К сожалению, так уж сложилось, что законотворческая деятельность в сфере уголовно-правового регулирования все чаще идет вразрез с наукой уголовного права, что, в свою очередь, порождает массу проблем на практике.
Как справедливо отмечают Н.А. Лопашенко, Ю.В. Голик, А.И. Коробеев и многие другие правоведы, при реформировании Уголовного кодекса РФ законодатель все реже обращается к мнению представителей научного сообщества, наблюдаются «недостаточность научного сопровождения законотворческого процесса, отсутствие системы экспертных оценок законопроектов», позиция науки не интересна, «уголовный закон безжалостно кроится Государственной Думой, улавливающей (а иногда и додумывающей) малейшее неудовольствие высшего руководства страны и правоохранительных органов ситуацией в отдельных сферах жизнедеятельности государства».
Примерами названного подхода в свое время стали искусственная изоляция фигуры посредника от института соучастия (ст. 291.1 УК РФ), придание действиям пособника значения самостоятельного состава преступления (ст. 205.1 УК РФ) и некоторые другие, на мой взгляд, поспешные законодательные новшества.
Не стала исключением и недавняя инициатива Президента РФ о дополнении Уголовного кодекса РФ ст. 210.1 – занятие высшего положения в преступной иерархии. Предложенная статья УК РФ предполагает наказание от 8 до 15 лет колонии со штрафом до 5 млн руб. либо в размере зарплаты осужденного или иного его дохода за период до пяти лет.
Казалось бы, уголовный закон уже содержит норму, устанавливающую ответственность лица, занимающего высшее положение в преступной иерархии (ч. 4 ст. 210 УК РФ). Однако в пояснительной записке к обсуждаемому законопроекту указано, что установленная в законе ответственность наступает только в случае, если лицо совершает общественно опасное деяние, тогда как в законопроекте предлагается уголовная ответственность за сам факт лидерства лица в преступной иерархии безотносительно к совершению им конкретных общественно опасных деяний.
Дело в том, что в действующем уголовном законе законодательное и фундаментальное понятие преступления закреплено как виновно совершенное общественно опасное «деяние», соответственно, именно «деяние», заключающееся в акте осознанно-волевого поведения в форме действия или бездействия, является обязательным признаком любого преступления.
Таким образом, без совершения деяния не может быть и преступления как такового. В связи с этим не совсем понятен механизм привлечения специального субъекта к уголовной ответственности. Из законопроекта также не ясно, на кого «ориентирована» вводимая норма, т.е. кто именно подпадает под понятие «лидер преступной иерархии»?
Если предположить, что за основу инициативы взят успешный опыт Грузии, где с 2005–2006 гг. предусмотрена уголовная ответственность за «пребывание лица в положении “вора в законе”», то необходимо учитывать специфическую криминальную историю этого государства, где «воры в законе» занимали высшее положение в преступной иерархии и существенно влияли на преступную обстановку в стране.
По названной причине введение ответственности «за пребывание в положении “вора в законе”» было оправдано острой необходимостью борьбы с укоренившимся криминальным явлением и способствовало облегчению доказывания по выявлению преследуемого «преступного статуса» следующим образом: правоохранительными органами создаются условия, когда предполагаемому преступному авторитету при задержании задается вопрос о его принадлежности к «воровскому миру», при этом чаще всего разговор записывается на видеокамеру. Поскольку в соответствии с правилами и нормами поведения в воровском сообществе публичное отрицание статуса «вора в законе» является недопустимым и влечет утрату лицом лидерских позиций в криминальном мире, такой вариант развития событий угоден государству с точки зрения нейтрализации фигуры криминального лидера. В случае же, если лицо намерено сохранить свои лидерские позиции, оно обязано подтвердить свой статус «вора в законе», и, исходя из конструкции состава данного преступления, у государства появляются законные основания для привлечения его к уголовной ответственности и последующему осуждению на длительный срок.
В то же время понятие и характеристики специального субъекта в ч. 4 ст. 210 УК РФ как лица, занимающего высшее положение в преступной иерархии, имеют иной, оценочный характер. Так, в Постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 10 июня 2010 г. № 12 «О судебной практике рассмотрения уголовных дел об организации преступного сообщества (преступной организации) или участии в нем (ней)» отмечено, что о лидерстве такого лица в преступной иерархии может свидетельствовать наличие связей с экстремистскими и (или) террористическими организациями или коррупционных связей и т.п. В приговоре необходимо указать, на основании каких из названных признаков суд пришел к выводу о наличии в действиях лица состава преступления, предусмотренного ч. 4 ст. 210 УК РФ. Если руководствоваться изложенными соображениями, прямая связь между комментируемым законопроектом и опытом соседнего государства прослеживается не так явно.
В связи с этим более убедительной представляется версия о том, что появление законодательной новеллы может быть вызвано чередой громких арестов губернаторов, министров, сенаторов и других «высокопоставленных слуг народа», захлестнувших Россию в последние годы. По версии обвинения, находящиеся в распоряжении указанных лиц высокое положение и властные полномочия они могли использовать «во благо своей преступной деятельности», и государство усмотрело в этом некую системность.
Пока не ясно, как в итоге будет сформулирована предложенная норма в случае ее окончательного принятия, однако законодателю в данном случае следует помнить, что любые вторжения в институты уголовного права должны быть логичными и последовательными. В противном случае уголовный закон теряет свою системность и целостность, утрачивает концептуальные основы, что, как мы убедились на известных примерах, ведет к противоречиям при реализации этих основ на практике.