С интересом ознакомился со статьей Арсена Багряна «Подача адвокатом заявления о возбуждении уголовного дела в интересах третьего лица (доверителя)».
Не могу разделить категоричный вывод коллеги о том, что адвокату не следует подавать заявление о преступлении в интересах доверителя.
Полагаю, что при обсуждении данного вопроса стоит разделить две противоположные ситуации: когда доверитель изначально обращается к адвокату с просьбой помочь инициировать уголовное преследование и когда признаки преступления возникли в результате действий следователя и других участников судопроизводства при уголовном преследовании доверителя.
В первом случае – когда человек изначально обращается за помощью к адвокату как потенциальный потерпевший – действительно, не усматриваются причины, по которым адвокату следует подавать заявление от своего имени. Применительно к этой ситуации все доводы коллеги справедливы: от недостаточной информированности адвоката об обстоятельствах дела, которая может повлечь отказ в возбуждении уголовного дела, до высокого риска для адвоката стать свидетелем и, соответственно, утратить возможность оказания квалифицированной юридической помощи в качестве представителя.
Однако во втором случае – когда признаки преступления возникают в связи с уголовным преследованием доверителя – я бы не был столь категоричен.
Соглашаясь с Арсеном Багряном в том, что любое заявление о возбуждении дела создает заявителю потенциальные неудобства и определенные риски, я тем не менее должен отметить, что наша функция в большинстве случаев – защитника, т.е. человека, осознанно принимающего на себя часть угрозы для доверителя. Хотим мы это признать или нет, сегодня любая работа адвоката в качестве защитника создает для него риски – если, конечно, это не уголовное дело о краже кошелька. Да и в данном случае многое зависит от того, чей это кошелек.
Безусловно, адвокаты обязаны беречь себя и минимизировать риски, ни в коем случае не превращаясь, по примеру отдельных коллег, в «процессуальных камикадзе». Тем не менее любой процессуальный шаг, направленный на противодействие обвинению, такие риски порождает. Заявление о возбуждении уголовного дела в этой парадигме является всего лишь одним из многих инструментов, использование которого может быть риском разумным, а может – неразумным, в зависимости от ситуации.
Начну с самого простого. В ходе следственного действия участник судопроизводства, занимающий противоположную позицию, совершает действия, формально содержащие признаки преступления (например, в ходе очной ставки свидетель обвинения отказывается отвечать на вопросы защиты). Не вижу причины в этом случае не отразить в протоколе в соответствии с ч. 4 ст. 141 УПК РФ заявление о совершении свидетелем преступления, предусмотренного ст. 308 УК РФ. Следователь, как правило, не замечает данное заявление и не принимает по нему решение, предусмотренное ст. 145 УПК, что дает стороне защиты возможность на нужной стадии заявить об уклонении следователя от разрешения заявления – например, при заявлении отвода следователю, ходатайства о возвращении дела прокурору и т.д.
Аналогичная ситуация – когда в ходатайствах защита указывает на совершение преступления следователем или оперативными работниками, не делая акцент на том, что это заявление о преступлении. Например, в одном уголовном деле мы (защита) заявили ходатайство о назначении почерковедческой экспертизы в связи с явной фальсификацией подписи руководителя органа, осуществляющего оперативно-розыскную деятельность, на постановлении о проведении оперативного эксперимента и рапорте о его результатах. Фальсификация в данном случае была очевидна, поэтому следователь в проведении экспертизы отказал, ограничившись допросом должностного лица, от имени которого выполнена подпись. В суде уклонение следователя от регистрации и разрешения заявления о преступлении послужило для нас одним из оснований заявления ходатайства о возвращении дела прокурору.
В целом при необходимости заявления о преступлении в ходе процессуальных действий только адвокат может правильно расставить акценты и сделать такое заявление именно в нужный момент и в нужной форме, и бессмысленно, на мой взгляд, пытаться научить этому доверителя.
Иная ситуация, когда преступление совершается в отношении доверителя, содержащегося под стражей. В этом случае самостоятельная подача им заявления о преступлении через администрацию СИЗО может быть не только затруднительна и растянута во времени, но и способна спровоцировать дальнейшие негативные для доверителя последствия. В этом случае, как представляется, адвокату стоит принять часть негативной нагрузки на себя.
При этом в данном случае вариант с получением у доверителя заявления и самостоятельной подачей его адвокатом неприемлем, поскольку в рассмотрении такого заявления может быть отказано. В соответствии со ст. 21 Федерального закона от 15 июля 1995 г. № 103-ФЗ «О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений» жалобы и заявления в госорганы направляются через администрацию места содержания. Поэтому при «механической» передаче адвокатом заявления, написанного в СИЗО, в его рассмотрении так же «механически» может быть отказано в связи с формальной недопустимостью подобной переписки.
При этом адвокату, конечно, нельзя забывать о собственной безопасности. Совершенно справедливо А. Багрян отмечает, что нельзя исключить злонамеренность или недобросовестность действий некоторых доверителей, которые могут умышленно сообщить адвокату ложные сведения. Поэтому адвокат, подавая заявление со слов и в интересах доверителя, должен получить письменное объяснение последнего, желательно собственноручное. Это объяснение, кстати, может быть приложено и к заявлению адвоката в правоохранительные органы – естественно, в виде копии (оригинал целесообразно хранить в адвокатском производстве в качестве страховки от различных недоразумений).
Конечно, во всех случаях адвокат должен самостоятельно оценивать личность доверителя, обстоятельства дела и предлагаемую ему информацию, избегая участия в откровенно авантюрных эскападах. Потому что, соглашусь с А. Багряном в этой части, гипотетическая вероятность привлечения к уголовной ответственности по ст. 306 УК существует у любого заявителя, и никакое объяснение, собственноручно написанное доверителем, не спасет адвоката при трансляции от его имени заведомо недостоверной истории. Но если изложенные доверителем обстоятельства явных сомнений не вызывают, и при этом, возможно, подтверждены объективно (например, на теле доверителя видны телесные повреждения), не вижу причин избегать подачи заявления от имени адвоката.
Относительно вероятности отказа в возбуждении уголовного дела по причине недостаточности информации, представленной адвокатом как заявителем, полагаю возможным отметить, что в любом случае адвокат указывает источник информации – доверителя, без опроса которого проверка в порядке ст. 144 УПК в любом случае будет неполной, а постановление об отказе – легко отменяемым. В свою очередь, отмененное постановление об отказе в возбуждении дела может служить поводом для привлечения к ответственности следователя или оперативника, уклонившихся от полноценной проверки заявления, что способствует более качественному отношению к исходному заявлению о возбуждении уголовного дела.
Что касается перспективы опроса адвоката с последующим отводом, то, конечно, она существует. Однако полагаю, что при отказе адвоката от дачи объяснений с учетом указанного это не станет серьезной проблемой.
С такими оговорками полагаю возможным не согласиться с утверждением коллеги о том, что адвокату ни при каких обстоятельствах не следует выступать заявителем в интересах представляемого лица.
Напоследок еще одно замечание по прочитанному, не относящееся к основной теме публикации. А. Багрян упомянул, что наличие у потерпевшего права давать показания и иметь представителя не наделяет этими же правами представителя потерпевшего (адвоката). К сожалению, правоприменительная практика зачастую идет по иному пути, и допрос представителя потерпевшего, особенно если последний является юридическим лицом, нередко превращается в процессуальный «привычный вывих», часто наблюдающийся в уголовных делах экономического характера. Возможность допроса представителя потерпевшего и обоснования такими показаниями обвинительного приговора подтвердила Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ при рассмотрении дела в кассационном порядке (Определение от 27 мая 2025 г. по делу № 3-УД25-2-К3). Позиция судов всех инстанций по данному вопросу обосновывается ч. 3 ст. 45 УПК, в соответствии с которой представитель потерпевшего имеет те же права, что и потерпевший, – следовательно, как и потерпевший, вправе давать показания.
Такая интерпретация ст. 45 УПК, в соответствии с которой представитель потерпевшего может прочитать дело при выполнении требований ст. 216 Кодекса, пересказать его, и этот пересказ кладется в основу приговора как свидетельство о фактических обстоятельствах дела, представляется противоречащей и здравому смыслу, и конституционному принципу равноправия сторон. Однако, думаю, к этой теме мы вернемся позже, после обращения в Конституционный Суд.
