К моменту моего вступления в дело в конце 2015 г. Рыбкин обвинялся по трем эпизодам контрабанды (ст. 188 УК РФ, утратившая силу 8 декабря 2011 г.), четырем эпизодам по ст. 228.1 ч. 3 п. «б» и уже около полугода находился в следственном изоляторе, куда попал после задержания в г. Воронеже.
Задержали Рыбкина с поддельным паспортом, по которому он скрывался от следствия более 7 лет, что также отражалось на отношении к нему и его защитникам органов предварительного следствия. Незадолго до того как Рыбкин скрылся от органов предварительного следствия, он успел дать признательные показания в качестве обвиняемого по всем вмененным ему эпизодам обвинения, а за плечами Рыбкина была судимость по тем же статьям и реальный, хотя и небольшой срок (2 месяца колонии-поселения). За те 5 лет, что Рыбкин скрывался от органов предварительного следствия, другие участники ОПГ были не только установлены, задержаны, осуждены, но уже длительное время отбывали наказания.
Обвинение Рыбкина строилось на одном эпизоде задержания в рамках оперативного эксперимента, в ходе которого он передал якобы одной из участниц ОПГ – Орловой бутылки с запрещенным веществом – эфедрином. По другим эпизодам из доказательств имелись только признательные показания Рыбкина, материалы прослушиваний телефонных переговоров (с кем угодно, только не с Орловой) и денежные переводы WESTERN UNION. В обвинительном заключении единственная экспертиза эфедрина была подложена под каждый эпизод. Появляется резонный вопрос: откуда взялся сбыт наркотиков, если вещество являлось сильнодействующим (состав ст. 234 УК РФ)? Сотрудники ФСКН посчитали, что Рыбкин, сбывая Орловой бутылки с эфедрином, имел умысел на сбыт наркотиков, которые Орлова производила в своей квартире и сбывала в ею же организованном наркопритоне. Отсутствие в материалах прослушиваний телефонных переговоров разговоров между Рыбкиным и Орловой, подтверждений иной связи между ними следствие не смущало.
Следует отметить, что Рыбкина задержали в период, когда происходило расформирование службы ФСКН, что существенно отразилось на качестве следствия по делу. Проще говоря, следствия как такового не было вообще. По нашему мнению, работа следователя заключалась в том, чтобы ухитриться передать дело другому до того, как от адвоката поступит какое-нибудь ходатайство или заявление. А когда в 2016 г. дела из ФСКН передавались в Следственное управление, следственная работа была парализована на полгода, при этом обвиняемый продолжал находиться в следственном изоляторе, ожидая конца бюрократической волокиты.
Моя работа на следствии заключалась фактически в производстве самостоятельного адвокатского расследования. С доверителем выстраивать позицию было затруднительно: Рыбкин был как забитый волчонок: после дачи признательных показаний в присутствии защитника по соглашению (!) и колоссальных последствий не только для него, но и для лиц – участников якобы ОПГ, которых он вообще никогда не видел, Рыбкин не верил никому, объяснений никаких, кроме: «Я признаю эпизод с задержанием, но в остальных не участвовал вовсе» не давал, в работе защиты первое время участия не принимал, периодически меняя ответы на поставленные мной вопросы.
Первое, что было сделано буквально через неделю после принятия поручения на защиту, – получение рецензии на экспертизу вещества, которая установила, что вещество, установленное в экспертизе ФСКН как сильнодействующее, на самом деле таковым не является в связи с изменением законодательства. Данное заключение демонстрировалось всем и везде: каждому новому следователю сообщалось, что вещество в бутылке имело концентрацию менее 10%, что по действующему закону не относится к сильнодействующим веществам. В немых ответах следователей читались непонимание, усмешки и многое другое, а вслух предлагалось взять эту рецензию и проследовать за всеми десятью адвокатами, которые ранее были у Рыбкина и от которых он отказывался по самым разным причинам. «Три месяца – и тебя заменит двенадцатый адвокат», – такой срок мне установил очередной следователь, когда я ему принесла ходатайство о прекращении уголовного дела с указанием на концентрацию вещества.
Между тем Рыбкин продолжал находиться в СИЗО.
Я подавала бесконечные ходатайства: об исключении из обвинения эпизодов по ст. 188 УК РФ, так как на момент предъявления нового обвинения статья утратила силу, об исключении из ОПГ, о переквалификации деяния по ст. 228.1 на ст. 234 УК РФ, о назначении повторной экспертизы, о прекращении уголовного дела, о желании обвиняемого содействовать следствию в установлении местонахождения одного из участников группы. Каждый раз отказ обжаловался в суд в порядке ст. 125 УПК РФ, но ни одна жалоба не была принята к производству.
Наконец, обвинительное заключение было утверждено и дело передали в суд. В суде допрашивались свидетели, в большинстве своем оперативники и понятые, подтверждавшие эпизод с задержанием.
Час икс настал на последнем судебном заседании, когда суд не смог не приобщить к делу ту самую уже потрепанную, но так до сих пор никем, кроме меня, не прочитанную рецензию. Суд послушал рецензента – эксперта-химика, четко разъяснившего суду суть рецензии и поинтересовавшегося на абсолютно житейском уровне, почему человек уже 2,5 года содержится в СИЗО, если вещество, сбыт которого ему инкриминируется, – лекарственный препарат, не являющийся сильнодействующим.
Судья перешел к прениям. Прокурор, по-моему, не только не слушал, что происходило в последние полчаса в судебном заседании, но и не воспринял информацию за последние 2,5 года: он продекларировал, что все обоснованно, законно и доказано, сухо отрапортовал о необходимости назначения наказания в виде лишения свободы сроком на 17 (!) лет.
Рыбкин и его семья побледнели.
А сторона защиты, которая на данной стадии уже состояла из двух человек, проглотила ком в горле и в сотый раз повторила все то же: концентрации нет, доказательств нет, экспертиз нет, самих веществ нет, свидетелей нет, ничего нет, а железобетонное алиби по нескольким эпизодам есть. В заключение двухчасовой речи я обратила внимание суда, что отягчающих обстоятельств тоже нет: особо опасного рецидива нет, так как приговор не заверен. Судья при мне пролистал дело и уже не в первый раз приподнял от удивления бровь.
Далее были двое суток нервного ожидания приговора и оглашение постановления о возобновлении процесса и необходимости допроса экспертов ФСКН, которые на тот момент уже 7 лет назад составляли экспертизу изъятого вещества. Найдены эксперты были за сутки и на следующий день были допрошены судом.
А еще через неделю прокуратура полностью отказалась от обвинения, оставив лишь новый эпизод 2016 г. по использованию поддельного паспорта. Рыбкину назначено ограничение свободы и признано право на реабилитацию.
В конце июля 2018 г. Химкинским городским судом взыскана компенсация морального вреда за незаконное содержание под стражей в размере 1 млн руб. В настоящее время данное решение обжалуется, Рыбкин оценивает свои страдания в гораздо большую сумму, а именно 7 млн руб. В течение 2 с половиной лет содержания под стражей он не видел своих детей, один близкий родственник скончался, а второй был направлен в психоневрологический диспансер. Жена Рыбкина, недавно родившая третьего ребенка, была вынуждена идти работать.
Мы также подали иск к Министерству финансов РФ о взыскании убытков на сумму 2 млн 700 тыс. руб., в которую вошли расходы на оплату работы адвокатов, неполученный заработок, а также расходы, которые понесли родственники Рыбкина на его продовольственное содержание в СИЗО.
В настоящее время стороной защиты осуществляется поиск мест отбытия наказаний других осужденных по делу Рыбкина лиц с целью пересмотра приговоров.
