Любовь как правовое понятие

Недавно в «АГ» был опубликован любопытный, на мой взгляд, материал Антона Шипнягова «Презумпция любви».

Целью данной публикации является заочная полемика с автором относительно философских, правовых, жизненных, гносеологических (как частного случая философских) аспектов затронутых им проблем и понятий.

Прежде всего, не могу обойти вниманием теологические и культурологические аспекты понятия «любовь» – полагаю, такой подход оправданным, поскольку современная цивилизация основывает свой культурный код – «ДНК» основополагающих понятий и тезисов правовой системы – на текстах монотеистических Священных писаний, весьма близких между собой по употребленным в них философским понятиям. Так, в Евангелии от Иоанна (глава 4, стих 8) отмечается: «Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь». Апостол Иоанн развивает эту мысль в Стихе 16: «И мы познали любовь, которую имеет к нам Бог, и уверовали в нее. Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нем».

Российская современная цивилизация, многое усвоившая от византийской богословской науки, придерживается философского постулата о том, что любовь есть мир во всем его многообразии сущностей и явлений и ее невозможно познать, как нельзя познать Бога, «ибо сам Бог и есть Любовь». Таким образом, любовь не просто пронизывает всю ткань времени и бытия, все виды познания, а является главной компонентой, творцом всей существующей цивилизации.

Как отмечал священномученик Александр Митропольский в Дневниках, «Любовь в Боге столь же свободна, сколько и непременна; она есть стремление Божественной природы к проявлению своей внутренней жизни со свойствами и совершенствами ее – сила, все созидающая и все объединяющая. Любовь в Боге есть безусловное отрицание эгоизма, источник нравственного настроения и нравственной жизни; она есть возбудитель всех сил Божества, Его разума и воли к вполне согласному действию, при полнейшем спокойствии Духа, и производит в Нем ощущение полного блаженства. Самая жизнь Божества есть деятельность Духа Его, возбуждаемая любовью. Где нет любви, там нет и быть не может истинной жизни».

Философы едины во мнении о глобальной непознаваемости Бога, ибо Бог познаваем лишь настолько, насколько он сам захочет открыться человеку в сущностном мире, однако Бог непознаваем в принципе в его запредельной сущности. Таким образом, поскольку Бог есть Любовь, представляются логичными два вывода:

• любовь есть главное проявление божественного в мире, и в этом смысле она познаваема настолько, насколько Бог позволит и посчитает возможным открыть людям это свойство бытия;
• любовь в принципе непознаваема для человека в глобальной божественной сущности.

Таким образом, с точки зрения гнозиса (понятия, традиционного для философии восточного христианства) возможно только косвенное – через чувства, ощущения, интеллект – познание любви.

Исходя из изложенного, тем любопытнее предпринятая автором анализируемой публикации попытка приземленно-бытовой, даже утилитарной трактовки любви.

Полагаю, нельзя путать само определяемое понятие любви с попытками его познания в рамках гнозиса поэтами (через русскую любовную лирику, о чем пишет А. Шипнягов), писателями, художниками, музыкантами, иначе есть риск попасть в логическую ловушку подмены определяемого его определением.

Безусловно, на прикладном уровне понятие любви было сформулировано для «бытового» применения, для удобства его описания (в Конституции РФ, правовых актах (в частности, Семейном кодексе, уголовном и уголовно-процессуальном законодательстве), но, на мой взгляд, это бытовое описание не имеет ничего общего с высшим понятием Божественной любви как главного, универсального источника права для всех мировых правовых систем (с этой точки зрения Любовь является единственным и универсальным правовым понятием, все прочие правовые понятия и принципы права являются производными от него).

Однако следует учитывать, что А. Шипнягов в исследовании описывает и дает оценку именно бытовому понятию любви, облегченному, не имеющему философской и культурологической мифологемы. На мой взгляд, именно прикладное, «бытовое» понятие любви все же не является правовым в общепринятом смысле, поскольку не регулирует общественные отношения, связанные с правом. Действительно, если допустить правовой статус данного явления (явления ли? Понятия ли?), как в таком случае доказывать его наличие, отсутствие, надлежащий либо ненадлежащий характер?

В то же время представляется, что законодатель мог бы расширить и конкретизировать понятие любви в прикладном значении (учитывая первоисточник Любви божественной в ее гносеологическом понимании), придать ему определенное правовое значение; однако вопрос целесообразности этого также представляется актуальным – например, как разграничить понятия любви и уважения как основ брачного союза?

Думается, автор сознательно упростил тему исследования, предприняв попытку классифицировать понятие любви как внутреннего эмпирического чувства и его внешнего проявления, поскольку, по сути, в обоих случаях речь идет о бытовом описании прикладного значения любви и его проявлениях.

На мой взгляд, невозможно доказать наличие любви посредством анализа внешних проявлений, поскольку причина их может быть противоположна любви – метафизически можно заботиться и об объекте ненависти и – напротив – объект любви может быть убит (казалось бы, убийство сложно считать проявлением любви) именно вследствие того, что убийца, испытывая любовь, не смог, например, примириться с поступками объекта его чувства. Классический пример: глубоко влюбленный Отелло убил Дездемону, объект его горячей страсти; Тарас Бульба убил любимого сына. Примерами пестрит история: Петр убивает царевича Алексея, любя его, но видя в нем угрозу для иного объекта Петровской страсти – новой, европейской России. Не проявлением ли любви к Анне являются действия Каренина, направленные на запрет ее встреч с сыном?

Как показывают приведенные примеры, не всегда легко в реальной жизни (если понимать ее как процесс взаимодействия индивида с Высшим Творцом, который Сам Есть Любовь) провести границу между любовью как бытовым понятием в ее прикладном смысле и Любовью в гносеологическом смысле.

Полагаю, автор не в полной мере раскрыл сходство и различие любовного гнозиса и любви бытовой как потенциальных правовых понятий. Так, теория любовного гнозиса созвучна теории естественного права и, полагаю, вполне может быть признана на законодательном уровне не только и не столько правовым понятием, сколько одним из источников права, даже основным. В то же время понятие любви в его бытовом контексте также нуждается в дополнительном прочтении – вероятно, с точки зрения недопустимости признания ее правовым понятием в силу невозможности доказать ее наличие либо отсутствие путем внешних проявлений. В таком случае вопрос о бытовой, прикладной любви как о правовом понятии нивелируется, поскольку то, что нельзя доказать, что носит предположительный характер, не имеет строгой логической характеристики с выделением как общих, так и особенных признаков.

Говоря о любви, нельзя не вспомнить философские воззрения Иммануила Канта. Как отмечала исследователь его творчества О.И. Мачульская¹, И. Кант рассматривает эмпирическую любовь-склонность как внеморальное явление. Эмпирическая любовь есть, по его мнению, спонтанное чувство симпатии к другому индивиду, понятию, мысли, состоянию природы, свидетельствующее о возвышенном характере человеческой натуры. Тем не менее любовь-склонность как таковая не может считаться этическим требованием, не имеет ничего общего с Божественной любовью.

Во-первых, любовь-симпатия, любовь-склонность является случайным и неосознанным психическим порывом, свойственным скорее животным, нежели человеку. Любовь-склонность, по мысли И. Канта, в силу ее стихийности и субъективности и несовершенства человеческой натуры, ее грубости может привести к самым печальным последствиям.

Таким образом, И. Кант настаивал, что эмпирическая любовь есть проявление низшей чувственной природы человека. Такая любовь проистекает из несовершенства человеческой воли и не может служить основой морали, тем более права.

Однако И. Кант не исключал существование так называемой «чистой» любви как высшего интеллектуального качества. Такая любовь – всегда результат свободного выбора просветленной души на основе категорического императива, это не просто любовь, это воля индивида, стремящегося к благу исполнения нравственного долга, что приближает ее к гностической любви. Анализ показывает, что немецкому философу XVIII в. путем разграничения эмпирических и чистых максим и обоснования принципа нравственной автономии удалось преодолеть напряженное противоречие императивного долга и субъективных эмпирический склонностей, столь актуальное для философии И. Канта в контексте всей истории философии.

Получается, что вся мировая история философии, начиная с античных времен, выделяла дуализм понятия любви: любви эмпирической и любви гностической.

В целом в статье А. Шипнягова речь идет именно об описании и попытке оценить с точки зрения права именно понятие бытовой, прикладной любви, любви эмпирической, без учета первоисточника – любовного гнозиса. Между тем именно в гностическом понимании любовь является основой, той Lingua Franca, которую нужно и даже необходимо исследовать относительно презюмируемости максимы: Бог не может проявляться каким-либо иным образом, нежели через любовь. Божественная любовь первична и извечна, познаваема только в рамках, отведенных человеку для этого познания. В этом случае Божественная, философская, гностическая любовь безусловно является объектом презумпции: она исследуется как интуитивно, так и эмпирически, и ее внешние проявления безусловны.