В юридической среде началось обсуждение института следственных судей. Однако мне кажется, что оно ведется не в той плоскости, а потому не приведет к положительному результату.
Институт судебного контроля за законностью предварительного следствия стал формироваться в современной России в начале 90-х гг. прошлого века.
В мае 1992 г. в УПК РСФСР была введена ст. 220.1. С этого и начался судебный контроль на досудебной стадии. Статья 220.1 УПК РСФСР закрепляла процедуру судебной проверки законности заключения под стражу и продления срока содержания под стражей.
Постановлением Конституционного Суда РФ от 23 марта 1999 г. № 5-П «По делу о проверке конституционности положений статьи 133, части первой статьи 218 и статьи 220 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР в связи с жалобами граждан В.К. Борисова, Б.А. Кехмана, В.И. Монастырецкого, Д.И. Фуфлыгина и ООО “Моноком”» процедура, предусмотренная ст. 220.1 УПК РСФСР, была расширена. КС РФ разъяснил, что судебный порядок обжалования действий органов предварительного расследования должен применяться и в ряде других ситуаций. В скобках отметим, что именно это постановление сформировало концептуальные положения, связанные с досудебным контролем за законностью предварительного расследования, применявшиеся в течение почти 20 лет.
Наконец, в 2000 г. в новый УПК РФ были введены ст. 108, 109, 125 и 165, определившие современные формы судебного контроля на досудебной стадии.
Перечисленные изменения в законодательстве всегда позитивно оценивались теоретиками уголовного процесса и преподносились как демократические изменения, направленные на приведение отечественного законодательства к европейским стандартам.
В действительности же все обстояло совершенно иначе. В соответствии с УПК РСФСР 1960 г. решение о заключении под стражу принимал прокурор. Давая санкцию на заключение под стражу, он был вправе лично допросить обвиняемого, а в случае с несовершеннолетним обвиняемым – обязан был сделать это. Тот же прокурор утверждал обвинительное заключение. Таким образом, он нес персональную ответственность за незаконный арест в случае недостаточности доказательств виновности. Соответственно, уже на стадии ареста прокурор анализировал обстоятельства дела, доказательства, квалификацию и судебную перспективу данного дела.
Переложение права принимать решение о заключении под стражу на суд фактически породило полную безответственность и произвол. Суды, в которых пресловутый обвинительный уклон и презумпцию доверия органам следствия никто не отменял, стали штамповать постановления о заключении под стражу. Привлечь кого-либо к ответственности за незаконное применение меры пресечения стало невозможно. Когда сегодня следователю указывают на незаконность содержания под стражей, он только улыбается: «Это же не я, это суд вас арестовал». Суд, в свою очередь, прикрывается формальными словами: мы не проверяем доказанность, мы только оцениваем наличие оснований, предусмотренных ст. 97 и 99 УПК РФ. Формализм зашкаливает при судебном разрешении на проведение ОРМ. Зачастую в уголовных делах можно видеть так называемые постановления судьи, в которых весь текст напечатан, а фамилия судьи и дата вписаны от руки – т.е. судья, не мудрствуя лукаво, просто вносит свою фамилию в текст, представленный оперативными сотрудниками.
При этом вероятность оправдания подсудимого по «арестантскому» делу снизилась, поскольку судья оказывается связан круговой порукой и защищает собственное решение либо решение своего коллеги о заключении под стражу.
Аналогичная ситуация имеет место и при применении ст. 125 и 165 УПК РФ. Так, например, отказ суда в удовлетворении жалобы на действия следователя делает невозможным уже при рассмотрении дела по существу признание недопустимыми доказательств, полученных в результате ранее обжалованных действий следователя. Поэтому я категорически не рекомендую доверителям обжаловать постановление о возбуждении уголовного дела. При наличии обвинительного уклона и формального подхода высока вероятность отказа в удовлетворении жалобы. А постановление о законности возбуждения уголовного дела работает как предварительный обвинительный приговор. Похожая ситуация, кстати, возникла и при применении ст. 448 УПК РФ в той ее более ранней редакции, когда в отношении отдельных спецсубъектов уголовное дело возбуждалось по заключению судьи.
Еще пример – разрешение на производство обыска. Мне неоднократно приходилось бывать у прокурора, когда он санкционировал обыск. И прокурор всегда читал то, что ему принесли, и проверял наличие оснований для вторжения в жилище. Сегодня же суды штампуют постановления о производстве обыска, вообще не читая материал. Поскольку это происходит в отсутствие стороны защиты, я допускаю, что судья зачастую вообще не проводит судебное заседание: следователь приносит материал, помощник пишет постановление, судья подписывает не глядя.
Вот так благие намерения привели к ухудшению положения стороны защиты ввиду размывания ответственности следователя и прокурора и вовлечения суда в зону круговой поруки со стороной обвинения. Обсуждаемые изменения призваны описанный порочный круг разорвать. Но разорвут ли? Давайте посмотрим.
Вероятно, для того чтобы понять необходимость введения нового процессуального института, нужно задуматься не о том, что сделать, а о том, для чего что-то нужно делать.
Каковы сейчас проблемы в сфере судебного контроля за досудебным производством и ОРД?
1. Обвинительный уклон. Судьи зачастую воспринимают себя как часть репрессивной системы и принимают решения в пользу обвинения.
2. Формализм. Рассматривая судебный материал, судья нередко не вникает в существо вопроса, а зачастую ограничивается лишь тем, надлежащим ли образом уполномоченное лицо приняло процессуальное решение.
3. Часто можно говорить о полной безответственности.
Может ли помочь в преодолении перечисленных проблем введение обособленного судейского корпуса? Полагаю, что нет, если он будет введен на основе общих организационных принципов судебной системы. Более того, механическое выделение из числа судей обособленной «досудебной» коллегии в контексте перечисленных проблем может дать скорее отрицательный эффект.
Неучастие таких судей в судопроизводстве как на начальном, так и на конечном этапе, их промежуточная роль могут породить в субъективном плане отсутствие интереса к работе, а объективно – еще больший формализм и безответственность, нежели те, которые мы наблюдаем сегодня.
Сегодня судья при ознакомлении с судебным материалом понимает, что, возможно, ему придется рассматривать уголовное дело по существу, и в том числе поэтому избегает принятия решений, которые могут привести к откровенно нелепым ситуациям. Иногда стороне защиты в досудебном производстве удается сформировать у судей определенное представление об уголовном деле, и порой именно это приводит к тому, что оно в суд не поступает, ибо судьи заранее знают о порочности обвинения и доказательств и дают понять это прокуратуре, так как не желают при рассмотрении дела по существу попасть в неудобное положение. Обособленность следственных судей такую возможность исключит, как и желание разбираться в деле хоть сколько-нибудь широко. При этом судья остается представителем судейского корпуса, связанного обвинительным уклоном.
В итоге что мы получаем? Отдельный судебный орган, не несущий ответственности, не имеющий интереса к глубокому анализу дела, но проникнутый пресловутым обвинительным уклоном. Не думаю, что это будет способствовать укреплению законности.
Избежать описанной ситуации можно, лишь обеспечив формирование кадрового состава следственных судей на основе независимости как от стороны обвинения, так и от суда общей юрисдикции – например, на базе Минюста. Но при этом необходимо гарантировать ответственность этих судей за принятие необоснованных и незаконных решений – путем введения дисциплинарной связи с итоговым результатом уголовного дела. Однако такие изменения, как мне кажется, требуют корректировки не уголовно-процессуального, а конституционного законодательства и намного более тщательной проработки.
Другой способ – создание сложного механизма назначения следственных судей в системе судов общей юрисдикции, гарантирующих их независимость как от руководителей суда субъекта Федерации, так и от органов, осуществляющих ОРД и, соответственно, проверку кандидатов на должность судьи. Без обеспечения такой независимости в сочетании с ответственностью за исход уголовного дела введение института следственных судей, боюсь, приведет совсем не к тем результатам, которые предполагаются.
Вместе с тем мой грустный анализ основан на теоретических рассуждениях, которые в какой-то мере опровергаются практикой. В апелляционной инстанции Свердловского областного суда уже много лет действует обособленный судебный состав, рассматривающий по второй инстанции только судебные материалы. Так вот качество решений, принимаемых этим составом, не подтверждает мои опасения – напротив, отменяется примерно каждое второе решение суда первой инстанции, т.е. с точки зрения равноправия сторон баланс соблюден. Почему так получается, я сказать не могу, но такова практика в нашем субъекте Федерации.
В заключение отмечу, что введение института следственных судей поставит ряд процессуальных вопросов, в первую очередь связанных с недопустимостью преюдиции решений следственного судьи. Но эти вопросы достаточно полно для данной стадии описаны Нвером Гаспаряном, поэтому не буду повторяться.
