Добрая справедливость

Конституционный Суд РФ Определением № 579-О/2025 от 27 февраля отказался рассматривать жалобу Рамили Галим на нарушение ее конституционных прав Законом о противодействии легализации доходов (далее – Закон № 115-ФЗ)¹. Заявитель жалобы, на мой взгляд, является одной из многих, кто лично столкнулся с неоднозначным характером оспариваемых норм Закона № 115-ФЗ. При этом позиция Конституционного Суда вызывает интерес и с практической точки зрения.

Так, Конституционный Суд напомнил правоприменителю о необходимости строгого выполнения норм ст. 73 УПК при рассмотрении дел об экстремизме: проверки наличия доказательств события преступления, виновности конкретного лица (лиц), формы вины и мотива, характера и размера вреда, обстоятельств, способствовавших совершению преступлений с учетом особенностей конструкции инкриминируемого состава. Все это, несомненно, важно для следственных органов и суда, так как степень конкретизации признаков преступления влияет на квалификацию деяния и меру уголовной ответственности. Несмотря на полноту информации о практике рассмотрения дел экстремистской направленности, КС посчитал необходимым напомнить основополагающие нормы правосудия. Представляется, что если бы все правоприменители придерживались этих норм, их вряд ли потребовалось бы напоминать, а количество оправдательных приговоров могло быть существенно выше.

Далее КС посредством концепции приоритета ценностей конституционного строя обратил внимание на право государства федеральным законом ограничивать личные конституционные права граждан в целях соблюдения основ конституционного строя, нравственности, а также для обеспечения обороны страны и безопасности государства.

Выбор и определение приоритета ценностей – вопрос диалектики. У каждого человека особый набор ценностей – уникальный, подробно отпечаткам пальцев. Ценности каждого человека выстроены в определенную личную иерархию, которая со временем может изменяться. Права человека являются отражением таких ценностей. Разумеется, ученые склонны обобщать и классифицировать ценности, но представляется неправильным лишать человека прав лишь на том основании, что его «отпечаток пальца» отличается от статистических показателей. Кроме того, важно учитывать, какое ощущение испытывает человек по факту справедливого и законного решения суда. Так, он может чувствовать, что справедливость в его отношении «холодная» – например, когда суд не в полной мере принял во внимание индивидуальные особенности личности. Также человек может ощущать «добрую» справедливость, когда суд не просто учел индивидуальные особенности личности, а вынес решение, которое позволит быстрее встать на путь исправления.

Тем не менее изложенные в определении КС тезисы дают основания полагать, что, несмотря на гарантированные государством права и свободы человека и гражданина, в настоящее время существуют ценности более важные, чем индивидуальные. Такая позиция, на мой взгляд, не согласуется со ст. 2 Конституции РФ, провозглашающей человека, его права и свободы высшей ценностью. Также она отличается от классических подходов правоведов к определению высших конституционных ценностей.

Еще недавно коллеги предлагали определять конституционные ценности как «общесоциальные принципы (догматы) с правовой коннотацией, закрепленные в конституции или вытекающие из системного толкования нескольких конституционных предписаний, а также выявляемые в ходе интерпретационной деятельности органов конституционного правосудия, которые имеют целью обеспечить достижение такого соотношения интересов личности, общества и государства, где в приоритете высшая ценность личных прав человека в рамках возникших в ходе цивилизационного развития морально-нравственных, общесоциальных, этических, правовых, культурных и иных фундаментальных основ человеческого бытия»².

Не пытаясь спорить с высшим судебным органом конституционного контроля, считаю важным отметить, что могут меняться не только индивидуальные приоритеты ценностей под воздействием внешних факторов, но и групповые ценности в определенные этапы развития общества. Представляется очевидным, что сейчас коллективное становится более важным, чем «высшая ценность» – в суде сторонам гораздо проще ссылаться на необходимость защиты основ конституционного строя, обеспечения обороны страны и безопасности государства, чем пытаться убедить в высшей конституционной ценности прав человека. Примером может служить признание законным ограничения публицистической деятельности³. В условиях, когда коллективные ценности становятся приоритетными по отношению к индивидуальным, перегибы неизбежны, а достижение справедливого баланса значительно усложняется – гражданам гораздо сложнее защищать свои нарушенные права по сравнению с коллективными публичными правами, которые защищает госаппарат. Эмансипационный характер (агрегирование индивидуальных свобод в массовые) ценностей самовыражения объективно повышает вероятность утверждения демократии⁴. В немалой степени это применимо и к делам об экстремизме, обвинения по которым нередко являются необъективными и нуждаются в применении требований, предусмотренных ст. 73 УПК.

Под «адекватными мерами» защиты конституционного строя согласно определению КС понимаются любые действия государства, направленные на максимальное обеспечение безопасности, предупреждение и пресечение преступлений и предотвращение негативных последствий, и которые считаются допустимыми в случаях, когда гражданин при осуществлении своих прав и свобод нарушает права и свободы других лиц (публичные интересы).

При этом мне как адвокату, практикующему по уголовным делам, известны случаи, когда подзащитным были предъявлены обвинения в экстремизме в отсутствие публичных высказываний соответствующего характера, а также ущерба и потерпевших, а ссылка на нарушение публичного интереса использовалась стороной обвинения как довод, который сложно оспорить ввиду отсутствия фактов.

Совет при Президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека проанализировал судебную статистику с 2011 по 2017 гг., которая наглядно показала феномен расширительного толкования права при возбуждении уголовных дел об экстремизме, что впоследствии привело к росту числа оправдательных приговоров⁵. Тем не менее наличия такого серьезного обвинения достаточно для избрания судом подозреваемому (обвиняемому) самой строгой меры пресечения – заключения под стражу. Зачастую обвинение в действиях экстремистской направленности ставится в один ряд с обвинением в терроризме, хотя это не одно и то же. В моей практике, например, нередко встречаются случаи, когда в действиях подзащитных признаки экстремизма отсутствуют.

Основываясь на собственном профессиональном опыте, отмечу, что дела по обвинению в действиях экстремистской направленности очень непростые. Во-первых, понятие действий экстремистской направленности нередко расширительно толкуется правоохранительными органами. Мне доводилось участвовать в делах, когда совершение домашних индивидуальных богослужений и обсуждение дома (непублично) нравственных тем о любви к ближнему рассматривались как действия экстремистской направленности против основ конституционного строя. Разумеется, судью можно понять, когда ему приносят дело с грифом под «особым контролем» – никто не хочет своим решением «бросить тень» на уважение основ обороны и безопасности страны и конституционного строя в целом.

Во-вторых, остается актуальной проблема экспертных заключений, выполненных с грубыми нарушениями утвержденных методических указаний. Так, СМИ не раз обращали внимание на значительное количество споров с участием экспертов с сомнительным образованием, готовых подтвердить факт наличия экстремизма практически в любом высказывании лица, подозреваемого (обвиняемого) в совершении преступления экстремистской направленности. Но одно дело – спор о том, какие убеждения являются более ценными для общества, другое – уголовная ответственность, предусматривающая до 9 лет лишения свободы.

Отдельного обсуждения заслуживает дискриминационная, на мой взгляд, природа отдельных норм Закона № 115-ФЗ. Так, с момента появления сведений о причастности гражданина к экстремистской деятельности (например, в момент признания его подозреваемым по уголовному делу) все его операции с денежными средствами и имуществом подлежат обязательному государственному контролю. Это означает, что имущественные и иные права данного лица существенно ограничиваются государством без санкции суда, только на основании положений федерального закона.

На практике мне неоднократно доводилось сталкиваться с ситуацией, когда Закон № 115-ФЗ ограничивал иные конституционные права человека. Например, подзащитный, обвиняемый по ст. 282.2 УК РФ, не может оплатить вознаграждение за оказание квалифицированной юридической помощи без согласия банка (и часто получает отказ, если сумма превышает установленный для расходов лимит в 10 тыс. руб.). Также он не может воспользоваться денежными средствами, полученными в виде компенсации имущественного и неимущественного вреда за незаконное заключение под стражу. Не может подзащитный оплатить медицинские и иные жизненно необходимые услуги сверх установленных лимитов. Фактически получается, что конституционные права ограничиваются уже в отношении лиц, подозреваемых в действиях экстремистской направленности.

Следует также отметить, что круг оснований для включения в перечень Росфинмониторинга имеет тенденцию к расширению. В конце 2024 г. в Закон № 115-ФЗ были внесены соответствующие изменения⁶, вступающие в силу с 1 июня 2025 г.

В заключение отмечу, что осужденные не должны подвергаться дискриминации (ст. 12 УИК РФ, ст. 136 УК), пыткам, жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению. Срок, размер, мера наказания устанавливаются исключительно судом. Однако в ряде случаев правоприменительная практика отличается от норм права. Так, в г. Махачкале суд неоднократно отказывал в компенсации имущественного вреда, допущенного государством в результате незаконных мер процессуального принуждения (ч. 3 ст. 133 УПК) на том основании, что осужденный в экстремизме не реабилитирован. К счастью, Верховный Суд Республики Дагестан и Пятый кассационный суд общей юрисдикции неоднократно отменяли незаконные решения судов первой инстанции⁷. Новомосковский районный суд также отказывал осужденному в экстремизме в УДО и в замене срока на более мягкое наказание в связи с тем, что осужденный в колонии поставлен на спецучет как лицо, склонное к противоправной деятельности, хотя такому учету подлежат все без исключения лица, осужденные по аналогичным статьям УК⁸.

Предлагаю коллегам обсудить, как отечественная правовая система может помочь в достижении доброй справедливости и смягчить при этом дисбаланс между публичными и индивидуальными правами.