак»). У него для этого нет ни официальных полномочий, ни образования, ни авторитета (известности) на государственном уровне. То есть такое лицо просто не известно широкому кругу общественности, а без наличия авторитета, известности субъект не может совершать действия, направленные на дискредитацию.
Субъект преступления должен быть профессионалом, известным специалистом либо в области командования сравнительно крупными подразделениями Вооруженных Сил (а не отделения, не взвода и не роты, так как командование этими подразделениями по общему правилу не требует качественной переподготовки офицера), либо госуправления и госстроительства (в любом случае – не глава муниципального образования).
Остается вопрос: может ли быть субъектом преступления лицо, не являющееся ни политиком, ни высокопоставленным офицером, но имеющее общепризнанный публичный авторитет в области теории военного дела либо госуправления? Исходя из отсутствия специальных оговорок в ст. 280.3 УК, на этот вопрос следует ответить скорее положительно.
Таким образом, лицо, совершившее преступление, предусмотренное ст. 280.3 УК, обязательно должно обладать признаками специального субъекта, что, разумеется, не исключает возможности соучастия в преступлении и иных лиц, признаками спецсубъекта не обладающих.
1 Баранова С.А. Неоднократное нарушение установленного порядка организации либо проведения публичного мероприятия: особенности конструкции преюдициального состава // Российский следователь. 2021. № 7. С. 30–33; Административная преюдиция в уголовном праве: проблемы теории и практики // Журнал российского права. 2019. № 6. С. 78–86.
2 См., например: Скрипченко Н.Ю., Анощенкова С.В. Уголовный проступок: объективная потребность или декларируемая необходимость? // Актуальные проблемы российского права. 2021. № 11. С. 142–154.
3 Безверхов А.Г. Возвращение «административной преюдиции» в уголовное законодательство России // Российская юстиция. 2012. № 1. С. 48–53; Коробеев А.И., Ширшов А.А. Уголовный проступок сквозь призму института административной преюдиции: благо или зло? // Уголовное право. 2017. № 4. С. 68–72.
4 Мнения Л. Головко, Г. Резника в статье: Головко Л., Коробеев А., Лопашенко Н., Пашин С., Резник Г., Богуш Г., Есаков Г. Административная преюдиция в уголовном праве: казус Ильдара Дадина // Закон. 2017. № 2. С. 21–29.
5 Постановление от 10 февраля 2017 г. № 2-П «По делу о проверке конституционности положений статьи 212.1 Уголовного кодекса Российской Федерации в связи с жалобой гражданина И.И. Дадина».
6 Вестник Академии Генеральной прокуратуры РФ. 2011. № 3 (23). С. 64–71.
7 На практике, как представляется, даже не будет устанавливаться следствием и судом.
8 Там же, с. 67: «Все административные правонарушения, совокупность которых на определенном этапе объявляется законодателем преступной абсолютно по механическому признаку <…> они – разные: каждый раз воля лица, совершившего это правонарушение, реализуется в указанном отдельном правонарушении до конца».
9 По аналогии, например, с призывами к экстремистской деятельности (абз. 2 п. 23 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 28 июня 2011 г. № 11 «О судебной практике по уголовным делам о преступлениях экстремистской направленности»).
10 В соответствии с классификацией, приведенной в ч. 1 ст. 46 Федерального закона от 28 марта 1998 г. № 53-ФЗ «О воинской обязанности и военной службе».
