При расторжении брака между родителями детей и разрешении сопутствующих вопросов в судебном порядке весьма актуальной является проблема участия несовершеннолетних в гражданском процессе – точнее, сложности, которые при этом возникают.
С одной стороны, государство предусматривает охрану и защиту прав и законных интересов несовершеннолетнего, а также заботу о его здоровье. Конвенция о правах ребенка гарантирует ему право быть заслушанным в ходе любого судебного заседания, которое затрагивает его интересы. Семейный кодекс РФ также содержит положения, наделяющие ребенка правом быть заслушанным в ходе судебного разбирательства.
С другой – на практике ребенку, как правило, предоставляется право высказать его мнение по вопросам, затрагивающим его интересы. Но действительно ли в заседании ребенок озвучивает именно свое мнение по интересующему суд вопросу?
Например, рассматривается вопрос об определении места жительства ребенка или о лишении отца родительских прав. Если ребенок достиг возраста 10 лет, то в обязательном порядке он приглашается в суд, который спрашивает его мнение по тому или иному вопросу. Хочет ли ребенок давать какие-либо пояснения в заседании, суд в принципе не интересует.
Здесь, конечно, сложно разграничить нежелание ребенка включаться в конфликт и нежелание одного из родителей, чтобы мнение ребенка было услышано, если оно не совпадает с мнением (желанием) этого родителя.
Не первый год занимаясь семейными спорами, я обратила внимание, что чаще всего страдает именно ребенок. Когда взрослые пытаются решить свои разногласия в судебном порядке, обвиняя друг друга «во всех смертных грехах», они забывают, что втягивают в «войну» ребенка. В таких спорах взрослые нередко не стесняются в приемах, а ребенок зачастую становится «разменной монетой»: родители и другие взрослые члены семьи забывают, что должны любить ребенка, заботиться о нем, не вмешивать его в подобные конфликты, чтобы не навредить формирующейся детской психике. По факту же получается, что «на войне все средства хороши».
Допрос в суде становится для несовершеннолетнего дополнительным стрессом. Даже взрослый человек, приходя в суд, ощущает волнение и тревогу. Что же в таком случае чувствует ребенок, оказавшись в незнакомом «пафосном» месте с большим числом незнакомых людей, которые задают ему вопросы и вообще – непонятно чего от него хотят? Ребенок начинает волноваться, теряется, не понимает сути происходящего и мечтает лишь об одном: чтобы все скорее закончилось и его оставили в покое. О каком четко сформулированном мнении именно самого ребенка в такой ситуации может идти речь?
С точки зрения психологов, ребенок уже в 10 лет может выразить свою позицию, дать оценку. Именно поэтому при регламентации допроса несовершеннолетнего законодатель использует данный возрастной критерий. Но, полагаю, не принято во внимание, что достижение ребенком определенного возраста еще не гарантирует его способность действительно сформулировать мнение по конкретному вопросу. Не учтены и второстепенные факторы, имеющие значение: это и психологические особенности развития ребенка, его социальная адаптация, восприимчивость к окружающим и множество других аспектов, влияющих на формирование волеизъявления. Может быть, у ребенка плохое настроение, он переволновался, заболел, а может – у него переходный возраст и он назло всем противопоставляет себя окружающим… Чье мнение в итоге слышит суд и насколько оно объективно? Нередко в итоге это фактически мнение одного из родителей, имеющего большее влияние на ребенка, либо мнение «всем наперекор», если речь идет о подростке. Насколько реализовано в таком случае право ребенка быть услышанным?
Когда решается вопрос об определении места жительства ребенка, то, как правило, суд назначает психолого-педагогическую экспертизу, чтобы выяснить, с кем из родителей с психологической точки зрения предпочтительнее остаться ребенку. Идея экспертизы, на мой взгляд, очень хорошая, но и здесь существует ряд недостатков, на которые обращают внимание и сами эксперты.
Во-первых, эксперт чаще всего проводит психологическое исследование ребенка, не прибегая к изучению иных педагогических аспектов, связанных с его обучением и воспитанием. Также им не запрашиваются и не исследуются характеристики с места учебы ребенка и иная медицинская документация, что, безусловно, влияет на итоговые выводы.
Во-вторых, встреча ребенка с экспертом, как правило, всего одна, в ее ходе проводится ряд тестов, помогающих определить уровень развития ребенка, его отношение к окружающему миру, семье, родителям и пр. Одна встреча и ряд тестов, с моей точки зрения, не могут дать объективную оценку психологических особенностей несовершеннолетнего, определить уровень его тревожности, характер взаимоотношений в семье, отношение к каждому из родителей. Не все дети сразу могут раскрыться перед незнакомым человеком, даже профессиональным психологом. В результате это может привести к необъективности полученных данных.
В-третьих, нередко на таких встречах присутствует мать ребенка, что также влияет на объективность выводов, содержащихся в заключении.
В-четвертых, в некоторых случаях экспертное заключение необъективно. Адвокаты сторон спора, как и суд, не смогут сами оценить выводы эксперта по этому критерию, поскольку у суда не появится оснований для сомнений при наличии у эксперта надлежащих документов, лицензии и пр. Поэтому чаще всего установить необъективность заключения сложно. Но проблема существует, о чем говорят сами специалисты в данной области. Анализируя подобные экспертные заключения, они указывают на их низкий уровень, а порой – на неверную интерпретацию результатов обследования ребенка.
Законодательство также предусматривает необходимость присутствия педагогического работника при допросе несовершеннолетнего свидетеля в гражданском процессе. По моему мнению, педагог, участвующий в судебном заседании, как правило, не выполняет каких-либо функций в плане защиты интересов ребенка. Если говорить о том, что он должен оградить ребенка от агрессии со стороны одного из родителей или обоих, то с этим хорошо справляется суд. Если иметь в виду, что педагог должен помочь ребенку не бояться и сформулировать свое мнение, то на практике это не работает, так как ребенок видит данного человека впервые – непосредственно в судебном заседании – и относится к нему с недоверием. С точки зрения психологии ждать от ребенка обратной реакции непрофессионально. Таким образом, роль педагога в гражданском процессе на практике представляется номинальной.
Таким же номинальным будет и участие адвоката, если обсуждать предложение о предоставлении несовершеннолетним права на бесплатную юридическую помощь адвоката.
Тема внесения изменений в Семейный кодекс РФ, ГПК РФ и Закон об оказании бесплатной юридической помощи в части поправок, предусматривающих предоставление несовершеннолетним адвоката по назначению, периодически обсуждается в СМИ. Однако, на мой взгляд, предоставление адвоката несовершеннолетнему вряд ли достигнет цели, для достижения которой разрабатываются поправки. Что может узнать у ребенка адвокат в судебном заседании, какое мнение выскажет ребенок и действительно ли это его мнение? Те же самые вопросы задает и судья, получает ответы и, исходя из обстоятельств, выносит решение. Адвокат в данном случае будет лишь выполнять функцию наблюдателя и не сможет повлиять на ситуацию, так как не знает ее изнутри. Как в таком случае он будет защищать права и законные интересы ребенка, не представляя его истинного мнения? Адвокат – не профессиональный психолог. К тому же, чтобы ребенок раскрылся, нужно время, которого в судебном процессе нет.
Полагаю, если законодатель действительно беспокоится о здоровье детей, особенно психическом, и желает, чтобы суд, рассматривая подобные споры, услышал именно позицию самого ребенка, необходимо кардинально изменить подход к этому процессу.
В связи с этим представляется более правильным исключить непосредственное участие несовершеннолетнего в судебном заседании, чтобы снизить психологическое воздействие на него. Одновременно необходимо создание экспертных учреждений, которые будут заниматься психологическим обследованием семьи (не только ребенка, а именно семьи: психологической обстановки, отношения каждого из родителей к ребенку, психологического развития ребенка, его отношения к каждому из родителей, насколько развитие ребенка позволяет сделать выводы по поставленным судом вопросам, а также прочих аспектов, которые помогут выявить уровень психологической готовности ребенка оценивать ситуацию и формировать именно собственное, а не навязанное мнение по интересующему суд вопросу). Подобная оценка должна проводиться со всей тщательностью, и приоритетными должны быть интересы ребенка, его психологическое состояние.
Такое обследование должно занимать не меньше месяца – в зависимости от того, как быстро ребенок раскрылся перед экспертом. Эксперт, в свою очередь, должен подходить к этому вопросу не формально, а работать с ребенком, быть заинтересованным в нем, беседовать в игровой форме, а не только проводить тесты, которые покажут уровень развития, социальной адаптивности и прочие психологические характеристики. По итогам обследования эксперт представляет заключение в суд, которое и будет учитываться с точки зрения позиции несовершеннолетнего. Таким образом, уменьшится психологическая нагрузка на неокрепший детский организм.
Проблема создания подобных экспертных учреждений состоит в том, что, во-первых, для этого требуются вложения государства. Во-вторых, необходимо подбирать экспертов, которые будут подходить к этой работе с энтузиазмом, а не просто ставить «галочки» в опроснике, на основании которого будет составлено заключение. Должна быть исключена заинтересованность эксперта при проведении обследования.
Считаю, что создание названной экспертной службы и проведение обследования помогут выявить психологически неблагополучные семьи, а также семьи, в которых может быть применено физическое или психологическое насилие в отношении несовершеннолетнего.
Безусловно, экспертное заключение не должно рассматриваться как основополагающее при решении конкретного вопроса, его следует учитывать в совокупности с другими доказательствами и по возможности исключать непосредственное участие ребенка в судебном заседании.