– Елена Георгиевна, вы участвовали в подготовке законопроектов в области регулирования рынка ценных бумаг, корпоративного права, банкротства, арбитражного процесса. Насколько успешно сейчас развивается это законодательство? Есть, на ваш взгляд, направления, по которым наблюдается регресс? И где очевиден прогресс?
– Законодательство развивается всегда, а новое время подкидывает нам новые задачи. Это касается и законодательства в области банкротства, которое ежегодно претерпевает изменения. Уже давно говорят о том, что надо прекратить его изменять, дать возможность привыкнуть к какому-то набору правил. А не испытывать потрясений от постоянного изменения нормативной базы.
Что касается законодательства в области рынка ценных бумаг, оно было моей специализацией с того момента, когда рынок только зарождался, и до момента, когда он уже сформировался в зрелый рынок. Мы все понемножку закладывали основы этой законодательной базы. По сравнению с тем, каким было раньше это законодательство, сейчас оно очень либерализировано, очень развито, но сам рынок, к сожалению, оставляет желать лучшего. Этот рынок в России очень «схлопнулся» за последние 10 лет, в разы уменьшилось количество профессиональных участников фондового рынка, и сейчас его развитие идет по пути смарт-контрактов и алгоритмического трейдинга. Я же сегодня в основном занимаюсь законодательством в области цифровой трансформации общества, в области машиночитаемого права, концепцией цифрового рубля, крипторегулированием.
– Развитию корпоративного законодательства в значительной мере способствовала практика Высшего Арбитражного Суда РФ. Как изменился этот процесс после объединения ВАС с ВС и в каком направлении сейчас движется данная практика?
– Корпоративное законодательство изменяется очень активно. Это во многом последствия негативного управления – за последнее время активно раскачивался маятник субсидиарной ответственности контролирующего лица за убытки. Последние десять лет эта ответственность увеличивалась в связи с появлением института, который должен применяться для предотвращения деятельности заведомо недобросовестного менеджера. Субсидиарная ответственность превратилась в «кувалду», которая «забивает» всякую инициативу в бизнесе. Такая практика ведет к обнищанию корпоративной активности. Приходится постоянно оглядываться на возможность негативных последствий.
Ведение бизнеса – это в первую очередь способность брать на себя обоснованный риск. Если управляющее лицо этого не может сделать, потому что в связи с субсидиарной ответственностью проверяющие просто его разорят, то оно и не будет рисковать.
Корпоративное право довольно сложная штука: с одной стороны, изменения Гражданского кодекса РФ расширили возможность развития корпораций, появление специальных административных районов влило новую кровь в корпоративные отношения с учетом особенностей международных компаний, которые действуют на территории Российской Федерации, но являются нерезидентами с точки зрения валютного законодательства. Появилась возможность привнесения в российскую практику международных норм регулирования, серьезно изменилось отношение к диспозитивности непубличных компаний. То есть сегодня корпоративная практика является исключительно интересной, там появляется возможность различных форм регулирования, соглашения акционеров позволяют структурировать финансовые и корпоративные отношения самым изысканным и удивительным образом, учитывая интересы различных групп акционеров и инвесторов. Все эти институты, которые были присущи развитым экономикам мира и заставляли нас структурировать сделки по английскому праву, сегодня появились и в российском законодательстве, они изменили подход к тому, какое корпоративное право должно применяться.
Что касается объединения высших судов, то весь имевший место прогресс создавался Высшим Арбитражным Судом РФ, который был нацелен в будущее, способствовал появлению прецедентных решений в российском правоприменении. ВАС РФ реагировал на изменения ситуации очень оперативно, он искал и находил проблемы, а затем старался их решать. К сожалению, Верховный Суд РФ сегодня ничего этого не делает. Профессионалу достаточно сравнить постановления Пленума Высшего Арбитражного и Верховного Судов РФ по степени проработанности и разъяснению правовой позиции, чтобы понять разницу в уровнях этих документов и подходах. Высший Арбитражный Суд РФ был нацелен на обеспечение потребностей общества в информации и раскрытии информации, в обеспечении прозрачности правосудия, в удобстве всех сервисов, которые он создавал. Верховный Суд РФ в публичном сервисном компоненте не заинтересован и потому не предпринимает таких попыток решать ряд проблем.
Я прекрасно понимаю, что Верховный Суд РФ больше занимается уголовным и гражданским правом, работает с гражданами и очень большим количеством судов, но он редко использует глубинную мотивацию, как бы подтверждая мысль Льва Толстого, что все счастливые семьи похожи друг на друга, а каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Но счастливые семьи редко попадают в суд, а в проблемах несчастливых имеются тонкие, но порой судьбоносные различия. Привычка работать с уголовным и административным судопроизводством сказывается: той свободы, которая была у Высшего Арбитражного Суда РФ, регулировавшего коммерческие отношения и создававшего акты прежде всего для квалифицированного пользователя, у Верховного Суда РФ нет. Тем не менее я считаю, что Верховный Суд РФ прогрессировал после объединения и некоторые свойства ВАС РФ стали сегодня присущи и ВС РФ, в частности, постановления гражданской коллегии все чаще радуют глаз, так как учитывают позитивные тенденции правоприменения.
– Вы являетесь членом рабочих групп по ряду направлений госпрограммы «Цифровая экономика». Как выполняется эта госпрограмма и какие ее направления, на ваш взгляд, являются приоритетными?
– Программа по нормативно-правовому регулированию цифровой экономики успешно выполняется, ее приоритетными направлениями являются те, которые способствуют развитию искусственного интеллекта, развитию сервисов, связанных с реализацией платформенного взаимодействия с населением. Безусловно, очень активным является блок, связанный с электронным делопроизводством. Реализуются суперсервисы, которые обеспечивают электронное взаимодействие, в том числе суперсервис «Правосудие онлайн». В этой части разработчики действуют очень активно.
Успешно функционируют рабочие группы и в области нормативно-правового регулирования права интеллектуальной собственности, практически готова финальная версия законопроекта об электронном документе и электронном документообороте, который очень долго разрабатывался и согласовывался. Очень много различных, небольших по объему, но значимых по содержанию разработок в области финансовых технологий, а также различных электронных проблем, связанных с налогообложением. Я бы сказала, что нормативно-правовое регулирование выполняет свою функцию, но некоторые вещи меня очень удивляют, например законопроект «О внесении изменений в процессуальные кодексы с введением элементов электронного правосудия». Он начал разрабатываться еще в 2018 г., в 2020-м уже был полностью подготовлен к внесению в Государственную Думу, но сейчас заканчивается 2021 г., а он так и не принят. Уже приступили к разработке аналогичного законопроекта в части уголовного процесса, а тот первичный законопроект, который был первым и в котором введено понятие веб-конференции, отсутствует, хотя веб-конференции уже проводятся тысячами, что подстегнула пандемия коронавируса, а в базовом законе соответствующей нормы до сих пор нет.
То же самое – с взаимным участием судов общей юрисдикции по ВКС, тогда как в арбитражных судах такая возможность предусмотрена. Таким образом, допуск адвокатов и идентификации по ЕСИА существуют, а возможность подписания документа усиленной квалифицированной электронной подписью в качестве идентифицирующего признака так и не введена, поскольку подпись не является идентифицирующим признаком. Хотя с технической точки зрения ЭП является достаточной гарантией того, что документ подписан именно тем лицом, которого ждут в процессе.
Из-за того, что записи тысяч веб-конференций не производятся, они не хранятся, в отличие от аудиозаписи. И никто не задумывается о том, почему видеоархив не создан. А потому, что никто не предоставил место для его хранения, никто не озаботился тем, чтобы при организации веб-конференции было предоставлено пространство для сохранения записи. Соответственно, нет и подкрепленного финансами требования по сохранению таких конференций внутри картотеки арбитражных дел. В какой-то момент это может стать проблемой, когда встанет вопрос: действительно ли в конференции участвовало уполномоченное лицо? Хотя технические методы, не допускающие иных лиц к участию в веб-конференции, сегодня вполне надежны, и никаких скандалов по этому поводу я не слышала. Тем не менее меня как человека, занимающегося в том числе арбитражным процессом, отсутствие сохранности этих записей очень волнует.
Нет никаких подвижек в области оборота криптовалют и их налогообложения. До сих пор нет понимания того, мы окончательно решили двигаться по китайскому пути или дадим возможность развиваться этому сегменту, пусть даже в ограниченной степени – без возможности обмена криптовалютой резидентами РФ. Мы видим негатив со стороны регулятора и яркий общественный запрос на сохранение этого института. Рабочие группы в Центре компетенции «Сколково» в этом направлении активно работают, особенно они преуспели в области нормативного регулирования данных, в том числе персональных, анонимизации данных, развития возможности анонимизированных данных для бизнеса. Это сегмент, который развивается особенно быстро, поскольку это «новая нефть» в новой экономике.
– Вы удовлетворены своей работой в Экспертном совете по цифровой экономике и блокчейн-технологиям при Государственной Думе? Принимаются ли депутатами ваши наработки и рекомендации экспертов?
– Экспертный совет был создан при прошлом созыве Государственной Думы, что будет в этом созыве – посмотрим, пока идет только формирование новых институтов. И хотя большинство членов Экспертного совета – узкие специалисты, «страшно далеки они от народа», но все же предлагают дельные рекомендации, которые рассматриваются в технических рабочих группах. Но ТРГ – это мнение бизнеса, а Экспертный совет при ГД создавался для формирования позиций депутатского корпуса, так как для большинства депутатов это новые позиции и получить компетенцию в этой сфере людям, избранным в состав Думы и сделавшим карьеру в традиционной экономике, достаточно сложно. Поэтому им нужна помощь экспертов, которые способствуют принятию законодателем наиболее эффективных решений в области цифровых технологий и блокчейна.
– Год назад на «Столыпин-форуме» вы сказали, что принятие закона о цифровых финансовых активах (ЦФА) и внесение в него изменений не внушают оптимизма. Изменилось ли что-нибудь за это время или в России по-прежнему сохраняется тотальный запрет любой криптоактивности?
– У нас существует запрет не на любую криптоактивность, а на любое встречное предоставление на криптовалюту, когда участниками этих отношений являются резиденты Российской Федерации. По крайней мере, майнинг как явление у нас законом не запрещен. Но тот криптоактивизм, который мы испытывали до принятия Федерального закона «О цифровых финансовых активах, цифровой валюте и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации» (далее – Закон о ЦФА), очень сильно подорван потому, что на сегодняшний день не просматривается развитие цифровых платформ, на которых была бы возможность обращения активов с оплатой их криптовалютами, нет развития каких-либо финансовых технологий, завязанных на криптовалюту, нет и собственно обменников на территории РФ. А количество людей, обладающих криптовалютой, увеличивается с каждым годом, появляются криптовалютные фонды, различные платформы, на которых можно не просто обменять криптовалюту, но и создать различного рода инвестиционные портфели, есть огромное количество аналитиков… Но все это за пределами нашей страны. Любые инвесторы в этой области очень слабо защищены на территории РФ, а владение криптовалютой, которая не задекларирована, как это предусмотрено Законом от ЦФА, не обеспечено судебной защитой.
С точки зрения развития и устойчивости гражданского законодательства это очень странная конструкция, мы фактически приравняли владение криптовалютой к играм или пари и перестали предоставлять отношениям с криптовалютой судебную защиту. Чего мы добились в нашем огромном мире – того, что вся эта активность вышла за пределы РФ. Российские граждане от этого страдают, поэтому мы должны либо запретить россиянам работать с криптовалютой, либо не создавать им большую степень риска по сравнению с гражданами других юрисдикций. Хуже обстоит дело только в Китае, но там уже есть прямой запрет на любую криптоактивность, за исключением работы с цифровым юанем. Китай сделал это первым и уже добился очень многого начиная с 2014 г., а мы занялись этим только сейчас, в 2021 г. Поэтому мой оптимизм никак не связан с возможностями российской юрисдикции. Из-за того, что мы свои возможности очень сильно ограничили, относительно наших регуляторных перспектив я испытываю скорее пессимизм. У нас даже принят прошлым летом закон о регуляторных песочницах, но ни одной песочницы в области криптовалюты так и не появилось. РАКИБу (Российской ассоциации криптоэкономики, искусственного интеллекта и блокчейна – Прим. ред.) не позволили даже создать песочницу в области майнинга.
– С 2019 г. вы входите в состав Совета ФПА РФ и координируете работу над Комплексной автоматизированной системой адвокатуры России. Удовлетворены ли вы ходом этой работы и внедрения подсистем КИС АР?
– С учетом прошлого ковидного года, когда все наши планы пришлось корректировать, можно сказать, что темпы внедрения КИС АР очень обнадеживают. На сегодняшний день мы приступили к внедрению первого блока системы, предназначенного для автоматизированного распределения дел по назначению (подсистема АРПН КИС АР. – Прим. ред.) уже в более чем половине адвокатских палат, провели десятки встреч с представителями палат и уполномоченных органов, разъясняя порядок работы КИС АР, отвечая на вопросы, развеивая сомнения и опасения как наших коллег, так и наших процессуальных оппонентов относительно необходимости внедрения системы и ее эффективности.
Я, в общем и целом, удовлетворена тем, как мы двигаемся в сторону цифровизации адвокатуры. В начале 2022 г. мы намерены наряду с подсистемой АРПН внедрить еще два блока КИС АР (блок ведения реестра адвокатских образований и блок приема квалификационного экзамена, который будет запущен в марте).
– Может ли, по вашему мнению, что-то помешать планам интенсивного внедрения КИС АР и интеграции адвокатуры в систему межведомственного экономического взаимодействия?
– Вопрос об интеграции в СМЭВ находится в очень высокой степени готовности. Сейчас мы собираем документы для правительственной комиссии, и если первый шаг по взаимодействию в части персональных данных будет удачно пройден, то у нас появится шанс в начале следующего года получить решение названной комиссии о начале интеграционного процесса.
– Видите ли вы какие-либо недостатки в программах КИС АР и в практике использования этой системы? Если да, то как скоро можно их исправить?
– Не бывает идеальных систем, и наша система тоже не является абсолютно безгрешной, потому что это новая система, которая внедряется в том сегменте отношений, которые никогда не были жестко нормативно урегулированы. Из-за этого в каждой адвокатской палате возникают свои специфические вопросы и проблемы. Нередко их весьма сложно решить, и нам сейчас приходится делать довольно много доработок, учитывая, например, особенности распределения дел по назначению в тех или иных палатах.
В некоторых палатах считают, что система слишком сложно настраивается. Однако большое количество настроек тем и объясняется, что мы обязаны учитывать особенности нашей огромной страны.
Как и любая объемная система, наша тоже является достаточно сложной, причем не для адвоката, а именно для палаты. Выявляются шероховатости, мы стараемся их с разной степенью оперативности исправлять, но с учетом того, что мы начинали практически с нуля, нынешние показатели являются грандиозными. Мы движемся семимильными шагами, поэтому степень неудовлетворенности программой намного меньше, чем степень удовлетворенности.
Очень надеюсь, что через год мы будем гораздо более интегрированными в цифровой процесс, чем многие наши процессуальные оппоненты и другие участники судопроизводства. Мы видим перспективы интеграции с системой «ГАС-Правосудие», с системой ФССП, т.е. с теми участниками процесса, которые сегодня наиболее активны в области цифровизации.
– В выступлении на Ковалевских чтениях вы говорили о том, что в условиях развития цифровых технологий и искусственного интеллекта адвокатам понадобятся новые компетенции. Какие именно? И можно ли предположить, что адвокаты, которые «не дружат» с компьютером, скоро «сойдут со сцены», даже если являются опытными профессионалами?
– В долгосрочной перспективе – безусловно. Да и в среднесрочной перспективе их возможности сильно сузятся. В настоящее время преступность оффлайн сильно сокращается, потому что появляются различные технологии, которые отслеживают добросовестное поведение граждан (камеры видеонаблюдения, системы распознавания лиц, системы идентификации и т.д.). Из-за этого традиционный криминальный рынок начинает «схлопываться». Количество бытовых преступлений уже потихоньку снижается, хотя они, конечно, есть, особенно под воздействием спиртных напитков. Снижается соответственно и процент недосказанности «пьяных» преступлений. В то же время растут как на дрожжах различные формы киберпреступности, которая трансгранична и развивается с такой скоростью, что службы безопасности не успевают за ней и не всегда имеют возможность ей противодействовать. Неумение работать с массивом электронных доказательств, со случаями киберпреступлений, с выявлением подлинности воли злоумышленника в области компьютерных преступлений, а тем более принципиальное непонимание этих процессов в итоге приведет к тому, что значительно сузится объем материалов, с которым смогут работать люди «традиционного толка».
Позиции сторон даже по делам об обычных преступлениях в области экономики или против личности сегодня, как правило, подкрепляются электронными доказательствами. Необходимость получать информацию от мобильного оператора о месте нахождения сотового телефона, о близости друг к другу различных сотовых телефонов, разрешать споры о точности выявления местоположения подозреваемого, который утверждает, что был в доме, где произошло преступление, но в конкретную квартиру не заходил, навык мониторить социальные сети, опровергать обвинение, построенное лишь на контактах в социальных сетях, умение не только делать необходимые расчеты, но и просто работать с такой информацией, с электронными счетами, с фискальными чеками, с данными камер видеонаблюдения на банкоматах, делать запросы, понимая, кого и о чем спрашивать, – это неотъемлемая часть нашей новой цифровой вселенной. А отсутствие таких навыков ведет, как следствие, к профессиональной деградации. Но это, с одной стороны.
С другой стороны, у этой медали есть и реверс. Молодые адвокаты приобретают новые компетенции, забывая приобрести традиционные. Судопроизводство, особенно уголовное, – это строго формализованный процесс, где традиционные ценности еще долго будут актуальны. Отсутствие навыков правильного взаимодействия с судом, анализа документации, понимания процессуальных ограничений, имеющихся у следствия, нехватка знания практики редких оправдательных приговоров – нивелируют работу адвоката. Традиционные знания ему необходимы. Образно говоря, убегая вперед, необходимо тщательно продумать схему движения обозов, чтобы не оторваться от них и не остаться без поддержки.
Те, кто являются специалистами в области уголовного процесса, должны быть как минимум осведомлены о современных технологиях, чтобы иметь представление о том, кого и о чем можно спросить, чтобы получить необходимый ответ. А тем, кто сегодня владеет высокими технологиями, нужно не забывать о базовых догматах, которые используются в уголовном процессе. В противном случае работа адвоката может стать неэффективной.
– Говоря о том, что все мы живем «за стеклом», оставляя огромное количество цифровых следов, вы предупредили, что «адвокатам сегодня нужно учиться самим и учить доверителей цифровой гигиене». Где этому можно научиться и каких именно ошибок следует избегать?
– Цифровая гигиена – это публичная история, это обращение к обществу, к людям, к детям, словом, к каждому из нас. Находящимся в цифровом пространстве важно не совершать в сети непоправимых ошибок. Существует огромное количество открытых курсов, лекций, посвященных персональной безопасности в интернете, работе с различными приложениями, телефонными сервисами и т. д. Практически каждый уважающий себя вуз имеет сегодня квалификации, связанные с цифровой экономикой. Юрист, желающий приобрести компетенции в этой сфере, может найти нужные ему курсы, как платные, так и бесплатные. Такие курсы есть в Высшей школе экономики, в других вузах, у нас есть такой курс в Legal Forum на платформе LF-Академии.
Могу дать универсальный совет для любого юриста – нужно внимательно читать специализированную литературу, профильные журналы, пытаться разобраться в цифровом пространстве, как в любом новом рынке. Юрист не может знать все, но он всегда вынужден учиться чему-то новому! Идея постоянного повышения квалификации адвокатов для того и закреплена в законодательстве и в нашем Кодексе профессиональной этики, чтобы было понимание необходимости регулярно расширять свою компетенцию в области цифровой экономики и как минимум уметь работать с экспертами в данной области.
– Как вы относитесь к возможности адвокатов, получивших диплом медиатора, заниматься альтернативным урегулированием споров и участвовать в подготовке медиативных соглашений?
– Я – за! Я активно поддерживаю медиацию, более того, полагаю, что позиция нашумевшего законопроекта о невозможности совмещения функций адвоката и медиатора очень вредна как для рынка медиации, так и для адвокатуры, она ничем не обоснована ни юридически, ни экономически. Именно адвокаты как нельзя более подходят для медиативной практики, потому что они обладают знанием вопроса, они погружены в контент и им необходимо обучиться только технологии. Тогда как люди, не имеющие юридического базиса, должны погружаться в контент, что займет несравнимо больше времени.
Я также за развитие третейских разбирательств. Причина моего активного оптимизма связана с тем, что я вхожу в комиссию АЮР по медиации, возглавляю Коллегию по IP-спорам в третейском суде РСПП, являюсь арбитром Российского арбитражного центра в области цифрового регулирования. Будучи активным участником альтернативной процедуры разрешения споров, я искренне полагаю, что разрешение спора медиатором не идет ни в какое сравнение с тем, как тот же самый спор может быть разрешен судом.
Суд ограничен жесткими рамками закона, он не может разъяснять сторонам последствия тех или иных их действий, не вправе высказывать свое мнение до вынесения решения, а степень компетенции наших участников судопроизводства, т.е. наших граждан, чрезвычайно низка. Поэтому в различных ситуациях, особенно в той сфере, где, как я полагаю, медиация должна стать обязательной, т.е. в области семейного права, только у медиатора есть возможность снизить уровень конфликта и привести стороны к адекватному разрешению спора, чтобы от их отношений не осталось одно пепелище.
Таким образом, медиация – это способ сохранения человеческих отношений вне зависимости от тех обстоятельств, которые привели к спору. А у нас супруги частенько спорят после развода о месте жительства детей, спорят так, что психиатр потом нужен и мужу, и жене, и что самое страшное – детям. Право должно в первую очередь вести к покою в семье, а для этого нужно понимать, каковы будут последствия и какова будет цена выигранного в суде дела. Стороны произносят порой в суде такие речи, которые раньше закончились бы дуэлью, а нанесенные друг другу оскорбления можно было смыть только кровью. Сейчас эта кровь стало образной, но невозможно нормально воспитывать детей, когда родители ненавидят друг друга. Поэтому я – за медиацию, чтобы подобного рода споры попадали в суд как можно реже и только для того, чтобы зафиксировать договоренности, выработанные в ходе медиативного процесса.
– В октябре 2021 г. вы были избраны вице-президентом Федеральной палаты адвокатов РФ и сразу же заявили о необходимости расширять компетенцию суда присяжных. В частности, вы упомянули, что к ней следовало бы отнести половые и должностные преступления. А какие еще? И не нужно ли, наконец, доверить присяжным рассмотрение ряда гражданских споров?
– Если будет продолжаться практика тотальной отмены оправдательных вердиктов, вынесенных судом присяжных, если сохранится возможность отмены решения суда присяжных профессиональными судьями в апелляционных и кассационных инстанциях, перспективы развития этого института постепенно будут сведены к нулю. Кому захочется участвовать в судопроизводстве, тратить свои душевные силы и нервы, свои время и жизненную энергию, погружаясь в несвойственную каждому присяжному сферу деятельности, вникая в чужие проблемы и пропитываясь чужим негативом, выполнить свою работу, а потом увидеть, что все, что ты сделал, отменяется под надуманным предлогом? Притом что присяжные были абсолютно добросовестными в своих намерениях и действиях.
Для эффективного развития суда присяжных должна быть изменена практика правоприменения. Сейчас адвокатов буквально связывают по рукам и ногам, не давая возможности приводить львиную долю аргументов, потому что они по закону не могут быть оглашены перед присяжными. То есть, по сути, не допускаются важные доказательства, хотя речь идет именно об оглашении сведений о фактах, по которым и должно быть вынесено решение присяжных. Запрещать стороне защиты приводить сведения о том, что доказательства были подсудимому подкинуты или фальсифицированы – значит, превращать работу присяжных в профанацию.
Поэтому я уверена, что развитие суда присяжных связано, прежде всего, с изменением подхода к таким судам, после чего их компетенцию следует расширить на сферу экономических и половых преступлений.
К суду присяжных апеллируют, как правило, люди, настаивающие на своей невиновности. Поэтому я считаю, что всем, кто заявляет о своей невиновности, мы обязаны предоставить возможность требовать суда присяжных, как это имеет место в США.
Прибегнуть к суду присяжных в гражданском деле – это достаточно спорная возможность, к которой мы пока не готовы, потому что компетенция присяжных в спорах о причинении вреда (в тех же Соединенных Штатах, например) это, прежде всего, определение размера компенсации ущерба. Я была бы счастлива, если бы у нас это тоже было так, но боюсь, что сегодня это невозможно, поскольку наши присяжные будут беспощадны по отношению к крупным корпорациям и государственным учреждениям, из-за этого их вердикты в силу сопротивления системы также будут отменяться, что еще больше умалит возможности такого суда.
Давайте лучше сохраним и будем развивать то, что у нас уже есть, немного подправим практику, связанную с отменами вердиктов, так как такая отмена, на мой взгляд, возможна только при наличии однозначных и безусловных доказательств намеренной необъективности присяжных (т.е. при их запугивании или подкупе). Тогда, я полагаю, наш суд присяжных, даже в его урезанном виде, сможет доказать свою эффективность.
