17 января 2021 г. Пресненский районный суд г. Москвы принял решение о лишении родительских прав биологических родителей девочки, прожившей 6 лет в больничной палате одного из московских перинатальных центров без медицинских показаний. Доводы родителей о наличии у девочки неизлечимых заболеваний и существовании угрозы ее жизни вне условий стационара в ходе судебных разбирательств по делу подтверждения не нашли.
Несмотря на очевидный факт, что права ребенка на полноценную жизнь в семье и возможность развития в здоровой среде нарушаются длительным проживанием в медучреждении и дети при наличии живых родителей в принципе не должны жить в больнице без веских оснований, ни медучреждение, ни уполномоченные органы не пытались разобраться в судьбе С. и в том, соответствует ли такой образ жизни ее наилучшим интересам по смыслу международного и национального законодательств.
Ситуация изменилась после вмешательства юристов и предания этой истории публичной огласке в марте 2019 г. До этого никого не смущало, что воспитание девочки и заботу о ней осуществляют няни, что ребенок с рождения не покидает не только территорию больницы, но и практически не выходит из палаты, в которой проживает, не общается со сверстниками и практически не видит родителей.
Первыми, кто попытался разобраться, является ли госпитализация С. вынужденной мерой или фактическим ограничением свободы, а также задаться вопросом, насколько свободны родители в выборе методов воспитания, стал благотворительный фонд «Волонтеры в помощь детям-сиротам». При поддержке юристов они направили десятки обращений о нарушении прав ребенка в органы опеки и попечительства, аппарат Уполномоченного по правам ребенка, прокуратуру и Следственный комитет. Однако госорганы не усмотрели наличия нарушений, а, напротив, единогласно указывали на надлежащее исполнение родителями их обязанностей по содержанию ребенка и обеспечению всем необходимым: игрушками, едой, одеждой и медицинской помощью.
Как только мы узнали об этой истории (в январе 2019 г.), она показалась нам невероятной, а при более подробном изучении материалов шокировала. Она не вызывала в душе и сознании ничего, кроме ужаса, непонимания и бесконечного сострадания к ребенку, желания помочь всеми доступными правовыми инструментами. История детства С. стала для меня примером наихудшего проявления пренебрежения и эмоционально жестокого обращения с ребенком.
При формировании правовой позиции мы исходили из того, что жестокое обращение с ребенком считается таковым при минимальном пороге жестокости. Конечно, оценка этого минимума является относительной и зависит от совокупности обстоятельств дела, характера и контекста обращения, условий исполнения, длительности, физических и психических последствий, пола, возраста и состояния здоровья пострадавшей стороны. Именно эти обстоятельства мы анализировали с позиции наилучших интересов детей так, как их трактует Европейский Суд по правам человека по смыслу Конвенции о правах ребенка применительно к условиям современной жизни.
Наилучшие интересы ребенка не могут быть определены путем применения общей правовой презумпции, как, отвечая на наши обращения, указывали органы опеки и попечительства и иные уполномоченные органы в сфере защиты прав детей. Было чрезвычайно важно определить, что именно отвечает интересам ребенка в данном конкретном случае. Мы исходили из того, что исчерпывающего перечня факторов, на который можно было бы ориентироваться в этой ситуации, нет и быть не может. Конечным результатом помощи С. мы видели ее передачу из медучреждения на воспитание в семью, а не в социальное учреждение. Но до этого было еще далеко.
После публикации истории С. в СМИ позиции перинатального центра и органов опеки и попечительства изменились: первые больше не видели оснований для пребывания девочки в больнице, вторые усмотрели основания для ограничения ее родителей в правах.
Согласно ст. 69 Семейного кодекса РФ отказ забрать ребенка из медицинского учреждения или родильного дома без уважительной причины является основанием для лишения родительских прав. В подавляющем большинстве случаев с целью оперативного устройства новорожденных детей в семью это основание широко применяется судами по требованиям органов опеки и попечительства, которым, как правило, о таких детях становится известно как раз от медучреждений. Однако в данном деле ситуация развивалась иначе: перинатальный центр обратился в суд с требованием обязать родителей забрать девочку из больницы. В сентябре 2019 г. суд иск удовлетворил, но родители решение исполнять не стали – С. продолжала жить в медучреждении.
Только неоднократное неисполнение биологическими родителями С. решения суда и требований пристава-исполнителя стало аргументом для решения органов опеки и попечительства об ограничении родителей в правах. В марте 2020 г. суд встал на сторону ребенка и удовлетворил исковые требования, а в апреле ее сразу из медучреждения забрала в семью опекун.
Удивительно, но тот факт, что поведение родителей с момента рождения девочки противоречило ее интересам, наносило вред здоровью ребенка, являлось опасным для нее и представляло собой не что иное, как запрещенное законом психологическое насилие над ребенком, нам пришлось доказывать в двух судах, в трех процессах более года. В течение этого времени С. продолжала проживать в неестественных для детей ее возраста и состояния здоровья условиях. При этом обеспечительные меры по временному устройству девочки в семью на период рассмотрения дел ни одним из судов не принимались.
Когда в рамках оказания правовой помощи по этому делу мы изучали международную судебную практику в поисках если не аналогичных, то хотя бы немного похожих дел, то смогли найти только одно, рассмотренное в ЕСПЧ в 2012 г., – «Y.C. против United Kingdom» (жалоба № 4547/10).
Как отмечается в постановлении ЕСПЧ, у матери и ее сожителя в 2001 г. родился сын. Постоянные ссоры родителей на почве употребления алкоголя и домашнее насилие привлекли внимание социальных служб в 2003 г., но только после получения ребенком травмы во время очередного конфликта родителей в 2008 г. его у них забрали.
Для защиты интересов мальчика был назначен временный опекун. В 2009 г. суд при рассмотрении дела не стал передавать ребенка в семью опекуна на постоянное воспитание, решив предоставить матери «последнюю возможность сохранения родительских прав с учетом прекращения ее отношений с отцом ребенка». Опекун смог забрать мальчика из соцучреждения только в 2010 г., после отмены решения суда как исключающего возможность поиска альтернативного долгосрочного размещения ребенка в семье.
ЕСПЧ постановил, что, хотя наилучшим интересам ребенка отвечало сохранение его семейных связей с родителями, в настоящем деле этот аспект перевешивала необходимость обеспечить развитие ребенка в безопасной и благоприятной окружающей среде.
Аналогичная позиция, на наш взгляд, была применима и в деле С.: отсутствие заботы о дочери со стороны родителей на протяжении длительного периода времени является не чем иным, как примером безразличного, пренебрежительного отношения к ребенку. На протяжении судебных разбирательств биологические родители не принимали никаких мер к тому, чтобы исправить ситуацию, наладить контакт с дочерью, попытаться сформировать с ней привязанность, забрать в семью, окружить вниманием, любовью и заботой, помочь социально адаптироваться и восстановить колоссальный пробел в эмоциональном и познавательном развитии.
После полутора лет проживания С. в приемной семье летом 2021 г. орган опеки и попечительства обратился в суд с новым иском – о лишении биологических родителей родительских прав. Оснований было несколько. Во-первых, намерение опекуна удочерить С. Во-вторых, положения п. 2 ст. 73 Семейного кодекса, обязывающего орган опеки и попечительства по истечении 6 месяцев после вынесения судом решения об ограничении в родительских правах, если родители не изменили поведения, предъявить иск о лишении родительских прав. В-третьих, поведение родителей – за время проживания С. в семье опекунов они обращались в органы опеки и попечительства по вопросам содержания дочери, получения о ней информации и возможности организации встреч только летом 2020 г., то есть до рассмотрения судом их кассационной жалобы на решение об ограничении родительских прав в сентябре 2020 г.
Благодаря усилиям приемной семьи, ее любви, терпению и заботе С. не только смогла догнать сверстников в развитии, но и пошла в школу в возрасте 7 лет, наравне с другими детьми. У нее уже не наблюдается ярко выраженных отклонений в развитии, она демонстрирует прекрасные навыки социализации: не боится новых людей, легко идет с ними на контакт, играет с другими детьми в командные игры, занимается шахматами и большим теннисом. Опекуна она называет мамой, ее семья и дом, в котором она живет, стали для девочки настоящей и по факту первой и единственной семьей и домом, которых раньше она была лишена.
Эта история стала ярким примером, демонстрирующим, насколько бесправно в действительности положение ребенка в семье, в какой степени он может быть не защищен от злоупотреблений правами со стороны родителей и сколь неоднозначным может быть толкование содержания «наилучших интересов ребенка» разными институтами, занимающимися их обеспечением и защитой. Ведь для констатации очевидных и однозначных фактов потребовались два года судебных разбирательств.
В отличие от ряда зарубежных стран, в которых одним из институтов, защищающих права детей, является адвокатура, в России подобные правовые механизмы отсутствуют. Представляется, что в делах о воспитании детей и осуществлении родительских прав именно адвокаты как независимые советники по правовым вопросам (независимые от родителей, суда, прокурора, органов опеки и попечительства) могли бы давать юридическую оценку событиям и фактам с позиции, что в данных конкретных обстоятельствах соответствует интересам ребенка, а что нарушает его права, по запросу как суда в ходе судебного разбирательства, так и уполномоченных органов в самом начале возникновения спорной ситуации, когда о ней стало известно.
Сегодня в России юридически значимые документы в спорах о детях составляют органы опеки и попечительства. Они же принимают решения, которые имеют вполне определенные правовые последствия. При этом сотрудники данных учреждений в большинстве случаев не имеют юридического образования. Именно поэтому наблюдается столь различное толкование действующего законодательства в нетипичных ситуациях.
В процессе ведения данного дела на начальных этапах мы консультировали органы опеки и попечительства, составляли процессуальные документы по их запросу, но не могли участвовать в суде по ограничению родителей в правах ни на стороне ребенка (как его представители), ни как эксперты, привлеченные к участию в деле судом по ходатайству одной из сторон, ни как третье лицо.
Было технически и юридически непросто одновременно и вести дело, и не принимать непосредственного участия в судебных заседаниях при его рассмотрении. Во многих странах, даже когда родители не могут договориться между собой о том, что отвечает интересам ребенка, а что нет в конкретной ситуации, и уж тем более в долгосрочной перспективе, суд, усматривая в такой ситуации конфликт интересов, всегда привлекает адвоката для защиты ребенка, в том числе от злоупотреблений родительскими правами. Адвокат имеет право собирать доказательства, взаимодействовать с госорганами, учреждениями, которые посещает ребенок, психологами, его наблюдающими, учителями в школе, воспитателями в детском саду, а также с иными специалистами, даже врачами, давать объяснения суду по обстоятельствам дела, установленным в ходе осуществления адвокатской деятельности, и свое независимое правовое заключение по спору, которое суд оценивает наряду с другими доказательствами по делу и может с ним согласиться либо нет. Полагаю, это тот вектор развития законодательства в области защиты прав детей, которому мы могли бы следовать в ближайшей перспективе.
