Охрана адвокатской деятельности от внешних вмешательств становится масштабной социальной проблемой. «Тиражирование» случаев оказания давления на адвокатов в разных субъектах РФ, задержания, применения насилия со стороны представителей власти, хамство, угрозы и оскорбления все чаще фигурируют не в описании дел из адвокатского досье, а в материалах уголовных дел, возбужденных в отношении адвокатов.
В моем понимании адвокатская деятельность всегда выступала объектом уголовно-правовой охраны, и посягательства на нее могли рассматриваться с точки зрения квалификации по признакам преступлений против правосудия или как проявления должностных преступлений.
Статьей 48 Конституции РФ гарантировано право на квалифицированную юридическую помощь, при этом любое ограничение данного права, связанное с его лишением для конкретного участника общественных отношений, может рассматриваться в качестве общественно опасного последствия применительно к ряду составов преступлений, в том числе предусмотренных ст. 285 и 286 УК РФ.
Кроме того, взаимосвязанные положения ст. 48 Конституции и ст. 18 Закона об адвокатуре гарантируют независимость профессиональной деятельности адвоката.
Данные выводы основаны на понимании, сформированном в том числе Конституционным Судом РФ в Постановлении от 23 января 2007 г. № 1-П, которым определено, что «Общественные отношения по поводу оказания юридической помощи находятся во взаимосвязи с реализацией соответствующими субъектами конституционной обязанности государства по обеспечению надлежащих гарантий доступа каждого к правовым услугам и возможности привлечения каждым лицом, заинтересованным в совершении юридически значимых действий, квалифицированных специалистов в области права, именно поэтому они воплощают в себе публичный интерес, а оказание юридических услуг имеет публично-правовое значение».
Право каждого на получение квалифицированной юридической помощи служит гарантией осуществления других закрепленных в Конституции прав и свобод – в частности, на защиту своих прав всеми не запрещенными законом способами (ч. 2 ст. 45), на судебную защиту (ст. 46), на разбирательство дела судом на основе состязательности и равноправия сторон (ч. 3 ст. 123), – и находится во взаимосвязи с ними, о чем однозначно высказался КС, в частности в Постановлении от 25 октября 2001 г. № 14-П.
Увы, правоприменитель все больше стремится к буквальному толкованию законодательства и судебной практики, узкому пониманию признаков посягательств против адвокатской деятельности, поэтому введение уголовной ответственности за воспрепятствование законной деятельности адвоката – шаг не только долгожданный, но и обоснованный с позиции доктрины уголовного права и с учетом явного распространения такого рода общественно опасного поведения.
Если обратиться к тексту предлагаемых новелл в УК, то ст. 294.1 при всех симпатиях к ней вызывает ряд вопросов.
Во-первых, с позиции законодательной техники и легального определения границ деятельности адвоката такой признак, как указание на вмешательство в «законную» деятельность адвоката, представляется излишним.
Во-вторых, предлагаемая норма сконструирована законодателем в виде материального состава преступления. Такой вариант помимо создания дополнительных условий для конкуренции – например, со ст. 286 УК, – снижает степень общественной опасности. Вполне допустимым, на мой взгляд, было бы построение формального состава и определение объективной стороны как: «…вмешательство в какой бы то ни было форме в законную деятельность адвоката в целях воспрепятствования осуществлению его профессиональных полномочий, предусмотренных законодательством об адвокатской деятельности и адвокатуре…». Такой подход, полагаю, не только усилит охрану адвокатской деятельности, но и предупредит некоторые квалификационные вопросы. Более того, для защиты интересов правосудия законодатель избрал в ст. 294 УК подход именно формального состава. В связи с этим в качестве квалифицирующего признака целесообразно определить наступление реальных последствий для граждан и организаций.
Хотя понимаю, что авторы уже сделали большой шаг, предложив ст. 294.1 УК, а я «раскатал губу», но думаю, полумер будет недостаточно. Для имеющих место на практике перегибов правоохранительной деятельности последняя, думается, нуждается в «шоковой встряске».
В-третьих, для построения квалифицированных составов, да и основного, считаю, что характер общественной опасности «занижен», что отражается на санкции. Если проще – наказание представляется недостаточным по отношению к деянию.
В-четвертых, законодатель наступает на те же «грабли», что и в ст. 294 УК, именуя ее воспрепятствованием, а в диспозиции нормы закрепляя «вмешательство», что терминологически не одно и то же.
Так, относительно раскрытия понятия «вмешательство» очень емким представляется подход Андрея Рагулина, который предложил следующее определение: ««Вмешательство в адвокатскую деятельность представляет собой такие противоправные действия, при которых заинтересованное лицо осуществляет воздействие на адвоката с целью изменения стратегии осуществления адвокатской деятельности, вследствие чего причиняется вред интересам правосудия».
Андрей Викторович привел признаки данного явления, и хотелось бы сделать акцент на некоторых: «…при вмешательстве в деятельность адвоката происходит воздействие на последнего, которое может быть выражено как в форме физического, так и нравственного, морального, психологического давления...»; «…основная цель состоит в замене, перемене стратегии осуществления деятельности адвоката. Иными словами, она нужна для того, чтобы конкретный адвокат не мог повлиять на дело, чаще всего в положительную сторону для своего доверителя».
В свою очередь, если раскрывать понятие воспрепятствования – подчеркну: в субъективном понимании, – воспрепятствование адвокатской деятельности предполагает совершение таких деяний, выраженных в форме как действий, так и бездействия, которые направлены на создание препятствий в реализации адвокатом профессиональных прав и обязанностей со стороны заинтересованного лица. Основная цель воспрепятствования – создать адвокату определенного рода препятствия, которые в конечном счете будут мешать ему использовать выбранную тактику защиты, чем в итоге может быть причинен вред интересам правосудия.
Учитывая, что воспрепятствование – понятие более широкое, полагаю, что использовать его корректнее.
Если в целом говорить о возможном развитии практики по предлагаемой норме, то здесь, на мой взгляд, уместен принцип «время покажет», но самым сложным вопросом, полагаю, будет определение признака деяния – «вмешательства», так как неопределенные признаки, с одной стороны, позволяют трактовать его широко, а с другой, допускают совершение «неудобного» действия или бездействия не включать в содержание уголовного запрета. Для изменения ситуации представляется целесообразным раскрыть понятие «вмешательство в адвокатскую деятельность» на уровне разъяснений Верховного Суда РФ (как, например, в Постановлении Пленума от 30 июня 2015 г. № 29 «О практике применения судами законодательства, обеспечивающего право на защиту в уголовном судопроизводстве»), с обязательным привлечением представителей адвокатского сообщества.
Что касается изменений в УПК, то предлагаемые изменения, на мой взгляд, положительно скажутся на процессуальных возможностях и гарантиях стороны защиты. Хотя многие полномочия и ранее предполагались, но, видимо, правоприменителю теперь нужно «добуквенное указание», что несколько удручает.
В целом основа изменений строится на регламентации возможности использования технических средств при обеспечении доступа к информации, которая касается прав стороны защиты, и это, безусловно, плюс.
В части аудио- и видеозаписи допросов и очных ставок предложение представляется своевременным. При этом обращает на себя внимание тот факт, что при определении последствий отсутствия аудиопротокола судебного заседания (изменения в ст. 389.17 УПК) в проекте поправок осталась недосказанность применительно к следственным действиям. Дабы не получалось так, как это зачастую происходит в настоящее время с разного рода записями, «неугодными» следствию, а также чтобы не видеть рапорты о «технических сбоях при записи или переносе на диск», «сбое в работе ПК, где хранились записи, и их внезапном уничтожении или повреждении», эффективным было бы предусмотреть правовые последствия для таких случаев. Например, изложить ч. 2 ст. 75 УПК в следующей редакции: «показания подозреваемого, обвиняемого, данные в ходе досудебного производства по уголовному делу в случае отсутствия аудио-, видеозаписи допроса и не подтвержденные подозреваемым, обвиняемым в суде...».
Кроме того, целесообразно определить, что по заявлению стороны защиты к протоколу следственного действия следователь (дознаватель) обязаны приобщить запись стороны защиты, а также наделить запись стороны защиты признаками полноценного доказательства.
Относительно корректировки ст. 217 УПК сделан, на мой взгляд, важный шаг к полноценной регламентации данного этапа досудебной стадии, однако часть вопросов осталась нерешенной, что несет риск манипуляций и ограничения прав стороны защиты.
Так, если предлагаемые новеллы определенным образом страхуют от изменения состава дела, возникает проблема надуманного ограничения стороны защиты во времени ознакомления, что предусмотрено положениями ч. 3 ст. 217 УПК. В научно-практической литературе давно ведутся дискуссии о разумном времени для изучения дела, и, хотя единства подходов пока не наблюдается, во многих субъектах склоняются к пониманию, что вполне разумно изучение не менее 1 тома в день. Думается, нелишне установить данный критерий для учета наряду с остальными обстоятельствами при решении вопроса об ограничении времени для ознакомления стороны защиты с материалами дела.
Хочется верить, что принятые поправки станут основой для развития начал состязательности в уголовном процессе и разумным обеспечением исполнения положений ст. 18 Закона об адвокатуре.
