Проблема «бывших» и «не бывших» регулярно обсуждается в адвокатской среде. Думаю, ее значимость преувеличена. Есть люди, обладающие необходимыми профессиональными и личными качествами, а есть не обладающие таковыми, и вопрос в том, как последние попадают в корпорацию, а не в том, кем они были до того.
Я понимаю, почему проблема «бывших» кажется более актуальной, нежели является в действительности. Ошибки допускают как те, кто раньше работал в «органах», так и те, кто там не работал. Однако во втором случае корпорация к ошибкам таких адвокатов зачастую относится лояльнее. В ситуации с бывшими сотрудниками правоохранительных органов, ставших адвокатами, – строже. Такой «сегрегации» способствует и то, что «бывшие» – как правило, люди более взрослые, с определенным апломбом и характером, порой провоцирующие на более жесткую критику и хуже ее воспринимающие. Если они допускают проступки, то это вызывает гораздо более серьезный резонанс именно в силу наличия в прошлом таких адвокатов опыта и определенного положения в правоохранительной системе.
Но, по сути, дело в другом. Самые страшные адвокатские «грехи» – некачественная работа, сговор с правоохранителями против доверителя и получение денег для передачи следователю (судье) – действительной или вымышленной. И в этом, к сожалению, периодически уличаются коллеги, причем соотношение среди нарушителей «бывших» и «не бывших» пропорционально этому соотношению в целом среди адвокатов, специализирующихся по уголовным делам.
Корни некачественной работы, как и прямого предательства интересов доверителя, лежат, по моему мнению, не в прошлом опыте, а в равнодушии к «сегодняшней» деятельности – защите обвиняемого: одинаково бездумно равнодушный адвокат, работавший следователем, и вчерашний выпускник вуза подписывают протоколы следственных действий, закрепляющие лжепризнания, от которых потом, в силу положений ч. 2 ст. 75 УПК, отказаться подзащитному будет невозможно. Пожалуй, таких «кивал» все-таки больше среди адвокатов, не работавших в органах. При прочих равных адвокаты, имеющие опыт работы в правоохранительной системе, с первых дней адвокатской карьеры легче заключают соглашение о защите по уголовному делу – т.е. начинают работать хоть сколько-нибудь осознанно. Адвокаты же, пришедшие в корпорацию не «из-под погон», специализацию в уголовном процессе начинают, как правило, вступая в дело по назначению. Именно в последнем случае при отсутствии хорошего наставника молодые коллеги втягиваются в бездумное соглашательство и растрачивают свой потенциал.
Что касается фактов получения денег и так называемого «зарешивания», то они носят единичный характер. При этом в соответствии с судебной практикой, которую я наблюдаю в последние годы, среди лиц, задержанных при получении денег «для передачи», почти половина – адвокаты из «не бывших». Поэтому «правоохранительное прошлое» и в этом случае отнюдь не является определяющим.
Таким образом, негативные явления в адвокатуре появляются отнюдь не благодаря вливанию в ряды корпорации бывших правоохранителей. Вместе с тем большую часть нарушений совершают адвокаты со стажем менее 10 лет. Можно согласиться, что нечто неправильное происходит с, пользуясь определением уважаемого Нвера Гаспаряна, корпоративной демографией. И неправильность эта, как справедливо заметил советник ФПА РФ, связана с не вполне верными критериями допуска в корпорацию.
Однако далее сторонники теории «бывших и не бывших» зачастую допускают подмену проблемы, уходя в обсуждение неких внешних вещей. Суть проблемы в том, что в профессию приходят люди, равнодушные к другим, а зачастую и к себе.
В моем понимании адвокат выбирает специализацию в уголовном процессе, если у него есть желание помогать людям и спортивный азарт, воля к победе любой законной ценой. Полагаю, это два главных движущих фактора. Зарабатывание денег в данной парадигме находится далеко не во главе угла, поскольку уголовный процесс – отнюдь не самое прибыльное направление юриспруденции.
Если адвокат хочет защитить подозреваемого (обвиняемого), в его голове нет места процессуальной халтуре, соглашательству с обвинителем. Единственный компромисс, на который идет защитник, – при профессиональной оценке ситуации как очень плохой выбрать наиболее мягкий для доверителя вариант.
Но когда у человека, пришедшего в криминалистику, побудительные мотивы смещены, возникают всевозможные девиации, проявляющиеся в первую очередь в недобросовестной работе, а во вторую – в стремлении получить деньги, ничего не делая или затрачивая минимум усилий. Предыдущий профессиональный опыт в данном случае никакого значения не имеет – скорее определенную роль играет жизненный опыт, предостерегающий от откровенно нелепых поступков (у бывших сотрудников правоохранительных органов он все-таки весомее, чем у вчерашних выпускников).
Откровенно говоря, проблема некачественной работы актуальна и для других специализаций адвокатской деятельности. Однако там все-таки накал страстей, как правило, ниже. Недаром подавляющее большинство дисциплинарных производств, да и уголовных дел в отношении адвокатов связаны именно с уголовным процессом, а число «бывших» в этой специализации по объективным причинам выше. Отсюда и возникает ложное представление о существующей проблеме.
На самом деле опыт работы в правоохранительных органах при добросовестном отношении к работе дает адвокату определенное преимущество перед коллегами, такого опыта не имеющими. Например, однажды мне довелось вступить в резонансное дело, в котором обвиняемые уже несколько месяцев содержались под стражей, и защищали их несколько адвокатов. Начал с самого простого – восстановления срока обжалования постановления суда, узаконившего проведенные обыски. Областной суд согласился с защитой, признав обыски незаконными, что стало первым «кирпичиком» в фундаменте последовавшего через два года отказа прокурора от обвинения. Одним из доказательств того, что фактически обыски готовились заранее и никакой неотложности не было, стала силовая поддержка ОМОНа, опровергавшая версию следствия о том, что оперативник среди ночи получил информацию, составил рапорт, передал следователю, и ранним утром четыре группы на основании постановления следователя одновременно проводили обыски в соседнем городе, расположенном за 200 км от места дислокации следователя. Мне как человеку, имевшему опыт привлечения ОМОНа к оперативно-следственным мероприятиям, было очевидно, что заявка на ОМОН в описанной ситуации подается за сутки и, что важно, регистрируется, что опровергало версию следователя о неотложности. Коллеги, не имевшие такого опыта, этот нюанс не заметили.
Еще большее значение опыт работы в следствии или уголовном розыске имеет при сборе и проверке доказательств, установлении новых свидетелей, – что, кстати, было применено и в упомянутом деле. Но это, на мой взгляд, очевидно и не нуждается в иллюстрациях.
Характерно, что после ухода с должности начальника криминальной милиции районного отдела в первые лет 10 адвокатской деятельности мне регулярно приходилось выслушивать от «не бывших» коллег намеки на то, что я использую «свои методы, сами понимаете какие». А я искренне не понимал, что они имеют в виду. Если использование неких специфических знаний, в том числе в области ОРД, – так никто не мешает адвокатам повышать квалификацию.
Если же намекали на некие связи, тогда это просто смешно. Подавляющее большинство юристов, приходящих в адвокатуру из «органов», – сотрудники «низового» звена (чаще всего следователи, реже оперативники). Подозревать их в каких-то «великих» связях и коррупционных возможностях может только человек, никогда в системе не работавший. Что, собственно, и происходит: «не бывшие» коллеги начинают подозревать «бывших» в неких внепроцессуальных методах, не понимая, что все связи следователя заканчиваются его отделением. Конечно, ведение адвокатом дела в его бывшем подразделении выглядело бы крайне подозрительно, однако любому, кто понимает структуру органов внутренних дел и Следственного комитета, понятно, что такое совпадение практически невозможно. Кроме того, в современных реалиях личный состав подразделений меняется с катастрофической быстротой, и через три-пять лет в отделе вообще не остается знакомых.
Но, могут возразить оппоненты, можно же выстраивать отношения со «знакомыми знакомых» – создавать, так сказать, коррупционную преемственность поколений. Здесь, на мой взгляд, и кроется порок логики, ибо такую «преемственность» с равным успехом могут создавать и адвокаты, не имевшие отношения к системе.
Возвращаемся к началу. Действительно, определенная демографическая проблема есть. Как в адвокатуру попадают люди, не готовые защищать, бороться, не жалея сил, но при этом желающие получить как можно больше денег, невзирая на методы?
Приведу пример. Год назад статус адвоката получил генерал, которого с позором уволили из СКР, причем не за большое количество оправдательных приговоров по расследованным его подразделением делам и, тем более, прекращенных уголовных дел. Его уволили, когда при решении вопроса о переводе он настолько не хотел покидать место, что забаррикадировался в кабинете и не открывал дверь «сменщику». Кстати, именно он возглавлял подразделение, расследовавшее упомянутое мной уголовное дело. Его подчиненными было допущено огромное количество процессуальных ошибок, на которые генерал не реагировал. Никто из следователей – ошибавшихся, фальсифицировавших доказательства и заключавших под стражу невиновных – не наказан. Однажды этот генерал лично врал человеку, вынуждая его отказаться от адвоката и дать показания. И вот данный претендент успешно сдал квалификационный экзамен в адвокатской палате одного из северных регионов, где никогда ранее не жил и после получения статуса адвоката практику не начал.
Можно теоретически предположить, что генерал за год досконально изучил все отрасли права. Тогда получается, что человек, совершенно не готовый защищать именно по своим моральным качествам, прошел через существующие «фильтры», как горячий нож сквозь масло, поскольку существующая система сдачи экзаменов исключает оценку личных качеств претендента на статус адвоката. Практически отсутствует превентивный контроль за начинающим адвокатом – коллегия, членом которой он становится, не наделена правом «контроля качества» деятельности адвокатов: дисциплинарное производство возбуждается лишь после совершения проступка. Таким образом, сдав экзамен, адвокат, которого никто не контролирует, в течение нескольких лет формирует свои паттерны в работе. Не всегда они правильные и зачастую приводят к возбуждению дисциплинарного производства тогда, когда «переучивать» коллегу уже поздно.
Конечно, субъективный подход в работе квалификационной комиссии не исключен, и опытные адвокаты, каждый из которых специализируется в определенной отрасли права, могут «завалить» на комплексном экзамене претендента, не соответствующего, по их мнению, корпоративным требованиям именно по моральным качествам. Однако такого рода «фильтр» также, полагаю, не приведет ни к чему хорошему, поскольку бесконтрольный субъективизм неминуемо повлечет снижение профессиональной грамотности.
Возникает закономерный вопрос: что делать? На мой взгляд, имеет смысл ввести некий испытательный срок – помните, как одно время было со статусом федеральных судей и до сих пор осталось у мировых? Они назначались сначала на три года, потом – пожизненно. Может быть, целесообразно применить такую двухступенчатую конструкцию в адвокатуре? Тогда по истечении трех-пяти лет можно будет оценить именно личные и профессиональные качества молодого коллеги, который на первоначальном этапе продемонстрировал просто хорошие знания.
