Судьба адвокатуры в России никогда не была безоблачной. Недемократическая власть ее всегда теснила. При царизме репрессивная узда накидывалась на защитников по политическим процессам и призвана была отвратить от критики самодержавного строя и государственных институтов: не единичны были осуждения адвокатов за смелые выступления в судах и протесты против фабрикации уголовных дел. Достаточно вспомнить процесс присяжного поверенного Гиллерсона и осуждение 25 петербургских адвокатов за письмо протеста против создания дела Бейлиса.
В годы отечественного тоталитаризма адвокатура, как, впрочем, и все неправительственные организации, находилась под партийным диктатом и пятой государства. Советское законодательство об адвокатуре с 1930-х гг. прямо предусматривало, что она действует под «общим руководством» Министерства юстиции. До некоторого обновления этого законодательства в 1960-е гг. такое руководство могло принять форму конкретных мер по удалению неугодных адвокатов из профессии. А поскольку большевистская власть преследовала цель изгнать из общественной памяти малейшие следы присяжной адвокатуры, заклейменной как «отъявленное контрреволюционное сословие», полномочия государственного руководительства заработали на полную мощность; большой террор, развязанный Сталиным против народа, оставляю в стороне, но за одну июльскую ночь 1938 г. было арестовано 150 московских адвокатов – треть столичной коллегии. В 1950-е гг. прошла массовая «чистка» адвокатуры: адвокатов, достигших пенсионного возраста, тут же из коллегий увольняли. Сопротивляться этой затянувшейся кампании смогли лишь Московская и частично Ленинградская городские коллегии.
В наступившее «вегетарианское время» (Анна Ахматова) власть успешно нейтрализовала общественный эффект защиты по политическим «антисоветским» статьям УК, введя для участия в них допуск – в таких делах участвовали только получившие его спецадвокаты. Два раза режим решил сыграть в демократию и провести приоткрытые полугласные процессы: Синявского и Даниэля (1966), Гинзбурга, Галанскова, Добровольского и Лашковой, где обвиняемых, отрицавших свою вину, защищал цвет столичной адвокатуры. И режим сильно об этом пожалел – особенно по второму делу. Если в первом деле адвокаты формально выполнили условие Кремля и не завершили защитительные речи словами «прошу оправдать» – мне об этом условии позже рассказал один из них, – хотя по существу опровергли обвинение, то во втором такой «совет» отбросили. Весь мир услышал смелые речи классных профессионалов и – не без удивления – обнаружил, что лучшие традиции присяжной адвокатуры живы.
Последовала скорая расправа. Борис Золотухин и Владимир Монахов были тотчас исключены из адвокатуры. Дина Каминская выдавлена в эмиграцию. Великую Софью Каллистратову вынудили покинуть коллегию, а позже завели на нее уголовное дело. Ощутимая разница между преследованием адвокатов за свободу слова по политическим делам при царизме и большевизме проявилась в реакции адвокатского сообщества. Присяжная адвокатура встала на защиту своих товарищей: негодующие письма в Государственную Думу и Министерство юстиции направили несколько советов присяжных поверенных; в Гродно, где судили Гиллерсона, приехали десятки адвокатов со всей страны; защищали подсудимого девять известных питерских и московских адвокатов во главе со знаменитым Оскаром Грузенбергом. Подобное поведение адвокатов в тоталитарной системе было немыслимо – у советской власти сила была действительно велика.
Но как только она ослабла и забрезжила перестройка, адвокатское сообщество стало консолидироваться. В 1985 г. прокуратура РСФСР завела несколько неправедных дел против московских адвокатов, искусственно превращая гонорары, которые те не проводили через кассу юридической консультации в связи с запретом списывать ежемесячно больше ограниченной законом суммы, в преступления: подстрекательство к даче взятки или мошенничество. В 1986 г., в самый разгар «каратаевщины» (по имени следователя, возглавлявшего расследование), адвокат, защищавший коллегу (это был Генри Резник. – Ред.), завершил судебное следствие ходатайством о возбуждении уголовного дела в отношении Каратаева за принуждение к даче показаний и фальсификацию материалов уголовного дела. Это ходатайство вместе с протоколом судебного заседания легло на стол Анатолия Лукьянова, в то время заведовавшего адморганами ЦК КПСС, и атака недругов адвокатуры захлебнулась: дела были прекращены, арестованные адвокаты освобождены, Каратаев возвращен по прежнему месту службы, в Нижний Тагил.
Пришли другие времена – изменился уголовно-процессуальный закон.
В советский период адвокаты на предварительном следствии отсутствовали. Появились они только в 1989 г. (по делам несовершеннолетних и лиц с психическими отклонениями – немного раньше), и тут грянули «лихие 90-е» с их издержками – в данном случае заказными, политически и коррупционно мотивированными делами. Пышным цветом расцвели новые сюжеты, которые до сего времени доминируют среди нарушений прав адвокатов: выбивание из дела путем вызова на допрос в качестве свидетеля и незаконные обыски в адвокатских офисах. К этому следует добавить попытки применить к адвокатам такую меру процессуального принуждения, как денежное взыскание, и привлекать адвокатов к дисциплинарной ответственности за нарушения норм УПК. Но адвокатура к концу 1990-х уже прилично консолидировалась, а полное объединение произошло с принятием в 2002 г. ныне действующего Закона об адвокатской деятельности и адвокатуре, учредившего региональные адвокатские палаты и Федеральную палату адвокатов.
С тех пор идет непрерывная борьба против стремления окоротить адвокатуру, и успехи в этом противостоянии – как по линии изменения законодательства, так и корректировки правоприменительной практики – нельзя не заметить.
В 2000 г. адвокаты Паршуткин и Львова добились вынесения КС РФ Определения о том, что режим конфиденциальности распространяется на консультации, которые адвокат дает потенциальному клиенту до заключения с ним соглашения на защиту.
В 2002 г. на адвоката Бориса Кузнецова по представлению следователя судом было наложено денежное взыскание за нарушение уголовно-процессуального закона. Адвокаты (в том числе Генри Резник. – Ред.), входившие в рабочую группу Государственной Думы по совершенствованию УПК, тотчас инициировали внесение изменений в статью 111, и такие изменения, не оставляющие никаких сомнений в том, что адвокат не является субъектом этой меры процессуального принуждения, в 2003 г. были внесены.
До самого последнего времени в УПК отсутствовала норма о получении решения суда на обыск в адвокатском офисе. Но такая норма была закреплена в Законе об адвокатской деятельности и адвокатуре. В 2004 г. КС РФ по жалобе адвокатского бюро «Юстина» разрешил эту коллизию в пользу нашего Закона, сформулировав принципиальное положение о том, что приоритет имеет тот закон, который предусматривает большие гарантии прав человека. Жалоба была подготовлена при участии АП Москвы.
Апрельские 2017 г. поправки в УПК (ст. 450.1) были предварены еще одним Определением КС РФ, в подготовке жалобы также принимали участие ФПА и АП Москвы.
Сейчас по инициативе АП Москвы и ФПА Министерством юстиции подготовлен законопроект о внесении изменений в Закон о содержании под стражей, снимающий ограничения на письменную коммуникацию адвоката с подзащитным. Он уже прошел экспертизу в СПЧ, но тормозится процессуальными оппонентами – Генпрокуратурой, СК и МВД.
Проблемы, и немалые, остаются. Но большей частью упираются не в законодательство, а в правоприменение. Вместе с тем их не нужно аггравировать: если анализировать 15-летний период, то ситуация с допросами и обысками заметно улучшилась – в нулевые годы вызовы на допросы исчислялись цифрами 400–500, незаконные обыски иногда доходили до сотни. Заметное учащение в 2018 г. попыток допросить адвокатов по сравнению с предыдущим, 2017-м, годом имеет свое объяснение, но я сохраню интригу и предоставлю участникам встречи возможность самим его поискать.
Новые вызовы представляют собой попытки подвести адвокатов под статьи УК, ранее к их профессиональной деятельности не применявшиеся: фальсификация доказательств; вмешательство в деятельность суда и органов предварительного расследования; мошенничество в форме завышения гонорара (дела московских адвокатов Лебедева, Третьякова и Юрьева; еще два дела в Ярославской области и Приморье; прекращенное, по счастью, дело, если не ошибаюсь, в Алтайском крае).
Два слова о дисциплинарной практике. Как многолетний председатель Комиссии по защите прав адвокатов со всей ответственностью заявляю, что случаи прогиба советов АП под органы государства отсутствуют, коллаборационизма не наблюдается, адвокаты от необоснованных дисциплинарных обращений и представлений надежно защищены.
В связи с недавним введением в КПЭА оценочного понятия «авторитет адвокатуры», действительно, возникает проблема выработки баланса его соотношения с конституционным правом на свободу выражения мнения. Есть уже спорные дела Трунова и Буркина. Нет сомнений в том, что в адвокатуре ограничения этого права должны быть узкими, а оценочные категории, неизбежные в праве, тем более в этике, не должны превращаться в безразмерные.
Подготовлено специально для «Агоры» и «Института права и публичной политики»